Владимир будто меня в чём-то оправдывал, даже хвалил, а мать его только повторяла: "Но она немка…" Я резко повернулась, вышла на улицу и пошла в направлении школы. Через какое-то время опять повернула к дому. Надо же собраться и уйти или уехать домой. Уже неподалеку от моей квартиры встретился Вовка. Он поздоровался, спросил, как я сдала экзамен, я ответила: "Я не сдала экзамен, осталась на второй год". Своей хозяйке я повторила то же самое и начала собирать свои вещи. Постельные принадлежности я скатала в рулон, связала их верёвкой и спросила, могу ли я оставить это в прихожей-кладовой до тех пор, пока кто-нибудь на подводе не приедет и не заберет всё, сказала также, что я в школу больше ходить не буду. Потом поблагодарила её, конечно, значительно холоднее, чем благодарила бы, если бы не подслушала отрывок её разговора с сыном. Удивленная, она смотрела на меня, держа при этом руку у рта и медленно приближаясь ко мне, как будто что-то хотела сказать. Я ничего не хотела слышать. На моё "до свидания" она громко крикнула: "Передай большой привет твоей тёте от меня!" Тут я повернулась к ней. Мне хотелось бы обнять её, но я только сказала сочувственно: "Спасибо, тётя Федосья, обязательно передам".
Школу я теперь оставила навсегда, в этом я была твердо уверена. И как бы я могла подготовиться к экзаменам в поле во время работы, там не то что писать, и читать невозможно. К тому же, в августе, когда уборочная идет полным ходом, кто бы меня отпустил? Да у меня бы совести не хватило отпроситься. Остаться на второй год? Нет. Значит, прощай школа. У меня и желания уже не было дальше учиться с такой глупой головой. Как я могла всё забыть? Что только Павел обо мне подумает? Да ничего. Почему он должен обо мне думать? О дурочке… И что там опять Вовка обо мне говорил?… Теперь мне стало жаль тётку Федосью. Она же права. Конечно, она права. О чём бы они ни говорили… А как я поняла, говорили они о женитьбе на мне… И кто бы со мной стал связывать свою жизнь? Никто. Каждому я была бы только в тягость. Немка. Подобные мысли уже волновали меня, 17-летнюю школьницу, которая была немкой.
Дома мне не надо было много объяснять, мне показалось, что они уже всё знали и моя позорная неудача никого не задевала. Наоборот, все радовались моему приходу, было самое время посадки картофеля, и я вовремя пришла на помощь. Когда мы уже управились с огородом и время экзаменов в школе прошло, Элла принесла записку от нашей учётчицы, чтоб я завтра пришла на работу. Тут же я пошла к Розе, может, она тоже пойдет. Но нет. Роза собирала чемодан, она завтра поедет в Новосибирск к старшей сестре Марии, может быть, на пару дней всего, а может, подольше. А осенью она уедет насовсем на Дальний Восток к сестре Зине. Там она будет учиться и в дальнейшем жить. Эта неожиданная новость меня ошеломила, как обухом по голове ударило. Кроме того, что случилось, еще это - без Розы, без моей лучшей подруги! Вера тоже поедет учиться, по-моему, в педучилище, Нюра беременна и скоро выйдет замуж. Маня работает на МТС…
Роза проводила меня до маленького мостика через речку, и мы попрощались. Хотя я знала, что она скоро вернется на время, прощание опечалило до глубины души. Меня, во всяком случае.
В поле я проводила время с ощущением полного одиночества. Теперь я работала со взрослыми женщинами и не могу вспомнить, работали ли там еще учащиеся. Мало что сохранилось в памяти о времени того лета. Да. Бригадир больше не ночевал в бригаде, а уезжал каждый вечер домой. Повариха Анна была беременна, и когда работа на кухне для неё стала непосильной, то меня по её желанию назначили помощницей. Я была обязана приносить воду из бочки, ежедневно чистить ведро мелкой картошки, вымывать большой котел, в котором варились наши обеды-ужины, мыть посуду вместе с Анной. Несколько раз приходилось самой готовить обед. Что касалось моего питания, мне было неплохо на кухне, мы принимали пищу до прихода всех с поля и наедались досыта. Но я тосковала по полю, по живой природе, там мне было лучше, вольнее, а здесь нет. Мне не нравилась эта работа. Три недели я проработала на кухне, потом Анна ушла в декретный отпуск и пришла новая повариха, которая должна была обходиться без моей помощи.
