"Да, но я провожу тебя до дому, очень поздно уже". - "А я не боюсь. Что тут может случиться за пять минут?" - "А если вдруг всё-таки какое-нибудь чудовище из-за угла выскочит…" - шутливым тоном произнес Павел. Он снял рукавицы, сунул их под мышку, растопырил согнувшиеся пальцы, стал передо мной, состроив страшную гримасу: "Вот тогда ты испугаешься и узнаешь, что такое страх". - "Я уже и так испугалась и знаю, что такое страх, - громко смеясь, ответила я. - Тебе бы на сцене играть Змея Горыныча - все бы со смеху попадали". Я не переставала смеяться, а он вдруг очень серьезно спросил, почему я не прихожу на вечера танцев. Это было так неожиданно, что я ничего не нашла сказать, кроме "просто так". Мы уже стояли в нашем дворе, в трех-четырех шагах от ступеней. "А завтра ты придешь?" - "Нет. Завтра я пойду домой, в Кучук". И ему захотелось знать, пойду ли я пешком в эту дальнюю дорогу или поеду как-нибудь, и как часто я хожу домой. Так в разговоре мы перешли на тему языков - русского и немецкого. Он сказал, что знает многих из немцев Поволжья, но никто так хорошо не говорит по-русски, как я, без малейшего акцента. Мне было неприятно говорить об этом, и он перешел на скороговорки, русские скороговорки. Помню только:
1. Купи кипу пик.
2. Расскажи мне про покупку, про какую про покупку, про покупку, про покупку, про покупочку свою.
3. Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали.
4. Шла Саша по шоссе и сосала сушку.
Так мы стояли уже довольно долго на морозе, сами мёрзли, челюсти сводило от мороза, скороговорок и смеха.
Потом я услышала, как в нашей пристройке едва слышно скрипнула дверь - это моя хозяйка. Теперь - стоп! Надо домой. "Счастливого пути в Кучук и обратно". Осторожно я вошла в комнату, хотя знала, что Саша не спит, и муж её тоже.
Некоторое время я лежала без сна. Это был первый мой вечер с Павлом здесь, в Родино, и меня впервые в жизни проводил до дома молодой человек. Была еще ночь, когда мы с ним спали рядом в полевом стане, но это совсем другое. То, что сегодня - было так хорошо, так весело и непринужденно, ни к чему не обязывало. Мы можем быть просто хорошими друзьями. Всё другое - вон из головы, из мыслей. У него должно быть светлое будущее. И никаких помех! Особенно такой, как эта немка из Мариенталя.
На следующее утро я ожидала, что должна буду объяснить свой поздний приход домой, но Саша, после того как её муж закрыл за собой дверь, сказала, приветливо улыбаясь: "Наконец-то я тебя хоть увидела с парнем вместе. Хороший мальчишка, по мнению ваших учителей, самый лучший". Я пыталась ей объяснить, что мы совсем не пара, а случайно так получилось, что мы вместе пошли. "Хорошо, хорошо. Собирайся в школу". Школа зимой начиналась в 9:00 часов, после уроков пришлось поторопиться, чтобы успеть засветло добраться. Мороз немного сбавил, и я бодро зашагала, держа путь на Кучук. Всю дорогу у меня было ощущение удивительной лёгкости во всём, вспоминались вчерашние шутки Павла, наш неудержимый смех по поводу скороговорок… и его вопрос, как часто и как я хожу в Кучук. И ноги словно сами меня несли, иногда даже вприпрыжку.
В воскресенье утром меня разбудила мать. "Похоже, будет буран. Или ты останешься дома, или надо немедленно выходить".
Надо идти. Если разразится буран, то он продлится, как обычно, три дня. В спешке я позавтракала и собралась в дорогу. Так как в Родино у меня осталось еще немного муки, котомка моя получилась совсем лёгкой. Мама пришла опять с улицы и сказала, что ветер дует со стороны Родино и мне придется идти против ветра. Её глаза выражали тревогу, беспокоилась она обо мне. На улице я сказала: "Мама, это же еще только лёгкая позёмка, видишь, еще светло, и если что, мне остаются всё-таки телеграфные столбы".
