- Ну, как впитывает седло конский пот, как кожа рук и кожа повода обтираются друг о друга, так вот и эти правила передаются через поры.
Наш Томас не был из тех романтиков, которые грезят о минувшем рыцарстве, не ведая, каким оно было. Он и слушать не хотел, например, разговоры о "быках былых времен".
- Пусть мне не говорят: "Ах, вот были быки"… Знаю я их рост и вес - мельче моих!
На своих быков смотрел он взглядом романтика, и в этом отношении совершенно не похож был на двоюродного деда своего, на Марка Твена. Да, мало того, что был он ковбоем патетическим, он, наш Томас, оказался еще и внучатым племянником Марка Твена.
- Я не хочу сказать, что сколько-нибудь унаследовал великого таланта! - предупреждал он нас.
Этого мы и не думали, но я скажу вам, что унаследовал человек в седле от бывшего речного лоцмана Клеменса, он же Марк Твен. "Река потеряла для меня половину своего очарования, когда я взглянул на нее глазами лоцмана", - говорит Марк Твен, сначала лоцман на Миссисипи, а впоследствии - автор "Приключений Гекльберри Финна". У Томаса получалось наоборот: все, что касалось ковбойства, рассматривал он глазами ковбоя и - с восторгом. Со знаменитым дедом роднило его другое: движение большой реки, которое почувствовал лоцман Клеменс и передал писатель Марк Твен, наш Томас, Клеменс со стороны матери, перевел на посадку в седле.
Объездчики и гуртовщики, табунщики и бракеры - это все разные ковбойские специальности. Наш Томас был гуртовщиком - смотрел за стадом. У него в Северной Дакоте была своя маленькая ферма, но магнат из Огайо, наш Старик, которого он со своими быками оставлял позади на всех выставках, соблазнил его немалым жалованьем и не только убрал конкурента, но еще и заставил на себя работать.
В Техасе Томас сразу же поспешил к быкам. Мы, собственно, прибыли на большую выставку скота, по случаю которой здесь же, на исконной земле индейцев-команчей, проходило родео - состязания ковбоев. Мы должны были показывать нашу тройку, а Томас - быков.
Томас сам напоминал быка, вставшего на задние ноги и улыбающегося приятной человеческой улыбкой, и отличался он умением растить телят - мясистых, увесистых, стандартных. Это - благодаря непрерывной пастушеской бдительности. Быкам не позволялось терять даром ни минуты: они должны были жевать или двигаться. Если бык переставал работать челюстями, Томас заставлял его работать ногами. Расхаживая по загону или разъезжая верхом по пастбищу, наш ковбой зорко следил, не спрятался ли где-нибудь лежебока, который просто так лежит себе, и все.
Перед выводкой быкам, ко всему безразличным, страшноватым на вид, но, в сущности, безобидным, наводили последний блеск. Даже поили пивом, чтобы шерсть была глаже и вид бодрее. Из дружбы к Томасу мы старались интересоваться и быками, но тянуло нас, конечно, туда, где, как в старинном анекдоте ("Позови моего брата! Вон тот, в шляпе с широкими полями…"), все были в шляпах с широкими полями, все верхом, все в кожаных брюках, словом, это был мир, сошедший со страниц самых головокружительных книг юности и в то же время абсолютно взрослый, серьезный мир.
Каждый всадник, каждая поза, всякая деталь сбруи или костюма, невольно подмеченная, пока мы бродили по двору, вокруг загонов и по конюшням, действовала сразу и сильно. Естественно, люди не позировали специально. Они занимались лошадьми, готовили их, мыли, чистили или же пробовали под верхом разные приемы.
Я помню, как в первый раз я увидел Кавказ, Эльбрус, табуны, однако ярче всего остался в памяти кинжал, который свесился через край лавки, а на лавке спал старик. Кинжал свесился у старика, словно туфля, как сигарета через край губы. Так шляпы, сдвинутые на затылок, кони в золотых седлах, запросто привязанные к забору, - все действовало вспышками, а когда заблистала арена, когда шляпы были щегольски надеты и кони замундштучены, это казалось уже не столь ослепительно. Поймите меня правильно, как имел обыкновение говорить наш Томас.
