Я предложила Мане сыграть эту роль, но утвердили меня. В программе должно быть несколько песен. Все согласились на песни, которые с наибольшим успехом исполнял наш школьный хор под руководством Клементия Варфоломеевича Роора. Мы же будем их исполнять в сопровождении гармошки или баяна Василия Красника. Программа была составлена примерно на два часа по времени. Когда я пришли домой, сестра Элла меня ошеломила потрясающей новостью - по всей вероятности, она будет выходить замуж. "Нет!" - вырвалось у меня. Она взяла меня за руку. "Лида, он недавно пришел из трудармии, его жена давно живёт с другим, детей нет. Он хочет, чтобы только я была его женой, хотя он на 6 лет моложе меня. Так тяжело жить семье без мужской помощи. Прошло уже полтора года после окончания войны, и ничего не улучшилось для нас. Кто знает, что нам еще предстоит, сколько трудностей предстоит еще преодолеть. Тебе еще полтора года учиться, потом дети". - "Я брошу школу", - перебила я её. "Это ничего не даст, это…" - "А как ты его находишь, любишь ты его?" - "Ах Лида. Мужа своего, Адольфа, я любила, но дело ведь не в любви. По-моему, он хороший человек. Трудовой человек, конечно, не белоручка… Можно же привыкнуть. Ты знаешь его мать, Линду, она, правда, ему мачеха, но она хорошо о нём говорит и тоже хотела бы, чтоб он на мне женился. А Адольф мой уже никогда не вернется". Элла заплакала. Как мне её успокоить? Ей 35. В мои 17 лет я не могла сестру представить с другим мужчиной. Было это эгоистично? Может быть. И всё же, мне было её жаль. Мы обнялись.
"Хорошо, Элла, ты сама должна знать, что лучше". И сама едва сдержалась, чтоб не зареветь.
А куда нам теперь с мамой? Бикбулатов дом у нас отобрали. Муж Эллы будет, конечно, у нас жить. А моя мать этим нисколько не озабочена. Ну да. Он же сын Линды, а она лучшая подруга моей матери. Они здесь уже, в Кучуке, познакомились и так сдружились, как будто всегда были знакомы. Обе маленького роста, похожей комплекции, они смотрелись как сёстры. Теперь Линда видела возможность породниться с нами, и моя мать активно содействовала сводничеству своей дочери с сыном Линды.
Собиралась я в дорогу в Родино в подавленном настроении. Очень мало что нашлось взять с собой из еды, котомка была почти пустая.
Что, собственно, произошло? Элла выйдет замуж, возможно, будет счастлива с этим человеком, а мне не хотелось быть им в тягость. Что мне делать? Так, углубившись в мысли, я шла, когда вдруг увидела девочку, бежавшую прямо на меня. Она кричала: "Лида, подожди же!" Совершенно незнакомая мне девочка, лет 12–13, в новой чистой деревенской одежде, с несколько грубыми чертами лица, запыхавшись, стояла передо мной со свёртком в руках. "Это для тебя от моей матери", - сказала она, протягивая свёрток. "Что значит для меня? Кто ты такая и кто твоя мать?" Я стала заикаться от неожиданности, при этом я резко отвела руки назад. "Моя мать говорит, что ты такая хорошая, что ты в школу ходишь, и она говорит, что у вас - немцев - нечего даже покушать. Меня зовут Вера Песенко. Возьми это, - сказала Вера повелительным тоном, - а то мать меня отлупит…" - "Откуда твоя мать знает меня?" - "Моя мать знает всех на селе. Я тебя тоже знаю. Мы тебя часто видим, когда ты идешь в Родино или домой приходишь. Когда окна замёрзшие, я продуваю себе пятно…" Она силой потянула одну мою руку, сунула свёрток под мышку и убежала. О Боже, что я, нищая? Было стыдно, но отказаться я не смогла…
Когда я вышла за село, то открыла свёрток. Полбуханки настоящего душистого хлеба, два яйца, завёрнутые по-отдельности, и кусок толстого сала. Не раздумывая, куснула я хлеб - один раз, потом еще… Сало просто таяло на языке, из благоразумия я тоже куснула только два раза. Само собой разумеется, я была благодарна за такое великодушное подаяние. Может, мне следует вернуться домой и оставить нашей семье… хотя бы половину. Тогда я не дойду до Родино при дневном свете…
По дороге я гадала, почему у этих людей есть хлеб и сало, а у нас нет? И у Мани Цапко есть хлеб, даже у Розы иногда бывает, не говоря уже о Нюре - у неё всё есть. Ответа не находила и успокаивалась тем, что, слава Богу, корова у нас есть, и я могу в школу ходить и на сцене играть. И что есть добрые люди. А что Элла замуж выходит, за это не надо обижаться, может, он хороший человек… Если бы я только моей маме могла дать кусок хлеба и одно яйцо.
