"Ей, всех скорбящих радости" – его молитва и хвала. В ночной тишине, приложив ухо к перегородке, я улавливаю его шепот:
– Достойно есть… Присноблаженную и Пренепорочную… Матерь Бога нашего…
Это ночами… а сейчас я слышу тихие всхлипывания Марии Александровны:
– В такой-то день… последнего лишились… у людей-то у всех праздник великий. Глянь-ка, что на базаре творится… Кто курей, кто гусей… и несут, и везут…
Мне хочется отвлечь Семена Ивановича от мыслей о крушении его последней надежды.
– Сосед, а сосед! – кричу ему я, – пока не стемнело, пойдемте по Неаполю прогуляться! Вернемся как раз к звезде; водочка у меня приготовлена, встретим Рождество, хоть и итальянское, а всё же праздник! А? Интересного вам там много; все ихние "презепио" видали? Вроде наших "вертепов"!
– Не наше это, Борис Николаевич. За душу не берет. Праздник, конечно, праздником. Так я лучше дома своей Володимирской воздам.
– Ну, ваше дело…
Вот и солнце ушло за косу Поццуоли. Темная завеса ложится на залив. Не видно уже ни Капри, ни островка, на котором томился покинувший Русь опальный царевич Алексей, сын Петра I.
К соседям кто-то стучится. Это серб Тонни, очень добрый малый. На его обязанности лежит выдача срочных писем, "espresso", но он даже по квартирам их разносит.
– Тонни, мне есть что-нибудь? – спрашиваю я.
– Вам – ничего! А соседям вашим, что-то очень интересное. С печатями, из Канады.
Минут пять молчания… потом крик:
– Борис Николаевич, зайдите помогнуть! Вы по-английски разбираете.
Семен Иванович сует мне большую красивую грамоту с невиданной бумажной красной печатью. В английском я слаб, но всё же понятно: "Accommodation and maintenance, and guarantee that they will not become public charges in Canada".
– Семен Иванович, да ведь это полная вам гарантия! И квартира, и работа, и содержание на случай болезни… Теперь – пляшите!
– Потом и попляшем, а сейчас…
Семен Иванович осеняет себя широким, размашистым русским крестом и припадает в долгом земном поклоне перед Ликом Пречистой, оборонявшим Русскую рать на Куликовом поле…
Я смотрю на чуть поблескивающий огонек неугасимой, и мне чудится, что вижу за окном его яркий сверкающий отблеск… Нет. Это над заливом зажглась первая блистательная звезда. "Вифлеемской звездой" зовут ее итальянцы.
– Семен Иванович, – спрашиваю я его, уже вставшего с колен, – да кто же вам это прислал?
– Сам его в глаза не видал и имени его не слыхал доселе. Господин Прохоров из Виннипега какого-то. Вот, прочтите, – подает он мне письмо.
"Прожив уже два года в Канаде, я имею теперь свой дом и счет в банке, следовательно, все права вызвать вас на свое иждивение", – читаю я. Кто же он? Вот дальше и о себе пишет: молодой еще, из "новых", должно быть, власовец… Дальше – "о вас я узнал случайно от новоприбывших русских, сказали мне и ваш возраст, и имя… меня не благодарите, а только Господа Иисуса Христа и Пречистую Его Матерь. Для них, во имя их я и делаю… Приезжайте скорее, о чем буду молить Господа. Ваш родственник во Христе Андрей Прохоров".
– Да, ведь, это – чудо, Семен Иванович! – кричу на этот раз я, – подлинное, истинное чудо.
– Два, а не одно, – слышу я тихий ответ, – два: видимое и невидимое.
– Как это? Не пойму я?
– Очень ясно. Первое – сам этот факт, вызов этот, видимый и ощущаемый, а второе сотворено в душе этого неизвестного мне раба Божия Андрея, в духе его неугасимости, лампаде вот этой подобном.
– Опять не пойму. Объясните?