"Мне приходилось в самом деле стрелять медведей и охотиться на китов, - рассказывал о себе создатель Шерлока Холмса Конан Дойль. - Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, как я пережил это впервые, еще в детстве, с Майн Ридом в руках".
За Майн Рида, которого все когда-то держали в руках, пришлось поплатиться, когда после Техаса наш Томас предложил перейти от наглядных к практическим урокам ковбойства.
Лассо летит, и, как все мы читали, конь тоже летит. Поэтому, преследуя бычка, пустил я веревку и сам, привстав на стременах, устремился за петлей, чтобы - лететь. Вместо полета получилась сильная встряска, и я удержался в седле, только уцепившись рукой за высокую переднюю луку ковбойского седла. "Знали они, о чем писали?" - прошипел я про себя, поминая Конан Дойля с Майн Ридом и потирая синяк от рогатой луки, ударившей в поддых.
Как только взвилось лассо, конь не летит, он останавливается будто вкопанный, готовясь принять на себя рывок заарканенного животного. А ковбой тем временем прыгает с седла и устремляется к быку.
- Прыгай! - кричал Томас и сам прыгал с небольшой гнеденькой кобылки, которую у соседа позаимствовал на этот случай (а своего Доброго Гарри он отдал мне).
- Хватай! - командовал ковбой, стараясь коленом прижать рогатую голову к земле. - Тяни, чтоб тебя!
Вокруг нас жалобно мычали коровы, решив, видимо, что годовалому бычку, попавшему к нам в петлю, пришел конец. Нет, Томас хотел только показать, как это делается, то, что мы видели на родео и что называется "вали-быка".
Все эти "вали-быка", "отгони-телка" помогают ковбою и коню управляться со стадом, когда нужно разбить телят и коров, поймать бычка и тавро поставить. Какой он в самом деле конник! Конь - инструмент. Отсечь, например, ото всего стада одну скотину конь выучен сам, без указаний повода и шпор. Повод нужно бросить и спокойно сидеть в седле, успевая за неожиданными движениями лошади, а она винтом крутится, подставляя рогам оскаленную морду.
Томас с таким фанатическим воодушевлением обращал меня в свою веру, так азартно старался преподать основы ковбойской науки, что пар валил от нас, от быков и от лошадей. Даже Добрый Гарри дымился.
Но гвоздь ковбойства - "езда на диких лошадях", которую мы видели на родео, после того как показали тройку и быков. Да, "дикие" в кавычках: все это условно. Лошадь в действительности не дикая. Брыкается она лишь потому, что надета третья подпруга, ремень, опоясывающий круп и пах. Ох, эта третья подпруга! Ни один редактор и слышать не хотел про третью подпругу, про всю правду о "диких" лошадях, когда, вернувшись из Америки, приступил я к исполнению служебных обязанностей - стал готовить к изданию "Всадника без головы". "Без головы" - пожалуйста, но чтобы безо всяких разоблачений. Никакой третьей подпруги: дикие, и все!
- Насмотрелся, понимаешь! - говорил мне редактор. - "На самом деле они вовсе не дикие!" Да я, может быть, всю жизнь воспоминанием о том, как это у Майн Рида описано, живу! "И одним прыжком Морис-мустангер…"
- Но так не бывает!
- А я тебе говорю, что бывает, раз я этому верю! Ты мне еще про третью подпругу расскажи, понимаешь…
Пришлось третью подпругу из примечаний вычеркнуть и грешить против истины, но я утешался тем, что самому Стивенсону редактор запретил разоблачать "Остров сокровищ".
- Что! Чары разрушать? - так сказал редактор, и Стивенсон смирился.