Началась уборочная пора, и впервые за эти годы на наши поля вышел комбайн. Только на несколько дней выделила МТС этот комбайн нашему колхозу, но какое это было облегчение! Я опять стояла на соломе и полове, но это не шло ни в какое сравнение с молотьбой на току. Солома падала на большую платформу, на которой я стояла, и её нужно было только сдвинуть вилами в определенном месте на землю. Я это делала с удовольствием. Это было прекрасно! Комбайн медленно двигался по полю, будто он парил по золотистой поверхности зерновых, зерно высыпалось через жёлоб непосредственно в мешки, закрепленные внизу, солома и полова собирались на платформе, а мне надо было только их сдвигать. Душа пела от наслаждения. Но… Комбайн оставался только несколько дней (может, 2–3) на наших полях, и нам пришлось работать в дальнейшем, как и прежде. Одно событие из этого времени мне хотелось бы еще описать. Я была с Дашей Цапко на скирдовании, это значит, мы собирали в поле в копны сложенные зерновые, погружали их на большие брички - телеги с откидными решетками в виде лестниц, перевозили их на ток и складывали в большие скирды, где они в дальнейшем обмолачивались. Нашей тягловой силой были быки. Поле было далеко от тока, и мы едва успевали делать две ездки, вторая была к току на колхозном дворе в селе. Наша колонна состояла из пяти телег. Солнце клонилось к горизонту, мы шли все рядом со своими быками, погоняли их и, уставшие, едва уже разговаривали друг с другом. Наш груз должен еще при дневном свете быть сложен в скирду. Времени было в обрез. Вдруг спереди раздался крик: "Волки!" Даша, не колеблясь ни секунды, крикнула мне: "Ты! Наверх!" - "Почему я? Я уже взрослая". - "На-ве-е-рх, кому сказала?" - приказала она властно и показала на верёвку, которой обвязано зерно на стебле, чтоб я залезла по ней наверх. "Ты мне будешь подавать небольшими пучками солому, колосья старайся отрывать". Она быстро подошла к передним бричкам, спросила, у всех ли есть кресало (спичек и в помине не было тогда), приказала горящие пучки бросать только на обочину дороги, чтоб не загорелось поле и села впереди. Лёжа на животе, я связывала небольшие пучки соломы, хотя не всегда удавалось сорвать колосья, и подавала их Даше. Наверху мне хорошо было видно волков, они шли справа по скошенному полю прямо на нас. Стая, 5–6 волков. Когда они приблизились к нашему обозу, горящие факелы уже летели беспрерывно на обочину дороги. Волки держались вместе, похоже, они были намерены напасть только на одного из быков, и это вскоре определилось, они нацелились на одного из них, запряженного в телегу, едущую впереди нас, при этом они разъярённо оскаливали зубы. Горящие пучки летели всё чаще, а мы все при этом кричали во весь голос, кто-то свистел. Через горящую, ограждающую нас полоску волки не осмелились перейти, да и деревня была уже совсем близко, и они повернули и убежали в далёкую степь. Поджав хвосты, с повисшими головами, истощённые, голодные. Жалкие хищники сибирской степи первого послевоенного голодного года. Меня удивляли наши быки, они оказались смелыми животными. Я даже не заметила, чтобы наша пара быков каким-то образом была встревожена стаей волков. Как всегда, они шли себе спокойным, размеренным и медленным шагом.
