Ну, фронт пошел дальше, а наши сотни и боевки остались в тылу. Мы продолжили работу в СБ, но работать стало труднее, потому что на нашей территории появилось много советских войск, особенно пограничников - с ними мы имели постоянные столкновения. Например, мы вдвоем с одним моим боевиком, "Ромком", ходили на задание в село Торки. Возвращаемся назад, проходим через село Волица. Ночь темная - ничего не видно, а нам надо пройти по дороге, потом поворот и через мост надо идти в лес. Подходим к повороту, а там какой-то свет падает на дорогу. Подошли ближе - в хате светится. Я говорю: "Зайдем, спросим, нет ли где москалей". Заходим в хату, а там мертвая женщина лежит - бабушка, и родственники ее сидят, молятся. Мы поздоровались, спросили, нет ли в селе москалей. Они говорят: "Пока спокойно, нет". Выходим обратно на дорогу, за пару десятков метров перед нами мост, и слышим - оружие бряцает. Кто-то там есть, на мосту! Наши это или нет - мы не знаем. Мы стоим на свете, их не видим, а они нас могут видеть. Мы скорее назад, во двор. У хаты стены темные, я говорю: "Ромко", станем под стены и будем видеть, куда они пойдут". Стали под стену, видим - идут, и не в форме, а в маскхалатах. Подходят к хате. Я говорю: "Не будем рисковать. Наши это или нет - неизвестно". Отошли на огород. Выходим на огород, видим, что там уже сидит один. "Ромко" ему кричит: "Пропуск!" Тот сказал их пропуск, но мы же ответа не знаем. И "Ромко" сразу из десятизарядки - шарах по нему, тот упал. Мы мимо него пробежали, выскочили за село, перешли через реку и вышли на село Корчин. Утром послали в Волицу нашу разведку, люди им сказали, что пограничники заходили в ту хату, все обыскали, даже подняли умершую бабушку - искали нас. Хозяин хаты говорил, что на огороде кровь, но был это убитый или раненый - никто не знает. Вот такой счастливый случай - а если бы пошли на тот мост, то оттуда не вышли бы.
Вообще я очень рисковал. Как-то раз в Яструбичах стояла сотня УПА, и нас с "Ромком" послали на разведку в Корчин, сказали, что там есть русские солдаты, которые едут на фронт, и дали мне задание: "Узнай, что там, какие дела". И еще говорят: "У них в саду стоит пекарня - передвижная, на колесах. Муки полно. Но там солдаты есть". Приходим мы вдвоем в Корчин, к той пекарне, заходим во двор - карабины в козлах, а все солдаты в доме, только один в пекарне возится, рядом его автомат лежит. У меня пистолет, а "Ромко" взял на задание автомат, спрятал его под курткой. Я говорю ему: "Иди, стань возле карабинов, чтобы они не подошли". Захожу к тому солдату в пекарню, взял его автомат, пистолет на него наставил, говорю: "Руки вверх!" Солдаты стали из дома выскакивать, девять человек их было, мы и им: "Руки вверх!" Они руки подняли. Я говорю: "Снять ремни!" Они ремни поснимали, побросали в кучу. Я им показываю: "Марш туда! Там ваши идут". А оружие в пекарню положили, лошадей запрягли и поехали. Подъезжаем к нашим, а те уже в нас стрелять хотели, потому что на пекарне были советские звездочки.
Ближе к зиме по селам начались облавы - энкаведисты окружали село, ходили по хатам, искали повстанцев. Как-то стали окружать село Радванцы, разведка доложила, и мы все поднимаемся, отходим в лес, человек пятьдесят - сельская самооборона, кто-то из оуновской боевки, "Гефайст" с охраной и наша боевка СБ. Как раз снег задул, заметает следы. Подошли к лесу, а там сосняк густой, снег такой глубокий! Идем гуськом - тяжело, спать хочется. Впереди идет "Гефайст", я за ним, но иду - иду и на ходу засыпаю. Тук - об него стукнулся. "Ты что, спишь?!" "Да нет", - говорю - "Это я засмотрелся". Зашли в лес, улеглись на снег, заснули, а снег метет. Как рассвело - мы все под снегом. Но спать под снегом было тепло, к тому же мы имели кожухи.