А все-таки третья подпруга тревожит лошадь, и лошадь будет бить задними ногами до тех пор, пока не отделается от помехи. Разве бьет и брыкается эта лошадь меньше дикой? У ковбойской лошади - искусство. Дикий неук, оказавшись под седлом, не обязательно будет сразу бесноваться, а искушенный ковбойский конь, исполняя роль "дикой лошади", неустанно брыкается, и как брыкается! Не меньше и не больше дикой - иначе, как говорил Пушкин, желая объяснить разницу между творчеством и жизнью.
Уздечка снята, ковбой держится одной рукой за веревку, перекинутую через шею лошади, а вторая рука свободно откинута. Продержаться на беснующейся лошади надо всего десять секунд. Куда там диким!
Что касается диких, то помню, как к Николаю Насибову, жокею международной категории, бившему крэков мирового класса, пресса приставала с вопросом, перегонит ли он мустанга.
- М-мустанга! - сказал мастер. - Да классный финиш на современной скаковой дорожке - это высшая резвость коня, которую когда-либо видело человечество!
Мы видели буланого Билли Кида: конь был назван по имени того самого плачевно-легендарного ковбоя, занятием которого служил не скот, а грабеж. Вместе с кличкой от своего крестного праотца буланый дьявол унаследовал и склонность к разбою. Грабил он бывалых ездоков.
Прежде чем участвовать в состязаниях, всадник делает взнос, и не обидно потерять свои деньги в результате борьбы, но четырехногий Билли Козел не оставлял претендентам и этого удовлетворения. Конь мгновенно разделывался с ними, как бы говоря: "Плакали ваши денежки!" Абсолютного чемпиона по ковбойской езде Билли выкинул из седла на наших глазах с такой скоростью, что никто не успел разглядеть, как, собственно, это случилось. Но вообще техника этого матерого преступника была такова. Толкаясь сразу всеми четырьмя ногами, он прыгал высоко вверх. Это и называется "козел", но само по себе еще не так страшно, если наготове быть. Зато там, наверху, в высшей точке "козла", Билли Кид умудрялся кинуть задними ногами еще раз - винтом. И тут уж удержаться в седле невозможно просто по законам природы.
За один сезон конь-козел поставил рекорд: из тридцати всадников на нем не могли усидеть двадцать девять. Одного, наверное, буланый потрошитель просто пожалел.
- Ах, Билли! Вот это Козел! - только и твердил, находясь под впечатлением, Томас.
Потом он восторженно обратился ко мне:
- А ты хотел бы попробовать такую езду?
А я хотел его спросить, что же это он, ратуя за натуральность и прославляя полудикую свою Дакоту, все же перебрался на промышленный Запад.
"Знаешь, сколько у нас в Северной Дакоте старинных русских сел?" - звучит вопрос Томаса у меня в ушах. Не знаю. А этот ковбой, потомок американских пионеров, почитает русских крестьян-переселенцев.
Русская тройка - символический магнит. По удивительному совпадению в то же время популярной сделалась песня "Ехали на тройке с бубенцами". Хотелось достать, естественно, пластинку, и мы отправились в магазин. Американского названия песни мы не знали и потому попросили "пластинку с русской мелодией".
- На русские мотивы песен у нас очень много, - отвечал продавец. - Прошу вас, напойте, что вы ищете.
Очень скоро продавец пришел в замешательство.
- По вашему пению затруднительно определить мотив, джентльмены!
На помощь пришла продавщица, она угадала, что нам нужно. Мы подтянули ей, продавец тоже запел, и некоторое время в магазине звучало:
Дорогой длинною и ночкой лунною,
И с песней той, что вдаль летит, звеня…
- А вы слышали, - обратился к нам продавец, - что в Америку сейчас привезли настоящую тройку?
И вот американские русские потянулись к нашей тройке. Я говорю не о политической эмиграции. То был трудовой народ. У многих путь в Америку начался еще в третьем и четвертом поколении. И как часто слышали мы от типичных американцев то, что услышали от профессора кафедры коневодства в университете штата Огайо. "Я, собственно, русский. Нет, по-русски я не говорю. Но прадед мой из Воронежа". Пришел пасечник Марченко, обосновавшийся здесь во времена, описанные Короленко в "Без языка". "Приезжайте ко мне в Коннектикут", - прислал письмо конструктор самолетов Игорь Иванович Сикорский, и надо бы поехать, да руки были заняты - вожжами.