Я ушла. Мама стояла у двери маленькая, встревоженная, и смотрела мне вслед. В селе ветер сдувал снег только по поверхности, и я уже подумала, что он может еще успокоиться, но чем ближе я приходила к окраине села, тем крепче был ветер. За селом он дул с такой силой, что идти прямо (выпрямившись) было уже невозможно. Основное направление ветра не изменилось, я шла против ветра, телеграфные столбы были видны, хотя снежная буря поднималась всё выше и не шла ни в какое сравнение с позёмкой, при которой я надеялась дойти до Родино. Чем дальше, тем труднее стало идти. Ветер, казалось, дул со всех сторон и поднимал вихри снега вокруг меня. Чтобы определить его направление, надо остановиться, да, он дул мне прямо в лицо. Вскоре я заметила, что впереди меня только один столб, остальные исчезли. Я стояла между двумя столбами, один я оставила позади, другой показывает, куда мне идти. Дорогу занесло, и я не знала, иду ли по дороге или где-то рядом. И как далеко я ушла от села? Прошла ли уже холм, указатель половины пути?… Только столбы и направление ветра… Еще один столб и еще один… И больше я их не видела.
Теперь я осталась одна с бушующим, завывающим снежным ураганом и упорно ступала дальше. Голова моя была обвязана двумя или тремя платками, и только для глаз оставалась щель, её приходилось периодически очищать от снега. Это требовало какого-то напряжения, надо было рукавицу снимать… может, у меня просто уже не было настроения, бодрости духа… Я видела только густую серую вихрящуюся массу и слышала то более, то менее громкое завывание ветра… Может быть, весь мир теперь окутан этим бушующим бураном. Всё исчезло, только этот страшный буран завывает вокруг земного шара, и я осталась одна-единственная… Мне бы сейчас полежать… Нет, этого нельзя, только вперед, и топала дальше. Пока сама по себе не упаду, думала я.
Стало совсем темно, только не знала я, какое сейчас время дня. Я не могла себе представить, что это уже поздний вечер или ночь. Из дома я вышла в начале 10-го утра, обычно я одна, или вместе с подругами, проходила до первого дома в Родино за два часа, если я теперь уже 4–5 часов в пути, то еще не может быть темно. Это всё от бурана, тучи на небе так сгустились, что кажется темно. А может, я уже совсем близко от Родино? Село такое большое, и я не могла пройти мимо, считала невозможным отклониться вправо или влево от села. Только терпения еще надо… И переступала ногами, пока сама не упаду, снова подумала я. Только не терять надежду. Хотя… ведь нету больше Родино, ничего больше нет… кроме меня и этого бурана…
Вдруг сильным порывом ветра что-то прибило к моим ногам, к голенищам валенок, но я всё равно почувствовала, что это что-то очень гибкое, тёплое и живое было. Вне себя от радости, я присела немного. Это была лиса, живая лиса, такая красивая, но маленькая. Всей силой она хотела от меня оторваться, потому наверное, что я хотела взять её на руки… Но новый мощный порыв ветра с другой стороны - и не стало моей бедной лисички. Куда её понес теперь этот шквал? Я не могла определить, в какую сторону рвануло её от меня. И мне надо туда, и я крутилась на месте, пока не решила - только туда. Я теперь знаю, что я не одна, что есть еще лиса… Такая маленькая, а как еще борется… а я уже было раскисла. Теперь нет, собраться только духом и идти, пока… И я шла туда. Лиса не выходила из головы. Еще в Мариентале в первом классе мы пели песню:
Fuchs, du hast die Gans gestohlen
Gib sie wieder her, gib sie wieder her,
Sonst wird dich der Jäger holen
mit dem Schießgewehr.
Sonst wird dich der Jäger holen
mit dem Schießgewehr.
В немецком языке лиса - мужского пола - der Fuchs. А моя лисонька не украла гуся, как в песне, убеждала я себя, и чувство, что лиса моя где-то со мной рядом, не покидало меня.