– Как вы думаете, много этот Андрей, в советчине родившийся и там выросший, о Христе знал? Если и слышал – так одну хулу и поношение. Сами знаете. А пронес же вот чрез врата адовы неугасимую искру Духа Господня в себе? Может ли человек без чуда Господня сотворить такое? Нет, поверьте, и на апостолов Дух сей чудесно сходил по воле Божией, так что же о нас-то, грешных, говорить…
… Неугасимая лампада светилась своим тихим пламенем перед скорбным Ликом Заступницы Владимирской, Заступницы Земли Русской, и благостным образом рожденного Ею Искупителя…
… Ее ярким искристым отблеском пламенела на темном бархате ночного неба "Вифлеемская звезда"…
… Вера и Надежда. Но превыше их Любовь. Сим победиши!
* * *
Год назад, дорогие читатели, я рассказал вам о сказке, ожившей в наши тяжелые серые дня. Теперь – о чуде.
С Рождеством Христовым, дорогие и далекие!
"Знамя России", № 54,
Нью-Йорк, 7 января 1952 г.
Дети Ди-Пи
Не откажите поместить на страницах вашей уважаемой газеты некоторые уточнения к заметке В. Б. "Дети Ди-Пи из Италии на каникулах в Марокко", напечатанной в № 579 "Русской Мысли".
Автор этой заметки совершенно справедливо сообщает о благородной инициативе французов в Марокко, решивших оказать истинно-христианскую помощь русским детям, до сих пор находящимся в лагерях Италии, главным образом, в лагере для больных и инвалидов – кампо Пагани. Столь же справедливы и его сообщения о том, что этот благой порыв французов был возбужден русской марокканской организацией НОРР, что особенно ценно. Ценно и то, что представитель международного Красного Креста г. Вотье выразил похвалу инструкторам НОРР и обещал в дальнейшем оказывать помощь и поддержку русской молодежи.
Но далее в заметке сообщается, что в первой группе детей, привезенных на самолете в Касабланку, русских не оказалось. Все дети были сербского происхождения или от смешанных браков. Эти строки невольно вызывают недоумение, однако, и они вполне соответствуют истине.
Дело в том, что гуманное начинание французов из Касабланки, возбужденное и поддержанное русской организацией НОРР, не было доведено до сведения русского населения итальянских лагерей. Ни одна семья, живущая в Пагани, не знала о приезде французских благотворителей, к которым были вызваны только лица других национальностей. Лично я узнал о гуманных действиях французских христиан лишь из письма ко мне г. В. Буткова, предлагавшего гостеприимство одной русской семьи в Каcабланке персонально моему сыну. Это письмо было получено мною приблизительно через месяц после приезда в лагерь Пагани французов, о котором, мы, русские, ничего не знали. Аналогичные сведения получены мною из лагерей Сант-Антонио, Капуа и наиболее обездоленного лагеря в Триесте, где до сих пор находится свыше полутора тысяч русских.
Из лагеря Пагани в Марокко не выехал ни один ребенок, хотя желающих послать туда для отдыха и поправки своих детей в этом лагере немало, но никто из нуждающихся не был извещен о предложениях французов.
Вот чем объясняется полное отсутствие русских детей в первой прибывшей в Касабланку группе. Факт очень печальный, но возлагать ответственность за него всецело на итальянскую администрацию лагерей было бы большой ошибкой. Большая доля вины ложился на организации, непосредственно ведающие помощью русским беженцам.
Переходя к практическому разрешению вопроса, я позволю себе порекомендовать всем русским благотворительным организациям, желающим оказывать помощь русским людям, находящимся в южных лагерях Италии, обращаться непосредственно к отцу Евгению Аракину, единственному православному священнику, самоотверженно обслуживающему духовной помощью все пять южных лагерей Италии. Французам, как католикам, можно осуществлять свою помощь через Коллегиум Руссикум (Рим, виа Карло Каттанео, 2).
Как отец Аракин, так и священники Руссикума беспрерывно находятся в тесном общении с русским населением лагерей, знают его и чутко реагируют на его нужды.
"Русская мысль", № 592,
Париж, 25 сентября 1952 г.