До своего дома я уже дошла в сумерках. В окнах нет света, хотя оба были дома. Они беседовали между собой в полумраке. Я уже имела возможность наблюдать за ними во время таких бесед и находила их очень приятными. Они шутили, смеялись, иногда спорили, причем Саша старалась дело доводить до полного согласия. Саша была очень счастлива, и я радовалась этому.
И всё-таки, я ему не вполне доверяла, питала к нему явную антипатию. Часто казался он мне неискренним в отношении к Саше. И он считал себя выше, чем она. Иногда я ругала себя за то, что я, наверно, ничего не соображаю в людских характерах, в любовных отношениях. Мысленно просила у Саши прощения за свою неприязнь к её любимому человеку. И опять же, приходил на ум Павел. Неужели есть люди, хотя бы один человек, который таким же видел Павла, как я Сашиного мужа? Нет, такого быть не может, в этом я была уверена. И теперь уверена.
Он работал каким-то инструктором в райкоме партии, хорошо выглядел, всегда ухожен, аккуратен. Он был интеллигент. Но мне было тревожно за Сашу. Она любила и обожествляла его.
Чем больше я узнавала Сашу, тем более проникалась уважением к ней. Когда мы писали сочинение на тему "Война и мир" Л. Толстого, я сравнивала Марию Болконскую - сестру Андрея Болконского, с моей хозяйкой Александрой. Большого счастья я желала ей с мужем Василием.
Целую неделю я могла наслаждаться вкусным питательным обедом - благодаря роскошному подарку от матери Веры Песенко. Как мне посоветовала Саша, сало я разрезала на 8 кусочков, ежедневно разрезала один из них на совсем маленькие, поджаривала их на маленькой сковородке и заправляла суп, два раза еще с яйцом. От хлеба я в первый день отрезала довольно большой кусок, потом куски становились все меньше. Самым вкусным было вымакивать кусочком хлеба сковородку, в которой жарилось сало.
Моя школьная подруга Таня была единственной, с кем я подружилась. Странным образом, я не могу вспомнить ни одного другого ученика или ученицу этого класса. Просто невероятно. Оказывала Таня на меня такое большое влияние или давление? Она была всегда возле меня. На переменах я никогда не вступала в разговор с другими девочками. На школьных вечерах, которые я в эту зиму редко посещала, Таня хотела танцевать только со мной. Это не всегда удавалось, так как в танцах она была несколько тяжеловата, и мне хотелось лучше с мальчишками, прежде всего, с Павлом танцевать. Вдруг она решила, что я должна познакомиться с её матерью, и я пошла к ней домой. Потом она настояла, чтобы я с ней сфотографировалась. "Это исключено, Таня. У меня вообще нет денег, в колхозе не бывает денег". Но у Тани нашлись деньги, и мы сфотографировались. Дважды Таня ходила со мной на репетиции, потом Валентина Андреевна сказала, что она только мешает и что присутствие тех, кто не занят в спектакле, нежелательно.
На новогодний вечер я не осталась, и уже 29 декабря ушла домой в Кучук. Каждый вечер я ходила в клуб на репетиции. Вера Шевченко играла Марусю, подругу Наташи, с которой они проводили последнюю ночь в тюрьме перед казнью. Маня играла старую даму, зав. клубом - главную мужскую роль - не сравнится с Павлом, но сошло. Были ещё другие исполнители. Суфлёршей была Галина Шкурко. В небольшом хоре пели все участники. Завклубом Владимир Швед посоветовал мне иметь про запас ещё что-нибудь индивидуальное, например, рассказ или отрывок из какого-нибудь романа, из того, что я раньше уже представляла. Мне это казалось излишеством, но всё же взяла на заметку.