Потом я вдруг упала. Лицом в мягкий снег. Как хорошо… "Небесный покой", пронеслось в голове. Но в снегу не так-то просто дышать, подняла голову и почувствовала, что мои ноги лежат выше, чем голова, и они упираются обо что-то твёрдое. Мгновенно я повернулась и потянулась за этим твёрдым. Это была жердь! Жердь от изгороди, какими в Кучуке огорожены многие дворы. Jesus und Maria - я как будто услышала голос моей матери. Обхватив обеими руками эту жердь, я подвинулась по ней влево, но она ушла в снежный сугроб, правда, небольшой, и я его разгребла руками и добралась до угла рубленого дома! Спасибо тебе, Боженька! Gelobt sei Jesus Christus.
Ощупью двумя руками вдоль стены, добралась до следующего угла, на третьей стене увидела едва освещенное окно. На мой стук никто не отреагировал. Поднялась на крытое крыльцо в две ступени, постучала, как могла громко в дверь, заскрипела внутренняя дверь, последовал вопрос: "Кто там?" - "Откройте, пожалуйста, я из Кучука иду, заблудилась, хочу только спросить, куда я пришла". Послышалось, как вынимался засов, открывались крючки. В дверях стояла женщина в валенках, в накинутом на плечи большом платке. Увидев меня, перекрестилась, сказала, что я в Родино пришла, что если бы я чуть левее еще отклонилась, то ушла бы дальше в степь и уже ни до куда не дошла бы. Поманила рукой: "Заходи, у нас переночуешь".
Я объяснила коротко, что мне утром в школу, и где я живу. Оказалось, что её дом совсем недавно построен, он стоит на самой окраине села как последний дом улицы Советской. Эта улица пересекает главную улицу имени Ленина в центре Родино, почти рядом с моим жильем, но до центра надо еще шагать километра три. Это ничего, это я запросто преодолею, в селе буран не такой уж страшный.
Женщина быстро оделась и проводила меня до следующего дома этой улицы, а оттуда дома уже близко следовали друг за другом. Распрощавшись со своей благодетельницей, окрыленная радостью выпавшего мне счастья, я быстро дошла до дома. Буран так же бушевал, вынуждал меня то приседать, то прислониться к стене какого-нибудь дома, но мне было всё ни по чем, я дошла. Саша еще не спала, и Сашина мать тоже была здесь. Она нередко приходила, помогала Саше при стирке, готовила пищу и оставалась ночевать. Сейчас она помогла мне раздеться, громко причитая при этом. А мне хотелось только спать. Было пол-одиннадцатого вечера. На следующее утро пришли только несколько человек на уроки, так как буран ни малейшим образом не ослабел. После второго урока нас отпустили по домам. Как я и ожидала, Саша хотела всё знать о моём буранном происшествии.
- Всё хорошо, что хорошо кончается, сказала она, когда закончила я рассказ.
- Саша, пожалуйста, никому не говорите об этом, и с моими домашними, и вообще никому не говорите об этом. Ничего же не произошло.
Она собиралась идти на работу. Хотя в такой буран в младших классах уроки отменялись совсем, но учителя должны были являться.
Когда она вернулась, я сидела за столом и читала. Она подвинула табурет к моему и села рядом со мной.
- Послушай-ка. Один из комендантов приходил сегодня в школу.
Я вздрогнула, даже не подумала, что мне надо было отметиться.
- Нет, нет, сказала Саша, дело не в этом. Твоя мать была сегодня в вашем сельсовете и со слезами, как могла, объяснила, что её Лида вчера при таком буране ушла в Родино, и она не знает, дошла ли она вообще… и плачет горькими слезами. Председатель сельсовета пытался в школу позвонить, не подумалось, тогда он отважился позвонить в НКВД. Поэтому комендант появился в школе, он хотел только узнать, была ли ты в школе. Учитель математики Роман Васильевич подтвердил, что ты была на уроке.