Истребление стариков
Лагерь Пагани, в котором под опекой религиозно-филантропической организации "Аюто миссионари делла паче" – АМП – жило в хороших yсловиях около двухсот беженских инвалидов и стариков, в том числе двадцать русских, окончил свое существование. Наследница и последовательница недоброй памяти ИРО, сменившая ее организация AAI после долгой междуведомственной борьбы завладела ускользнувшими от ИРО стариками, ликвидировала их приют, а их самих рассовала по четырем оставшимся в распоряжении AAI лагерям, условия жизни в которых несравнимо хуже, чем были в Пагани.
Результаты этой перетасовки сказались немедленно. Бывший офицер "Железной дивизии", а теперь инвалид-астматик И. Пузенко умер в припадке астмы в первый день по прибытии в приморский лагерь AAI Меркателло, где ему, как астматику, климат был более чем вреден. В последующие дни врачебная часть AAI, главным образом возглавляющая ее в лагере Капуа доктор Chiappini начала "чистку" стариков, отбирая всех больных туберкулезом и подозрительных по этой болезни, то есть именно тех, для кого был в прошлом организован лагерь Пагани.
Эти старики и инвалиды направлены в близлежащий лазарет-изолятор "Казаджиове", где питание значительно хуже, чем даже в лагерях, холод, помещения сыры настолько, что стены покрыты плесенью, а лечения вообще никакого нет, так как врачи не делают ежедневных обходов палат. Активные туберкулезники там перемешаны с подозрительными, и последние там поставлены перед реальной угрозой заразиться. Кроме того, всем, попавшим в этот изолятор, запрещено появляться в лагерях, они разлучены со своими семьями и лишены возможности получать доступный даже бедным беженцам уход.
По этой "чистке" особенно пострадали русские и югославы. Остальные национальные группы, имеющие защитников вне лагеря, в изоляцию не попадают. Так, например, среди изолированных нет ни одного итальянца-триестинца, хотя больных туберкулезом, продолжающих жить в лагерях, среди них много.
За последнее дни в изоляцию из одного только лагеря Капуа попали следующие русские: гг. Мережко, Недожогин, Куликовский, проф. Б. Ширяев, Дарсавалидзе, Вальсагов и Литвянский. Большинство из перечисленных имеют закрытую форму туберкулеза и не заразительны для окружающих, в чем ими предоставлены анализы и другие удостоверения от авторитетных медицинских учреждений, как, например, от клиники Международного Красного Креста в Неаполе. Но ничто не помогает им вырваться из поставленной AAI ловушки: старший консультант изолятора "Казаджиове" профессор Паппия, пользующийся, кстати сказать, в неаполитанских врачебных кругах очень незавидной репутацией, голословно отвергает все мнения прочих врачей, даже не ознакамливаясь с ними, но сопровождая свои "диагнозы" далекими от вежливости характеристиками этих врачей.
В чем же разгадка этих более чем странных действий AAI? Разрешить этот ребус можно, конечно, лишь проникнув в само управление этого достойного учреждения, но невольно приходят на ум некоторые общеизвестные факты, как, например, тот, что при ликвидации ИРО за каждого старика и за каждого члена его семьи было внесено по 1 500 долларов на его дожитие. В целом это представляет очень значительную сумму, которая вместе с самими стариками и их семьями переходит к тому учреждению, под чью опеку они попадают, в данное время – к AAI. Факт второй: такса платы за каждого больного, поступающего в изолятор "Казаджиове" по своей воле – 1700 лир; за беженца же – 2500 и 3000 лир в день. При развитии в Западной Европе системы всякого рода комиссионных оплат владельцы изолятора "Казаджиове" (предприятие это частное) несомненно могут выделить достаточный комиссионный процент тем, кто доставляет им хороших клиентов, да еще в массовом порядке.
Удобно и то, что русские и югославы – национальные группы беженцев, поставленные волею судьбы в особо тяжелые формы бесправия и белого рабства, не могут выразить своего протеста, так как не имеют достаточно авторитетных защитников.
[Н. Удовенко]
"Русская мысль", № 627,
Париж, 27 января 1954 г.