А одна встреча все же состоялась именно благодаря вожжам и копытам. Должна была состояться во что бы то ни стало, иначе нам не было бы дороги домой, ибо весь московский ипподром во главе с Григорием Башиловым нас напутствовал: "Повидайте Джони!"
- И потребуйте от него ответ, - добавил Валентин Михайлович Одуев, - почему Вильям придержал Крепыша в последнем повороте?
Расшифрую: Вильям - отец Джони, великий наездник. Крепыш - великий рысак. Все это было больше полувека тому назад, в начале нашего столетия, когда в Москве разыгрывался Интернациональный приз. И тогда на "короле русских рысаков", сером Крепыше, в силу странных, до сих пор не выясненных обстоятельств, ехал Вильям Кейтон, да, достойный мастер, "король езды", но - американец. А решалась в том призе честь русской породы. Наш серый великан на последней прямой проиграл секунду гнедому американцу по кличке "Дженераль-Эйч". Так получилось… А как получилось? Давно это было, но рана свежа и поныне! А Валентин Михайлович был великий знаток истории конного спорта. Всю жизнь посвятил он изучению рысистых бегов. Как только выходила какая-нибудь "лошадиная" книга, он тотчас писал рецензию, и автор в ней выглядел невежда невеждой. Валентин Михайлович не считал за труд указать множество всяких неточностей.
"Глубоко ошибочно думать, - писал, например, Валентин Михайлович, - будто резвость великого Крепыша уже к четырем годам достигла двух минут и восьми секунд. Общеизвестно, что в то время наш несравненный рысак успел показать еще только результат в две минуты восемь секунд и семь десятых на полторы версты, и лишь два года спустя, в расцвете сил, серый гигант в руках Константинова (камзол белый, рукава голубые), сменившего коварного Кейтона, совершил свой феноменальный финиш…"
Тут же Валентин Михайлович приводил свое описание этого исторического бега с указанием множества подробностей: какова была в тот день на ипподроме погода, сколько публики и какие заметные лица находились среди зрителей… Нас же он не только перед отъездом снабдил детальнейшим описанием злополучного приза, но, кроме того, направил вдогонку нам письмо, которое настигло нас в Техасе, настигло и - потрясло даже ковбоев, безразличных ко всему, что не ковбойство. Уже не "дела минувших дней", не "предания старины глубокой" содержались в письме. То была исчерпывающая инструкция, как найти последнего из Кейтонов, наследника этой наездничьей династии, тоже наездника - Джони Кейтона. Из Москвы в Америку Валентин Михайлович сообщал адреса американских ипподромов, распорядок призовых дней, а попутно состояние дорожки того или иного ипподрома на сегодня.
- Давно ваш соотечественник живет в Америке? - спросили ковбои, когда я им прочел письмо, добавив просьбу помочь в поисках Джони.
- Нет, он даже в Москве никуда не выезжает за пределы Беговой улицы и Скакового поля, окаймляющих наш ипподром.
В почтительнейшем молчании широкополые шляпы склонились над исписанной бумагой. Не понимая слов, они воспринимали самый дух, исходивший от этих исполненных иппического (иппос - по-гречески лошадь) энтузиазма страниц. Перевел я им и первую инструкцию с описанием рокового приза, когда Крепыш проиграл, а Кейтон, отец Джони… вот мы и не знали, что думать, что тогда получилось?
- Что думать? - взорвался Томас. - Говорю я тебе, что это у ковбоев грязь только на сапогах. Мы найдем этого Джони, и мы заставим его ответить за все!