31 декабря 1946 года мы сыграли свадьбу Эллы и Лео Кельблера. 28 декабря они расписались в сельсовете, а вечером того же дня их "обвенчала" die Lisbeth-Mutter - бабушка Лиза. К свадьбе сварили красную свеклу, и отвар разливался как вино. Была всего одна рюмка, жених наливал и всем подавал выпить, большинство причмокивали при этом языком, будто это было лучшее вино. Все поздравляли молодожёнов и произносили наилучшие пожелания. Что-то было приготовлено на свадебный ужин (не помню что), затем снова отвар свеклы вместо вина, и моя сестра Мария запела песню, красивую немецкую песню, и все взрослые подхватили. Я и раньше восторгалась голосами моих двух сестёр, особенно Марии. Высоким или низким голосом, она всегда пела красиво. Из немецких песен, которые пелись и в Мариентале, у меня только одна осталась в памяти: "Schön ist die Jugend, sie kommt nicht mehr" (хороша молодость, но она невозвратима). Под одну из распеваемых песен тётя Нюра подхватила мою мать и пошли танцевать. Мария меня подняла, потом танцевали все, мать жениха и его две сестры, моя тётя Берта (теперь Вера), Евгения. И польку отплясывали под "Хопп-сасса" с воодушевлением. И дети танцевали со всеми вместе.
Так образовалась семья Кельблеров. Тоня и Иза остались Шнайдер, но со временем стали называть своего отчима Лео (Лёню) папой, потому как их родной отец не остался в их памяти, и Лео совсем непринуждённо, по-отечески относился к детям.
3 января в Кучукской школе проводился новогодний утренник для 1–4 классов. Близнецы умоляли меня сшить для них карнавальные костюмы, они не отходили от меня, пока я не согласилась. Совсем недавно мне сшили новое платье из ткани, которая ещё в Мариентале предназначалась для пошива наматрасника или мешков, и сейчас была крайняя нужда в мешках (для урожая картофеля, для сборки на топливо хвороста, лепёшек коровьего помёта и т. д.). Поскольку у меня была только одна юбка, меня спросили, буду ли я носить платье из этой тёмно-синей грубоватой ткани. "Буду", - сказала я, даже не посмотрев ткань. Платье было сшито по одной из моделей Эллиного журнала мод и получилось довольно красивым, только при стирке даже в холодной воде или в холодном щёлоке вода окрашивалась в чёрно-синий цвет, и со временем платье стало серого цвета. Тогда же оно было новое, пошито с застёжкой впереди сверху донизу, с расклёшенной юбкой и узкой талией. Зародилась идея изготовить из него для Тони черкесский маскарадный костюм. Смастерила и пришила патронташи впереди ниже талии, и поменьше - на обеих сторонах груди. Платье уменьшила только живульками. Лео выстрогал из дерева неплохую саблю, а вот кто и где раздобыл головной убор в виде папахи - не помню. Теперь предстояло мне Тоню научить танцевать "лезгинку". Для Изы я сделала костюм бабочки. Каркас из проволоки обшила чем-то светлым, наклеила вырезанные из журнала мод цветные кружочки, на ноги - Эллины белые чулки. Удивительно, но получилось всё хорошо. У моих подруг Веры и Мани я кое-что узнала о танце лезгинка и что черкесы танцуют его с ножом в зубах.
И вот вокруг новогодней ёлки под мелодию песни:
На заборе птичка сидела
и такую песенку пела,
"Купи мне, мама, ботинки,
я станцую танец лезгинка",
исполненную школьным учителем на баяне, Тоня лихо отплясывала этот танец, держа в зубах вынутую из ножен деревянную саблю, при этом она периодически выкрикивала: "Асса-асса!" - и вынимала саблю изо рта. Иза в костюме бабочки порхала изящно на носочках под музыку вальса, кружась, пригибаясь и словно взлетая опять…
Ими восхищались, им хлопали в ладоши, и их глаза сияли от счастья.