Когда опасность миновала, я соскользнула со стога и села рядом с Дашей. "Почему ты меня погнала наверх? - я смотрела на неё в упор. - Как будто я ребёнок. Только я была наверху. Я могла бы и рядом с тобой связывать пучки". - "Ну да! А если бы тебя волк схватил?" Громко рассмеявшись, я не успела слова сказать, как она меня буквально огорошила: "И мой брат убил бы меня". - "Что-о-о?" - "Да. Недаром же твоя фотография висит у нас на почётном месте над столом". - "Что ты мелешь, Даша?" Мне было не до смеха. Растерянно я таращилась на неё. "Только в обморок не падай. Михаил, перед тем как идти в армию, вставил её в рамку и повесил на стенку". - "Какое фото, Даша?" И я вспомнила, что Михаил стащил у меня (я еще в пятом классе училась) фотографию, где я снята с моими племянницами-близнецами. Я попросила Дашу принести мне это фото. Она покачала головой. "За это фото наша мать ответственна, не я". Мне это было всё непонятно. Между тем, мы пришли к стогу. "Лида, я надеюсь, ты никому не скажешь, о чём я тебе проболталась, и моему брату прежде всего". - "В этом ты можешь быть уверена".
Это был последний рабочий день, когда я работала с Дарьей Цапко вдвоём, я просто стала её избегать. На молотьбе нам приходилось бывать вместе на скирде и подавать в бункер, при этом не говорили мы ни слова. При молотьбе на току в селе создалась возможность ночевать дома, и на обед мы уходили иногда домой. Дома, на семейном совете - а главенствующей на нём безусловно была Элла - было решено, что я должна продолжить учебу в Родино, что мне надо повторить девятый класс и не стыдиться этого. Элла между делом заработала немного денег, которых хватит, чтобы заказать для меня хромовые сапожки. В Родино есть хороший мастер-сапожник, и он обещал к началу учебного года смастерить их. Кроме того, наше государство обещало погасить все довоенные облигации, а облигационные билеты нашего отца остались все в сохранности, и мы сможем заказать к зиме новые валенки.
Невероятным мне казалось то, что мне наобещали. У Розы и у Нюры были такие сапоги из тонкой мягкой черной кожи, я не знала, откуда они у них и никогда не спрашивала об этом, потому как считала невозможным когда-нибудь такие получить.
В конце августа, отпросившись на один день, я пошла в Родино, чтобы узнать у руководства школы, можно ли мне повторить девятый класс. У секретарши Сони Левченко я узнала, что Ирина Ивановна больше не работает, она вернулась в свой родной Ленинград. Мне надо обратиться к Роману Васильевичу Пятаку, который занимает её должность, или к самому директору. Я вошла к директору, получила разрешение с указанием, что должна согласовать это с комендатурой. Там меня проинструктировали подробно в том, что я давно уже знала и спросили, собираюсь ли я опять проживать у Лаботко. На это я решительно ответила: "Нет, я найду себе другую квартиру". - "Тогда придешь опять".
Новую квартиру я нашла у молодой учительницы начальной школы, которая недавно вышла замуж и теперь проживала в двухкомнатной квартире в центре села, минутах в 10 ходьбы от школы. Дом был рубленый с дощатым полом, покрашенным в желтый цвет, с большими окнами и с пристроенной маленькой прихожей, выходившей на крылечко в четыре ступени. Пристройка была когда-то выполнена из довольно узких и тонких досок, которые с течением времени ссохлись, создавая при этом некоторые щелки, о которых, возможно, придется еще писать. На это место жительства я попала через Катю Короткову, девчонку из колхоза Ворошилова нашего села, которую я случайно встретила утром, когда шла в школу. Супруг учительницы был братом Кати.
После комендатуры я робко вошла в дом, рекомендованный Катей, и представилась. Александра Михайловна, молодая учительница, оставившая свою девичью фамилию Мироненко, сказала, что она уже в курсе. "За квартиру я могу платить топлёным маслом, сестра мне обещала. Кроме того, она хорошая портниха, может быть… Вы могли бы и на это рассчитывать… И я… тоже умею шить", - нетвёрдо добавила я.
"Хорошо, хорошо", - приветливо улыбнулась она. Пришел её муж, она представила меня и спросила его мнения. Он только пожал плечами.