Томас вызвал жену и велел ей связаться по телефону со всеми ипподромами, которые перечислены были Валентином Михайловичем ("Хотя и не ковбой, но - человек!") и где мог находиться Кейтон-младший ("С-спортсмен!"). Томас вызвал жену, потому что телефон - не лассо: руки плохо слушались ковбоя, когда ему приходилось держать что-нибудь еще, кроме веревки, поводьев или вожжей. Жена держала телефон, и вскоре Джони был обнаружен, согласно инструкциям Валентина Михайловича, на ипподроме в Колорадо-Спрингс.
- Едем! - сказал Томас. - Доктор, Фредди и ты, Билли, вы останетесь с тройкой, а мы с ним едем!
Но тут на нашем пути обнаружилось препятствие, которого и сам Валентин Михайлович не мог предусмотреть. Среди окружавших нас людей оказался один, вполне официальный представитель, заявивший, что далее двадцати пяти миль я, как иностранец, не имею права уклоняться от маршрута, предусмотренного заранее. Иначе, сказал этот человек, мной займутся государственные органы.
- Органы?! - взревел Томас и тут уж в самом деле стал похож на одного из лучших своих быков. - Какое дело нашим органам до этого человека, который обязан выполнить патриотический долг, выяснить, почему проиграл их лучший рысак!
- А вы не очень-то разоряйтесь, - отвечал, однако, представитель. - У них там тоже порядки - ого-го!
- Ладно, - согласился Томас, положив руку мне на плечо. - Пойми меня правильно, я не хочу ставить тебя под удар. Пойми правильно - ты тоже оставайся. Поедем мы сами и доставим его сюда!
Случаются же такие вещи, трудно в них поверить, хотя все совершалось у тебя на глазах. Будто сон: "Он был или не был, этот вечер"… Дождь стал накрапывать, добавляя призрачность во все происходящее. Широкополые шляпы одна за другой скрывались в автомобиле. Жена Томаса села за руль - только она одна умела вести машину. Только она одна умела вести машину, но каждый из ковбоев садился в кабину с таким видом, будто это - конь, и стоит только дать "джипу" хорошенько шпоры, и погоня достигнет цели.
И они скрылись из наших глаз.
Если только конь хороший у ковбоя…
- А? - доктор как очнулся от видений наяву. - Ор-р-ригинально!
Кейтоны - наездничий клан. Так всей семьей они и приехали в Россию. Они, собственно, сто лет тому назад начали русско-американскую торговлю лошадьми. Джони родился в Москве, на Скаковой улице. Они были соконюшенниками (сверстниками - на лошадином языке) с Григорием Башиловым. Вместе в снежки играли. Все из-за снежков и вышло: увлеклись, заигрались у бегового круга, прямо в последнем повороте, а тут еще и публики была такая пропасть, что доступ на ипподром вовсе пришлось прекратить. Вся Москва собралась тогда болеть за Крепыша. Ребят затолкали, оттерли, в сугроб они попали, валенки у них промокли, от матерей влетело, одним словом, им тогда было не до бегов, и не мог ответить Григорий Григорьевич Башилов, живая летопись ипподрома, на допросе, учиненном ему Валентином Михайловичем со всем пристрастием, что же тогда было. Он помнил только, как дед и отец его, сами классные наездники, говорили, что Кейтон спустил Крепыша с вожжей, и серый боец, не чувствуя привычного посыла, естественно, сбавил ход. Но так ли оно было? Кто знает!
"Вы понесете всю меру исторической ответственности, - писал в письме к нам Валентин Михайлович, - если не узнаете у Джони, что слышал он от отца".
И вот перед нами он, вылитый Кейтон, - это я знал по старым спортивным журналам. Они привезли его на другой день, и прямо с порога конюшни Кейтон - "принц", сын "короля езды" - спросил:
- Как там Гриша?
А ему и вопросов не пришлось задавать. Сам достал из кармана желтую фотографию. И ее я знал: перепечатывалась в иппологической литературе множество раз. Только это была она сама, оригинал - отсвет великой битвы былых времен.
- Отец мне всегда говорил, - ответил американец как бы сразу через Атлантику всем тем, кто ждал его ответа, - что он вел борьбу до конца.