* * *
Сказка, настоящая сказка, началась тогда, когда злой чародей, завладевший той страной, затеял войну с соседним страшным колдуном, Мальчик жил тогда в соломенном шалаше. Его папа стерег сад с вкусными сочными яблоками, а сам мальчик бегал по этому саду босиком, ботинок тоже было очень мало в той стране.
Однажды, ранним утром, по небу пронеслись страшные железные птицы. Они бросали на землю смерть. Грохотал гром, к небу вздымались огромные огненные столбы, рушились стены домов, и по саду метались охваченные ужасом люди.
Так началась сказка. Она захватила мальчика и понесла его через леса и широкие реки, через горы и равнины, по далеким, неведомым странам… Она кружила в своем вихре мальчика, его папу и маму, заводила их то в темные, глубокие пещеры, то в покрытые зеленым лесом горные ущелья и, наконец, принесла к теплому, лазурному морю, в раскинувшийся на его берегу чудесный, залитый солнцем город…
Эти скитания длились многие годы, и зачарованный сказкою мальчик подрос, но все-таки был еще мальчиком. А сказка текла дальше, играла и искрилась… Дивный солнечный город открывал перед глазами зачарованного мальчика всё новые и новые чудеса. Невиданные звери из дальних стран, рыбы из темных глубин моря, удивительные игрушки за стеклами больших окон безудержно пленяли мальчика из страны, в которой завладевший ею чародей отнял все эти радости у всех детей. Но лучше всего были марки, – те, что приходят из далеких обольстительных стран, где в джунглях рычат настоящие тигры, где черные раскрашенные люди еще мечут бумеранги в пестрых какаду, где… всего не перескажешь, потому что каждая из марок шептала мальчику свой особый затейливый рассказ.
Мальчик слушал их повести, бережно укладывал марки в конвертики и, спрятав их на ночь под подушку, видел во сне алые коралловые рифы и смелых ценителей морей – пиратов и капитанов…
Сказочницам-маркам нужен был свой дворец – альбом… Иx много было за стеклами больших окон магазинов. Мальчик жадно рассматривал их, вздыхал и отходил… Мечта оставалась мечтой. И марки жили в конвертиках.
… А сказка дальше творила чудеса, возможные только в сказке.
В столицу той страны, где жил мальчик, приехали царевич и царевна – истинные властители родины мальчика, захваченной злым чародеем. Царевич захотел узнать от папы мальчика правду о своей стране, и тот рассказал ему о многих, очень многих мальчиках, таких же, каким был и его сын, пока сказка не взяла его на свой ковер-самолет. Рассказал о нем и его мечте, и о том, что у оставшихся там мальчиков тоже есть свои мечты… мечты о могучем царевиче, который освободит их от оков чародея, о прекрасной царевне, с нежным, как пена моря, сердцем, которая осушит слезы, слезы многих, очень многих таких же мальчиков в той стране.
Слушая о них, царевич сжимал свои мощные руки, а на ресницах прекрасных лучистых глаз царевны сверкали росинки слез…
Но это еще не конец сказки.
Он настанет лишь тогда, когда распадутся оковы колдуна и царевич с царевной вернутся в свое царство. Тогда сказка станет былью для томящихся в той стране мальчиков, а для этого, о котором идет рассказ, она стала былью теперь. Он был очень счастливым мальчиком, обласканным сказкою.
Однажды утром около его подушки оказался большой пакет, а в нем – мечта.
Знаете ли вы, что такое осуществленная мечта, дорогие читатели? Увы, не многие из вас видели ее. Но этому мальчику сказка ее подарила. Дивная сказка, царевна-сказка.
В пакете было то, что на грубом языке взрослых называется альбомом для марок. Марки получили свой дворец – такой удобный, роскошный и красивый, каких даже не было за стеклами больших окон магазинов солнечного города.
Те, кому хоть раз в жизни было даровано осуществление их мечтаний, поймут радость этого мальчика, перенесенного сказкой с его холодной и голодной родины к берегам теплого лазурного моря.
На первом листе сказочного дворца-альбома стояла надпись: "Лоллику Ширяеву. С надеждой, что этот маленький подарок ему пригодится. Рим, 1950" и две подписи. О них – речь впереди.
Остается досказать совсем немного. Во-первых, то, что сказки творятся и в наши серые, сумеречные дни, подтверждаю это тем, что рассказанная сейчас сказка – истинная быль. А если так, то нужно назвать и имена таящего в себе великую силу царевича, прекрасной царевны с сердцем белой голубки, и счастливого, обласканного сказкою мальчика.
Имя сказочного царевича – Глава Династии Великий Князь Владимир Кириллович.
Царевна – Его Августейшая Супруга Великая Княгиня Леонида Георгиевна.
Мальчик – Лоллик Ширяев, "новый" эмигрант, которого полюбила и осчастливила сказка наших дней. Вот и всё.
Но почему же, спросят меня читатели, я назвал эту сказку рождественской?
Вот почему. В этой правде-сказке рассказано об осуществленной мечте только одного мальчика. Но в той стране, где он жил прежде, остались еще многие миллионы таких же мальчиков. У каждого из них есть своя мечта, мечта о счастье. В Рождественскую ночь эта мечта горит особенно ярко и неудержимо зовет к себе этих мальчиков.