"Решай сама".
"Тогда увидимся через две недели, твой учебный год начинается в этом году 15 сентября. Если дома никого не будет, здесь ты найдешь ключ", - она показала мне ключ под ступенями.
С лёгким сердцем я летела домой - как на крыльях.
Рассказывая обо всём этом дома, я выразила удивление тому, что эта женщина так быстро согласилась меня принять. "За это ты должна быть благодарна Катерине, это она подготовила её, прежде чем ты пришла", - сказала Элла спокойно и уверенно. 10 дней я была еще на молотьбе, потом помогала дома картошку убирать. Элла выпросила подводу в колхозе, поехала в Родино, взяв с собой мешок картошки, немного "муки" и масла в моё новое жилище, и обговорила всё детально с моей будущей хозяйкой. Из Родино она привезла сапоги.
В эти дни Роза собиралась на Дальний Восток к своей сестре. Мне она подарила свои учебники для 9-го класса. Мы расставались, не зная, что встретимся вновь через 24 года. До этого и переписки не было. Для Розы было бы рискованно переписываться с немкой.
Я была ей очень благодарна за учебники, а печаль-тоска… Как пела великая певица: "а горе не море - пройдет, отболит".
В этот раз я особенно старательно собиралась в школу. Волосы, как уже многие годы до этого, вымыла полынным щелоком и вычесала новым частым роговым гребешком. Имеющееся постельное белье давно постирано, в речке прополоскано и даже поглажено, ногти подстрижены. Моя мама откуда-то достала свою последнюю красивую юбку из темно-синего крепа, которую она прятала ото всех, чтобы надеть, когда вернется её муж из тюрьмы. Мы же не знали тогда, что его уже давно не было в живых. До самой смерти своей в 1953 году ждала мать моего отца. Теперь она передала мне юбку со словами: "Наш папа вернется домой таким же оборванным, какие мы теперь. А у тебя ничего порядочного уже нет". Тётя Анна принесла мне пару хлопчатобумажных чулок и две резинки, которые она, несомненно, заработала ворожбой на картах. Еще раньше она мне принесла рубашку своего сына Саши, которую уже я переделала на себя. Еще мне Анна принесла остатки писчей бумаги, оставшиеся от Саши, среди них два блокнота, исписанных химическим карандашом, один до конца, второй больше половины. "Это, чтоб ты на них писала, вместо тетрадей. Они теперь всё равно никому не нужны. А ты учись дальше".
"Спасибо, тётя Нюра". Теперь все её (die Anagout) называли тётей Нюрой. И по сей день в памяти оставшихся родственников и жителей Степного Кучука, знавших её, она осталась тётей Нюрой.
Новые сапоги я вместе с книгами упаковала в котомку (своего рода рюкзак) и в старых полуботинках отправилась в дорогу. Был теплый осенний день, и я шла одна, погруженная в свои мысли. Из нашего села я осталась единственная ученица старших классов и должна теперь одна и впредь маршировать туда и обратно, от центра Кучука до центра Родино - 16 км. Чувство одиночества тяготило, становилось тяжело на душе, тяжелее всего от мысли об учёбе второй год в том же классе.
Александра Михайловна, моя новая хозяйка, встретила меня приветливо, показала, где я буду спать, где умываться, где готовить. Она была всего на 6 лет старше меня, и по её просьбе я должна была называть ее только по имени, просто Сашей. Так я её и называла - Саша, только на "вы". У нее были большие серо-голубые глаза, излучающие благоразумие и доброту. И я полюбила её всей душой.
Собравшись на первый урок, я затосковала по своему бывшему классу, как было бы хорошо теперь посещать десятый класс. По дороге я внушала себе, что всё-таки лучше повторить 9-ый класс. Произведения великих русских писателей Толстого, Тургенева, Гончарова, Гоголя, Горького я вообще не читала (и как можно было читать?), только на уроках кое-что узнала - благодаря отличному преподаванию Валентины Андреевны. Учебников у меня не было, теперь же есть почти все учебники. И еще… Всё-таки хорошо, что я не в одном классе с Павлом. Это несомненно. В классе почти все уже собрались, я пошла к третьей парте в третьем ряду - у окон, где сидели мы с Розой. Рядом с партой стояла ученица, она спросила, не хотела бы я рядом с ней сидеть. Да. Я этого хотела. Её звали Татьяна Сорученко, она мне понравилась, только казалась старше, чем я. Потом выяснилось, что мы с ней одногодки. Мы подружились с ней, хотя чувство, что она старше, не проходило.