Золотой век
Всё вы, господа, нашу эпоху ругаете. И такая она, и распротакая, не эпоха, а прямо сплошная коллективизация. Ложись и помирай! Извините, но я с вами не согласен. Наша эпоха: кому – как. По выражению Маяковского: "Кому бублик, а кому дырка от бублика, то есть демократическая республика".
Вот, например, нашему брату – фельетонисту эта самая эпоха – золотое дно, Клондайк, Торгсин. Покуривай и темы лопатой греби!
В прежнее время во Франции знаменитый фельетонист Рошфор всю жизнь про Наполеона Третьего писал. И Наполеона уж нет, а он всё пишет. Читатель плачет от скуки, а Рошфору где другую тему взять? Пусто. Ничего фельетонного.
Или у нас был В. М. Дорошевич. Так он целыми днями у Тестова в трактире сидел, всех знакомых и незнакомых за полы ловил:
– Миленький, пожалейте хоть вы меня, дайте темочку! Федор, – кричит официанту, – услужи, дай тему, пятерки тебе не пожалею.
– Всей бы душой для вас, Влас Михайлович, – да не могу: всё в порядке. Расстегайчиков не прикажете?
А теперь? Берите любую газету и начиняйте прямо с сенсационной информации.
Мориссон из Лондона Массадыку кричит:
– У нас национализация – это социализм, а у вас национализация – это грабеж! Я тебя в Гаагу к мировому потащу!
Массадык на своей тегеранской кровати лежит, Иноземцевы капли стаканами глотает и ему в ответ:
– Хлеб-соль в ООН вместе, а табачок в Персии врозь. Плюю я на твоего Гаагского мирошку!
Чем не фельетон? Другой желаете? Извольте, тут же: 101 заседание в Розовом Дворце или "Вампука" в мировом масштабе! Н. Н. Евреинов на такой теме всероссийское имя себе сделал… И теперь еще в "Возрождении" вспоминает…
Наш эмигрантский фельетончик, хотите? Пожалуйста. Читайте "Новое Русское Слово" хоть бы номер от 8.6.1951. Почитаем:
"Опыт ознакомления с политическим обликом новой, послевоенной эмиграции… обнаружил всю несостоятельность, если не обреченность идеи демократической коалиции". Оказывается вся эта новая эмиграция "влечется к сближению с монархическими кругами".
– Что это такое? – удивляется читатель, – И. Солоневич стал в "Новом Русском Слове" печататься? Его это слова! – смотрит на подпись и глазам не верит, – да, ведь, это Г. Аронсон, Б. Двинов и Б. Сапир в собственном одиночестве сами расписались. Чем не фельетон?
Да, что там высокая политика! У нас по нашему ИРО-лагерю не люди, а фельетоны ходят. Вот и сейчас, я пишу, а в мой закуток казак Селиверстыч зашел. У него не жизнь, а перманентный фельетон.
– Прочти, – говорит – друг, эту бумагу и переведи, как сумеешь. Бумага английская.
Читаю:
"Your case is definitely closed".
По-английски я не очень горазд, но все-таки разъясняю:
– Прикрыта тебе эмиграция в США окончательно, – говорю, – Клозед – твое дело! Всеми буквами здесь прописано.
А Селиверстыч, мужчина серьезный, грудь, как печка; недавно на спор с итальянцами осла на плечах сто метров пронес.
– Почему же, – говорит, – меня в клозет упрятали?
– Туберкулез у тебя нашли. Написано полностью.
– Как это так? 211 регистраций прошел, 27 рентгенов, 3 литра крови происследовал, через пятерых политконтролеров проскочил, пальцы и на руках и на ногах отпечатал, знамени присягнул, семь автобиолип дал… и кислоты, и давления, и излучения, и прочее – всё было в порядке, а теперь ТВС? Два года с месяцем в очередях простоял, а теперь – в клозет? Что же мне делать?
– Что приказано, то и делай, – говорю, – бери бумагу эту и иди с ней по назначению.
Ну, не золотой ли век для фельетониста наша эпоха?
[Дрын]
"Наша страна", № 85,
Буэнос-Айрес, 1 сентября 1951 г.