Через четыре дня состоялось колхозное собрание, и все знали, что будет большой концерт, в котором участвует Лида-немка.
После собрания небольшой перерыв. Начали мы с выступления хора, затем комедия "Дусина ошибка". Публика смеялась так, что я боялась, что они при последующей драме "Юность отцов" все будут дальше смеяться. Зал нашего клуба был переполнен. Совсем маленький перерыв - и занавес открылся. Тишина. Во время второй картины только всхлипывания были слышны. Ещё картины - и бурные аплодисменты. Мы уже два часа были на сцене. Завклубом Владимир Швед вышел к публике: "Спасибо за внимание". Раздался шум. Выкрики: "Мало!", "Ещё!", даже "Бис!".
"Что я говорил?" - Швед пришёл за сцену. И ко мне: "Есть у тебя ещё что-нибудь?" - "Я попробую". И рассказала небольшой отрывок из романа Л. Толстого "Воскресение". Занавес. Никто не трогается с места. Просят ещё. Теперь мы с Маней показали скетч из наших детских лет, затем ещё частушки, где Маня отбивала чечётку. Я ещё вспомнила лирическую поэму на тему военных лет одного из советских поэтов, которого вспомнить не могу. Начиналась она так: "Лучше девушки Натальи в целой области не знали…"
После этого я сама вышла к публике. Под аплодисменты поблагодарила и извинилась за то, что охрипла и не могу больше говорить. Теперь мы распрощались с публикой и закрыли занавес. Стало совсем тихо. Все начали собирать вещи. Когда я вышла в зал, кто-то подошёл ко мне, сказал, чтобы я зашла в правление колхоза, там ждут меня - в комнате 1. Испуганно я вошла. Все участники колхозного правления сидели и, приветливо улыбаясь, смотрели на меня. Кондрик начал: "Мы все посоветовались и решили, что ты заслужила хорошее вознаграждение, и всё собрание проголосовало за это. Значит, завтра ты придёшь к товарищу Глущенко, Марии Тимофеевне, она выдаст тебе пуд лучшей пшеницы. Это ты заработала, и этого тебе очень не хватает. Старый Корыч завтра запустит для тебя мельницу и перемелет её на хорошую муку". Все захлопали в ладоши, а я стояла со слезами на глазах, растерявшись от такой неожиданности, и не нашлась, что сказать, кроме "спасибо".
Что происходило у нас дома - это трудно описать. Мы получим целый пуд настоящего зерна, и ветряная мельница будет крутиться для нас. С нашими санками и мешком я пришла в кладовую. Заведующая Мария Тимофеевна (мать Нюры) опять же встретила меня с приветливой улыбкой, взвесила мне пуд чистейшей пшеницы и добавила ещё один совок в мой мешок. Когда я пришла к пошивочной мастерской, Элла стояла у двери и ждала меня. Мы пошли вместе на мельницу, с усилием тянули санки на пригорок. Нам выпало счастье, было ветрено, старый Корыч, небольшого роста, худой, уже ждал нас. Я его никогда ещё не видела вблизи. Да и как? Для нас ещё никогда не заводилась мельница; отходы зерновые, которые мы получали, мололись на самодельной рушалке. Приходилось слышать, что старый Корыч всегда был на мельнице и никто не мог вспомнить, чтобы был другой мельник. Мне он показался сказочным гномом, его быстрые обрывистые движения были совершенно беззвучны. Он осмотрел (похоже, что и обнюхал) бункер, в который поступает готовая мука, засунул руку в лоток и дал нам знак высыпать зерно в приёмочный бункер. Мельница пошла скрипеть, кряхтеть, трещать, грохотать.