Наш классный руководитель Григорий Сидорович Мартыненко преподавал биологию - основы дарвинизма. Роман Васильевич Пятак был наилучший преподаватель математики, какого можно себе пожелать. Кроме того, он был теперь зав. учебной части школы. Остальные учителя остались те же. Валентина Андреевна, казалось, обрадовалась моему присутствию, так как надеялась осуществить постановку "Юность отцов" с моим участием. Через неделю состоялось распределение ролей. Павел тоже участвует. Это драма времён гражданской и Великой Отечественной войны. Павел играл Рябинина - руководителя коммуны в гражданскую и полковника в годы Отечественной войны. Я играла Наташу, которая оставила родной дом и гимназию, ушла в комсомольскую коммуну, но была казнена противником, оставив трёхлетнюю дочь Елену. Елена встретилась в годы Отечественной войны с Рябининым в партизанском отряде. Елену тоже играла я. 7-го ноября должна была состояться премьера.
Мне нравилось играть на сцене. До 23-летнего возраста я постоянно играла в самодеятельном театре. Мне нравилось входить в какую-нибудь роль, особенно если она представляла личность, действия которой соответствовали лично моим моральным принципам, или черты характера, которые я сама себе желала бы. Приходилось и отрицательных действующих лиц играть, я старалась их понять, и это тоже доставляло удовольствие.
Мне очень нравилось играть Наташу и Елену.
Трагические события, сильные чувства, большая любовь, ребёнок появился на свет - и всё это без единого поцелуя на сцене, без страстных объятий, не говоря уже о каких-то сексуальных намёках.
Представление прошло с большим успехом. Зал был переполнен не только учениками и учителями. Было много гостей, служащих районного управления, включая и НКВД. Домой я пошла вместе со своей хозяйкой Александрой - Сашей. Она сказала, что не узнала бы меня, если бы не знала, что я играю этих двух молодых женщин.
"Ты совсем по-другому выглядишь на сцене, голос твой звучит иначе. Всё так правдоподобно, так естественно воспринимается. Замечательно!"
"Высокая оценка", - подумала я и поблагодарила Сашу.
Жизнь у Саши была для меня божьим подарком. Через большие окна комната хорошо освещалась днем, а вечером был электрический свет или зажигалась большая керосиновая лампа с абажуром. Муж Саши работал в райкоме, и домой приходил обычно поздно. Мы сидели за столом - Саша проверяла школьные тетради или писала план уроков на завтра, я делала домашнее задание или читала. У неё начинались уроки в 13 часов. Когда я приходила из школы, я некоторое время была одна. После обеда я ходила за водой к колодцу в соседнем дворе, сметала снег со ступенек, когда он был. Один раз в неделю мыли полы, но не только я, но и Саша или её мама, которая частенько приходила.
К Новому году опять был объявлен костюмированный бал, но я отказалась принимать участие. Зато я пообещала принять активнейшее участие в подготовке большого представления к годовому отчётно-выборному собранию колхоза в Кучуке. В мой последний в старом году приезд собрались все в колхозном клубе, чтобы составить большую программу. Я предложила взять "Юность отцов" в сокращенном варианте, кроме того была предложена маленькая комедия "Дусина ошибка", что исполнялась только двумя участниками: фронтовая парикмахерша в большой спешке стрижет и бреет заросшего щетиной фронтовика, не зная при этом, что он знаменитый лётчик-истребитель, герой Советского Союза, которого она давно мечтает увидеть, а сегодня он приедет на встречу с населением в местном клубе. Вот она и спешит.