Перешли в Яструбичи, я с боевкой сижу в схроне, в подвале - в хате открывается доска, за печью вниз идет такой ход, и в подвал добраться можно только по нему. Два дня сидим, потому что полное село москалей, облава. На третий день говорим хозяевам: "Ночью будем выходить". Вышли, подходим к Поздимиру - со стороны поля стоят сараи, а дальше хлева и хаты. Хлопцы залегли на поле, а я иду на разведку. Подхожу, а в сарае ворота открыты, и кто-то внутри ходит, я слышу - стук, стук. Кто его знает, наши это или не наши - не стал туда заходить. Обошел сарай, зашел в одну хату, там знакомая жила. Постучал к ней в окно, она как глянула, говорит: "Беги! Полное село москалей!" Я отхожу к хлопцам и идем на Андреевку. Ночью пришли в Андреевку, зашли в хату, где тоже жили знакомые люди. Там меня узнали, дали нам поесть. Как рассвело - снова идем в лес. А там когда входишь в лес, недалеко были наши схроны, и в каждом печка - небольшие схроны, незаконспирированные, просто чтобы переночевать. Залезли мы в один схрон, слышим - в селе стрельба, нужно идти дальше в лес. Пошли дальше, а тут снег начался - следы сразу заметает. Километра на два зашли в лес, там были срубленные деревья, а ветки лежали в кучах, и под одной кучей схрон. Залезли туда. На следующий день над нами стали ходить, стреляли по кустам, по этим кучах. Пересидели стрельбу, выходим наружу - видно тропу, как энкаведисты шли по снегу. Пошли опять на Андреевку. Подошли к селу, видим, что они ракеты пускают - мы уже знали, что это они собираются и уезжают.
Еще такое запомнилось - как-то зашли в одно село, а там дети по льду катаются на лыжах, и у них карманы чем-то набиты. Мы к ним, по карманам, а там повстанческие листовки. На листовках нарисована голова Сталина с крыльями, с когтями, а внизу написано:
Із-за гір та з-за високих
Кат прокажений летить,
Щоб в сльозах, у крові, в горі
Всі народи утопить
За ним банда його лине
З лютим жахом у очах
Голод, злидні і руїни
Застеляють їхній шлях
(Из-за гор из-за высоких
Палач прокаженный летит,
Чтоб в слезах, в крови и в горе
Все народы утопить
За ним банда его несется
С яростным ужасом в глазах
Голод, нищета и руины
Устилают их путь)
Весной 1945 года советы начали вывозить людей из сел. 26 апреля дошла очередь до моих родителей. А я перед этим пришел домой, и мы, три брата, были в хате. Дома я имел тайник в хлеву между двумя стенами - отодвигалась широкая доска, и за ней вход. Там я хранил оружие. Пришли советы - ищут нас, а мы втроем спрятались туда. Они сказали родителям: "Собирайтесь! Берите все, что можете!" Отец, все что смог, погрузил на подводу - одежду, какие-то вещи. Забрали нашего отца, мать, двенадцатилетнюю сестру и маленького брата - девять лет ему было тогда. Повезли их к сельсовету - брат сбежал сразу, а сестра сидела возле матери, и мать ей шепчет: "Иди, спрячься где-нибудь". Сестра ушла. Уже начали грузить людей на машину, и мама говорит: "Я пойду, где-то тут мои дети ходят" - "Иди, забирай детей!" Мать пошла и тоже убежала, а отца повезли в Радехов. В Радехове советы собрали много людей на вывоз, а ночью пять сотен УПА напали на Радехов - разгромили гарнизон и освободили арестованных. Отец пришел домой, но дома им с мамой уже нельзя было оставаться, поэтому они скрывались у знакомых людей. Нашу хату конфисковали, но через некоторое время родителям сообщили, чтобы они ее откупили и что им можно жить здесь. Отец заплатил деньги за хату, и они продолжали жить в селе, пошли в колхоз. А моего младшего брата, 1927 года рождения, в том же году убили. Как-то вечером в село приехали энкаведисты - проводили облаву, искали бандеровцев. К нам зашли, фотоаппарат забрали, была книга, "История Украины", еще при Польше издана, дед когда-то купил - забрали. Наша сестра вышла замуж, жила от нас через дорогу, и брат хотел идти к ней ночевать, а отец говорит: "Да не иди - уже вечер, может, москали где-то там в засаде сидят". Брат говорит: "Да там нет никого!" Не послушал отца, вышел на дорогу, а оттуда: "Стой!" Он назад, домой. Они из автомата как ударили, брат упал. Соседка слышала, как он кричал: "Мама!" Энкаведист подошел, добил его, и затащили его в сельсовет. Мама побежала туда, кричала: "За что вы его убили?!" - "А чего он убегал?" Брат не был в подполье, но они и таких убивали. Например, один парень, мой однофамилец, во время облавы спрятался в сарае. Приходят энкаведисты: "Руки вверх!" Он поднял руки вверх, а энкаведист его застрелил.