Я представляла себе мою маму - как она смогла при таком беснующемся шторме пройти в сельсовет через этот глубокий ров? И я сравнила её с моей маленькой лисой. Ах, мама, мама! И с твоим русским ты смогла выразить свои заботы.
Впоследствии я узнала, что моя мама просидела в сельсовете до тех пор, пока не позвонили из Родино, что её дочь была в школе. После этого она опять пошла через ярок домой.
На следующее воскресенье проходили выборы в Верховный Совет. Согласно конституции, каждый гражданин Советского Союза, достигший совершеннолетия, то есть 18-летнего возраста, имел право голоса. Мы, немцы, не имели такого права, но я имела право развлекать всех имеющих право голоса так же, как учитель Клементий Варфоломеевич Роор со своими сыновьями имел право занимать и доставлять удовольствие всем советским гражданам. В те времена я не рассуждала даже с малейшей колкостью об этом, скорее, я была склонна доставлять людям ка-кую-то радость и сама радовалась этому.
В день выборов мы, участники школьной художественной самодеятельности, собрались в 8:30 в учительской, расположенной напротив боковой двери на сцену. Программа выступлений нашей школы и ещё одной концертной группы из села была вывешена в прихожей у входа в школу. В зале все сидячие места (на длинных скамейках) были уже заняты. Представление началось с выступления школьного хора под руководством учителя Роора.
Публика собиралась, никто из проголосовавших, казалось, не собирался покидать зал. Все мостились на всё плотнее усаженные скамейки.
После хора выступала наша театральная группа. Сначала мы показали отрывок из "Молодой гвардии", где я играла отважную и весёлую Любу Шевцову, что-то было ещё, и в последнюю очередь - "Юность отцов".
Зал был переполнен. В последних рядах зрители уже не сидели, а стояли плотно друг возле друга на скамейках, между сценой и первым рядом сидели также плотно на полу, и подоконники были заняты. В левом проходе вдоль стены публика стояла так плотно, что невозможно было пройти. Двое молодых мужчин встречали уже редко приходящих избирателей и как-то проводили их в комнату голосования.
После спектакля, после нашего выступления, которое очень хорошо принималось публикой, мне ещё хотелось посмотреть программу следующей группы, но усталость и голод давали о себе знать, да и я была уверена, что не найду сидячего места, и вышла в зал, чтобы пробраться к выходу. Оказалось, что никакого труда не составляет пройти туда, ряды поредели. Концерт уже начался, а публика уходит. Большинство стоявших на скамейках уже встали и покинули зал. Мне было жаль концертную группу, которой уже очень трудно было заинтересовать и привлекать внимание совершенно уставшей публики. А мне хотелось всё-таки посмотреть концерт.
Одна из женщин вставала как раз со скамьи, когда я проходила мимо, и она слегка оперлась рукой на моё плечо. Она извинилась и посоветовала, если я ищу место, вперёд пройти, там уже много свободных мест.
"Хотя, там уже нечего смотреть".
При этом она покачала головой и рукой помахала туда-сюда.
"А ты только пришла и не видела, что тут школьники представляли? Жаль".
Молча, я стояла перед ней, смотрела ей в глаза, но она меня не узнавала. Она коротко передала содержание пьесы.
"Не только я, все просто в восторге от их выступления, особенно двух девушек. Я слышала, одна из них будто немка, только какая? Обе играли очень хорошо и обе говорят и выглядят как настоящие русские".
Эта женщина показалась мне просто глупой, даже сверх глупой.
"И которая же?" - тоже глупо спросила я.
"Ну… дочь или мать. Жаль, что ты не видела их, мы могли бы ещё поговорить… а мне надо уже… до свидания".
Она ушла, а я стала к стене, прямо возле двери. Как она могла не узнать меня? У меня были только слегка губы и ресницы подкрашены. Зал наполовину опустел, и публика постепенно покидала его дальше, равнодушно проходила мимо меня. И вдруг подошёл Павел, я думала, он уже давно ушёл.
"Где ты так долго был?" - опять глупый вопрос, как будто я его ждала.