Мы с сестрой стояли рядом с низким ящиком-бункером под лотком и ждали, когда появится мука. И она появилась. Двумя совками мы пересыпали её в наш мешок. Элла знала, что деда надо отблагодарить, причём мукой. Когда уже не поступала мука из лотка, мы наполнили небольшую миску, стоявшую возле ящика, мукой и хотели ещё немного оставить в ящике, но дед Корыч, увидев это, сказал, чтобы мы всё из ящика высыпали в наш мешок. Элла потрясла мельнику руку и поблагодарила его. Он посмотрел на меня и спросил: "А это та самая Лида, что так хорошо выступает на сцене?" Я не могла сдержать смех. Он тоже смеялся. Дома мы занесли мешок и поставили его в самую середину комнаты. Лица моих близких сияли от восторга. Все тёрли муку между пальцами - мука была мелко смолота. Одна из наших соседок принесла самодельные дрожжи, и моя мама тут же поставила тесто, тесто для настоящего хлеба. Лео пришёл с работы и тоже радовался. На следующее утро из печи доставались душистые буханки хлеба и маленькие булочки.
Мне опять надо было в Родино, и на этот раз в моей котомке был хлеб и немного муки.
Глава 5
Однажды Таня спросила, смотрела ли я фильм "Парень из нашего города". Нет, не смотрела. За то время, что я училась в Родино, я не могла смотреть фильмы, потому что без денег здесь никаких фильмов. В Кучуке, напротив, показывали фильмы бесплатно, особенно зимой. Редко мы знали наперед, когда и какой фильм будет показан. Просто приходила телега или сани с фильмом из Родино, и пока транспорт ехал по селу, собиралась вокруг толпа вездесущих мальчишек, они потом бегали по округе и объявляли большое событие: "Кино приехало-о!!!" И пока перегружали киноаппаратуру в клуб и киномеханик устанавливал её соответствующим образом, публика полностью собиралась в клубе. И начинали крутить. Во время войны не было динамо-машины, тогда вменялось в обязанность двоих мальчишек, которые покрепче, усаживаться друг против друга и крутить рукоятку. Часто "фильм рвался", или части перепутывались, и случались длительные перерывы. Таким образом, я со своей соседкой и тогдашней школьной подругой Маней Цапко посмотрела несколько фильмов, хотя очень мало понимала по-русски. Это были фильмы "Чапаев", "Три танкиста", "Александр Невский", "Броненосец Потёмкин", "Волга-Волга".
Хотя "Парень из нашего города" был довоенным фильмом, но я его не видела. Таня удивлялась и сожалела об этом. Она хотела знать, нравится ли мне актёр Николай Крючков. На её вопрос, кто из всех актеров, которых я видела, мне больше всех нравится, я без сомнения ответила - Александр Невский - "Черкасов, значит", её голос звучал разочарованно. Таня достала лист бумаги и написала: 1. Черкасов. В следующий раз она спросила, кто из всех мальчишек нашей школы мне больше всех нравится. Павел Братчун, сорвалось с языка, прежде чем успела подумать - "Уже занят". - "Что ты этим хочешь сказать?" - "Он же подружился с Людмилой П. В прошлом году. Теперь они переписываются. Она в него влюбилась безумно. Это мне по секрету сказала её подруга Анна". Людмила П. была племянницей нашей учительницы географии, она была в десятом классе, когда Павел был в девятом. Тогда, в наш бал-маскарад, она была в костюме дамы из 18 века. Теперь она учится в медицинском институте в Томске. Вот оно что. Так оно и должно быть, подумала я, а вслух: "Ну и хорошо. Я им желаю счастья". Этого желала я им на самом деле, хотя и было нехорошо на душе.
Опять начались репетиции. В этот раз я должна играть пожилую женщину, которая посвятила жизнь своему знаменитому брату - ученому профессору. Не совсем моя роль, но всё-таки мне хотелось её сыграть. Кроме этого мы должны были к предстоящим выборам повторить "Юность отцов" и подготовить спектакль к роману Ал. Фадеева "Молодая гвардия".
За неделю до выборов состоялась последняя репетиция, прогон "Юности отцов", затянувшийся до полуночи. И получилось так, что только Павел и я шли в одном направлении домой. Когда дошли до перекрестка, где ему надо было повернуть направо, я спросила: "Ты же здесь где-то живешь?"