После боя в Радехове четыре сотни ушли из нашей местности, а сотня "Галайда" осталась. Я со своей боевкой присоединился к этой сотне, и мы отступили за село Радванцы, остановились в лесу, на горе. В ночь с 27 на 28 апреля сотня была окружена. Ночью мы вырыли себе окопы, обустроили пулеметные точки и ждем наступления. И утром как началось… Целый день шел бой! Энкаведисты лезли и лезли на нас - цепь за цепью. Мы в окопах сидим, а они атакуют. Но сотня имела очень выгодную позицию для обороны - крутая гора и на ней густой лес. Первую их цепь подпустили ближе и хорошо так проредили автоматным огнем. Я думаю, что они нас почти не видели, потому что за день мы их убили много, никто и не считал, а сами имели пятерых погибших и человек десять раненых. Они отступят, потом снова наступают, и так целый день. Был момент, когда они подожгли лес, но начался дождь, погасил огонь. Ближе к вечеру мы уже думали, что не выдержим - у нас и патронов осталось мало, а НКВД дальше атакует. И тут нам дают команду идти в контратаку. Один наш пулеметчик запел песню "Лента за лентой патроны подавай", и все как поднялись - шли вперед и шпарили из всего что имели! Стреляли непрерывно, нам уже нечего было терять. Энкаведисты отошли. Где-то в два часа ночи собрались наши командиры, посовещались и сказали, что будем прорываться. Нашли место, где у них разрыв и без боя прорвались. Я собрал свою боевку и прорывались все вместе, потерь не имели. Вышли мы из леса и зашли в Радванцы. Один парень из боевки был из этого села, так мы зашли к нему в хату. Под утро опять началась стрельба. Выходим из хаты - а село горит! Энкаведисты окружили Радванцы - наверное, думали, что сотня зашла в село. А сотня пошла дальше, в селе только наша боевка. Мы смотрим из-за забора - в селе много энкаведистов, ходят с факелами и жгут хаты. Идут по улицам и все хаты подряд жгут, без разбора. А через дорогу жил председатель сельсовета, и него был схрон на огороде, на меже - под травой люк поднимается и под ним ход под землю. Тот парень об этом схроне знал. Я своих отправил туда, они спрятались. А я вслед за ними бежал, еще не успел заскочить, вижу - солдаты. Там рядом были колья на горох, я под них залег, и солдаты пробежали в стороне, меня не заметили. Подбегает ко мне девушка, бросила мне юбку, платок. Я платок на голову, завязал, юбку надел, и уже не в схрон бежал, а к ближней хате. А та хата горит, бабы на нее льют воду и вещи из нее выносят. Я тоже беру барахло, ношу и на схрон бросаю - несу мешок пшеницы, еще что-то. Бабы кричат: "Да тебя узнают, прячься!" А я ношу и ношу. Вижу - председателю сельсовета жгут сарай, а он не дает, гасит. Энкаведисты его схватили, придержали. А у него в сарае тоже были повстанцы. Когда начало сильно гореть, то они в сарае разобрали заднюю стену, выскочили оттуда, за дымом спрятались и скрылись. Мы так до вечера и пробыли, мои ребята все остались живы. А село почти все сожгли - кое-где каменные дома остались, а остальные сгорели. Коровы у людей погорели в хлевах, и сгорела одна женщина.
В Службе безопасности я работал до середины осени 1945 года - ходил с хлопцами на задания, писал отчеты "Гефайсту". В Радехове мы в милиции имели своего человека, и в октябре этот человек нам через связного передал, что такой-то и такой завтра должен принести списки людей на вывоз. Мы вдвоем с "Белым" сразу вышли за ним, чтобы его встретить. Сделали засаду, видим - идет. Скрутили этого чиновника, забрали пакет с бумагами. Не стали его ликвидировать, забрали с собой на следствие. Вообще мы никого просто так не убивали, потому что сначала нужно сделать допрос. Вышли из села, идем по лесу, видим - пограничники где-то там далеко, на вырубке. Стали отходить в сторону, отошли, сели отдохнуть, и тут из кустов выбегает на нас собака. Я из автомата раз - собаку застрелил. И мы пленного оставляем, а сами - ходу. Слышу - эти пограничники его хватают и бьют. Пока они узнали, кто он такой, мы немного оторвались. Должны были выйти к своим в Поздимир, через лес, но там были пограничники, поэтому пришлось обходить - километра три через поля. Мокро, грязь, я сапоги сбросил, куртку сбросил. Бежали полем, а поле на горе, и уже недалеко от Поздимира они из-за этой горы опять выскакивают и начали по нам стрелять из автоматов. Когда они стреляли, то я сначала падал на землю, а потом уже не падал, и каким-то чудом они в меня не попали, только пуля шапку сбила с головы. "Белого" ранили, он отстреливался, потом крикнул: "Слава Украине!" и застрелился. А этих пограничников было человек пятнадцать пеших и двое на лошадях. Один на коне гнался за нами по полю, но конь устал, не мог идти. А второй объехал по дороге, обгоняет меня сбоку и хочет перехватить. Стреляет из автомата, но не может попасть, потому что с коня стреляет. И мне трудно в него попасть, я бегу, а расстояние до него - метров тридцать. Потом все-таки попал - коню по ногам дал очередь, вторую по нему, и у меня автомат заклинило! Я достал гранату, снял с предохранителя, думаю - если он подойдет ко мне, буду рвать его и себя. Но он дальше не пошел - может, ранило его, а может, боялся, что я его застрелю.