"Я не мог пройти, многие хотели со мной поговорить и… про тебя спрашивали. Мучили тебя?"
"Меня? Ни один человек не интересовался мной. С одной женщиной мы разговорились, но она меня не узнала даже".
Он показал на дверь, не хочу ли я с ним уйти.
"Нет, я ещё останусь здесь", - сказала я и села на скамью. Это, чтоб только показать, что я не ждала его.
Концерт продолжался - неинтересно.
Моей хозяйке я передала разговор с той женщиной. Саша хорошо понимала ту женщину. Я нет.
Школьная жизнь шла своим чередом, был ещё один вечер танцев, на котором я много с Павлом танцевала, много шутила и много смеялась. Итак, хорошие школьные друзья.
Потом, на одной из больших перемен, Павел подошёл ко мне. Он попросил меня не уходить, он только хочет меня о чём-то спросить. И спросил:
"Почему ты не в комсомоле?"
Молчу. На этот вопрос мне не хотелось отвечать вообще, а ему тем более.
"Почему?" - он коснулся моего локтя.
"Потому что…" - я посмотрела ему в глаза.
"Потому что я недостойна быть в комсомоле".
"Лида, о чём ты говоришь? Ты, и не достойна? Кому же быть в комсомоле, если не тебе?"
Эти слова запечатлелись в моей памяти навсегда.
"Павел, ещё в 7-ом классе я пыталась вступить".
"И?"
Коротко я объяснила ему всё…
Зазвонил звонок, перемена закончилась. Он пошёл в свой 10-ый класс, а я в свой 9-ый.
Через два дня он сказал:
"Я говорил с Ковалёвым, он сказал, чтобы ты заявление подала".
Ковалёв был секретарем райкома комсомола.
Говорить с Павлом о своих чувствах, о своём отношении к теперешнему комсомолу, о моей неуверенности я не хотела. Ни с кем не хотела об этом говорить. Я должна самостоятельно принять решение. И написала заявление - ради него… и в благодарность за его слова: "Ты, и не достойна? Кому же быть в комсомоле, если не тебе?"
Школьная комсомольская организация единодушно приняла меня. Через неделю состоялось заседание бюро райкома комсомола, там будет принято окончательное решение.
Когда я пришла, в передней комнате было ещё два-три ученика, они были очень взволнованы, боялись вопросов по уставу комсомола. Открылась дверь из комнаты заседаний, вышел Павел и сказал, что неожиданно приехал из Барнаула представитель крайкома комсомола, он будет присутствовать. Как-то печально он посмотрел на меня и скрылся за дверью. Может, мне лучше уйти домой? Трусливо удалиться? Нет, это нет, я останусь, что бы ни произошло.
Собственно, что я делаю неправильно? Я вступаю в комсомол, в котором состоят лучшие мои подруги, лучшие из ребят, которых я знаю. А что такое комсомол? Союз молодёжи, прежде всего (коммунистический - не совсем понятно). Устав комсомола содержит вполне благоразумные понятия: честность, справедливость, верность, любовь к Родине, трудолюбие, бескорыстное служение народу…
Об этом мы слышим постоянно. Плохо это? Нет. И я хотела быть в комсомоле, меня не приняли в 7-ом классе, потому что я немка и мой отец якобы враг народа, что я считаю совершенной ошибкой. Может, что-нибудь изменилось - если товарищ Ковалёв предложил мне подать заявление. Попробую ещё раз.
Меня вызвали последней. Сразу за дверью я остановилась. 4–5 деревянных скамеек стояли передо мной поперёк комнаты, на них сидели члены бюро райкома комсомола спиной ко мне. На моё приветствие все обернулись, приветливо отвечая. Я знала почти всех. Впереди за столом сидел Павел, слева от него, в некотором отдалении от стола, сидел на стуле с вытянутыми вперёд ногами представитель из Барнаула. Ковалёв стоял справа у окна. Он был инвалид войны, по-моему, правый рукав его гимнастёрки был пустой и пристёгнут ремнём к телу.
После короткого представления поступили вопросы, на которые я все ответила.