Пробился я в село. Пограничники тоже зашли в село, хотели жечь хаты, а люди говорят: "Да он ушел, его здесь нет!" И где они будут искать меня среди хат? Прорвался я к нашим, принес эти списки, отдал.
Через неделю я пришел домой, один. Мои хлопцы перешли в другое место, а я думаю: "Дай приду домой, узнаю, что там происходит". В селе никого нет, я вышел себе, без оружия. Иду, а тут засада - раз, прыгнули на меня, взяли. Они не знали, кто я такой, а просто брали всех молодых. Но когда я уже был на следствии в Сокале, то сексот меня продал. В селе мало кто знал, что я в подполье, но все-таки кое-кто мог знать.
А.И. - Кто Вас выдал?
М.С. - Точно не скажу, до сих пор не знаю… Но жил один в селе… Когда я уже освободился из лагеря, мне сказали, что это он. Когда я сидел, мой брат Иван сидел, то колхоз давал помощь престарелым, и на собрании отцу назначили помощь, а тот говорит: "Кому вы помощь даете?! Его сыновья бандиты, сидят в тюрьме!" Может, это он и был, ведь почти никто не знал, что нас посадили.
Сначала забрали меня на погранзаставу, и в то же время у одного из маленьких пацанов нашли повстанческую листовку. А в селе многие думали, что я уже мертв, и тот мальчишка сказал, что это я ему их дал. Они мне: "Ты листовки раздавал!" Того мальчишку тоже забрали на погранзаставу, и меня к нему привели. Спрашивают его: "Он тебе давал?" Он как глянул на меня, говорит: "Нет! Я такого не говорил!" А я говорю: "Да этих листовок полно валялось! Чтобы я их еще кому-то давал?" А еще тот мальчишка сказал на меня, что я мину подложил на дороге, когда у пограничников машина взорвалась. Я говорю следователю: "Вы подумайте - я что, подкладывал мину и брал с собой свидетеля?" Следователь смеется.
А.И. - Как проводилось следствие?
М.С. - Да шили мне все, что только можно. Предъявляли что-нибудь, чтобы что-то вытащить из тебя, чтобы за это погоны получить. Повезли в Сокаль - в тюрьму, улица называлась Пограничная. Ну что, там допросы… Допрос идет, следователь - бах тебя по лицу! За волосы взял, голову нагнул, коленом в лицо - на! Вся спина была синяя, потому что по позвоночнику били. По животу мне прыгали, били ногами, потом водой отливали. Когда меня солдат в камеру отводил, то шепнул: "Ты что-нибудь скажи! Тебя сделают калекой! А если ты что-то скажешь, то тебе десять лет дадут и отправят в лагерь".
Они обо мне много знали, но допрашивали обо всем - кто был командир, кто что делал. А я говорю: "Я ничего не знаю - это тайна. Я знал только псевдо - "Береза", "Ольха", а кто они, не знал". Придумывал разные псевдо, говорил, что я их знаю, а они дальше били. Иногда применяли свои чекистские приемы. Вот, например, бьет меня следователь. Бьет, бьет, тут заходит старший следователь: "Ты что издеваешься над подследственным?!" Выгнал его, сел передо мной: "На, закури" - "Я не курю". И снова то же самое спрашивает, я то же самое отвечаю, отказываюсь - того не было, этого не было. Он как влупит меня печатью в зубы: "Не даром тебя били!" Думал, что он меня спокойным тоном возьмет. Открывает дверь, заходит тот же следователь, и дальше все это продолжается. Кричит: "Я столько государственных бумаг на тебя испортил!"
В камере условия были такие, чтобы мы там поскорее передохли. Например, нары, и когда мы спим, то так тесно лежим на них, что когда надо переворачиваться, то только по команде. А какая холодина! Однажды, перед приездом какой-то комиссии, нам поставили железные печки, но ни трубы не подвели, ничего. Начальство пришло: "О-о-о, вас тут и печки обогревают!" А эти печки и не разжигали ни разу.
Больше месяца шло следствие, а потом меня отправили во Львов, там я ждал суда. Судил меня военный трибунал - трое военных пришли, зачитали приговор. Дали десять лет лагерей и пять лет лишения прав, спросили, признаю ли себя виновным. Я ответил: "Нет". Я им так и сказал: "В чем я виноват? Вы были здесь, а когда немцы пришли - вы нас бросили. При немцах мы пошли воевать сами за себя, с немцами воевали. А когда вы начали нас преследовать - мы оборонялись".