Но в той стране, скованной чарами злого колдуна, нет сказочной царевны с нежным сердцем, полным любви к этим мальчикам, и их мечта не оживает…
Помолимся же все в эту Святую ночь, попросим Рожденного в ней о том, чтобы сгинули чары, сковавшие ту страну, чтобы вернулись в нее царевич с мощной рукой и царевна с горящим любовью сердцем, чтобы сказка одного мальчика из той страны стала бы былью для всех его братьев, оставшихся там…
От редакции
Эта "сказка" правдива. Желающие получить подтверждение могут посылать мальчику Лоллику, "новому" эмигранту, почтовые марки для заполнения "сказочного альбома". Они получат ответ от него лично. Адрес: Lolly Sciriaev, IRO-Campo, Pagani (Salerno), Italy.
А разве, в самом деле, не сказка, что мальчик с Поперечной улицы г. Ставрополя проносится через всю Европу и получает высокую необычайную для него честь? Разве не сказка, что его отец, после двух смертных приговоров и 13 лет каторги и ссылок, удостоен личного приема Главой Династии? Мог ли автор думать о чем либо подобном, сидя на Соловках? Это чудо, подлинное чудо, посылаемое Господом Богом многострадальным русским людям.
"Знамя России", № 32,
Нью-Йорк, 1 июля 1951 г.
Шпага генерала Грациани
У сказки, которую я рассказал читателям на Рождество, есть продолжение. Течет жизнь – течет сказка. Порою они струятся мирно, сливаясь одна с другою, но иногда их волны сталкиваются, разбиваются друг о друга. Тогда взлетают брызги слез, всплывает пена гнева, обиды…
После моего рождественского рассказа о мальчике Лоллике, прекрасной царевне и ее подарке ему – волшебном дворце для пришельцев из дальних стран, эти самые пришельцы из этих самых тридевятых царств повалили толпою в их новый дворец. Откуда только они ни приплывали на волнах творимой сказки! Чуть не с каждой почтой сказочный мальчик получал письма то из привольной богатой Америки, то из нищей подневольной Германии, то из крикливой Франции, то из молчаливой Британии… потом стали приходить из совсем чудесных стран: Чили, Перу, Марокко… В каждом конверте были десятки марок и письмо. А в каждом письме – десятки ласковых слов и сердечных пожеланий мальчику, которого полюбила царевна сказки…
Население дворца разом возросло с двух до пяти тысяч. Двойниками наполнилась целая коробка, а письма легли в толстую пачку.
В них писали:
"Шлю тебе сердечный привет. Буду рад встретиться с тобой в Америке. Н. Рыбинский. Нью-Йорк".
"Посылаю тебе бразильских новинок. Шли мне итальянские. Я такой же мальчик, как и ты. Павлик Бибиков".
"Расти, Лоллик, скорее! Догоняй меня. Я тоже не так уж давно катал салазки, только не из ящика сделанные, а из дырявого корыта, и не по Поперечной, а по Сталинской улице. Расти. Пойдем вместе под Андреевским флагом и резанем энкаведистов с автоматов. А. Савков. Мельбурн".
"Отыщи на карте Венецуэлу: оттуда я тебе шлю это письмо. А. Вернер. Каракас".
"Видел твоего папу в Крыму и в Белграде. Рад узнать, что ты еще цел и жив. В. Бутков. Казабланка".
– Никогда не думали, что Лоллику придется учить географию с такими живыми пособиями! – говорит мама.
– Добавь, и историю, – отвечает папа, – слушай: "посылаю тебе старых русских марок, чтобы ты знал, какие были марки, когда Россией правил Русский Царь, а не злой колдун. На некоторых портреты Царей и Императоров, а Сказочного Царевича я знал, когда Он сам был еще мальчиком. Е. Шильдкнехт. Чили".
"Будущему гвардейцу личного конвоя Его Величества Царя Русского – Лоллику. Недаром рука Всевышнего спасла тебя от гибели и смерти. Помни это! О. и М. Васильевы. Итцехое – Германия".
– А что такое личный конвой? – спрашивает Лоллик.
– Ну, это уже безобразие – не знать конвоя. Тебе стыдно! – возмущается мама. – Дед твой всю жизнь свою в Собственном Его Величества Конвое прислужил. Черкеска алая, башлык белый, усы седые. Как на картине мне представляется сейчас… грудь в орденах… кинжал в золоте… тоже царский подарок за джигитовку.
– А что такое джигитовка?
– Это на коне скакать… лучше, чем ковбои… шашкой рубить. Ты лучше у папы спроси. Он, хоть не казак, но гусар, и знает… Рубить шашкой знаешь как надо конвойцу? Дед твой уж совсем старый был, а раз подгулял на Покров (я еще меньше тебя была, чуть помню) и протанцевал наурскую с стаканом воды на голове, и ни капли не пролил. Потом кричит: "Шашлыку свежего хочу! Гоните первейшего барана!" Пригнали. Он снял со стены свою шашку – "гурда" у него была – как полоснет!.. С одного удара барана надвое. Куда до него твоим ковбоям!
– Чтобы так рубить, нужно с детства тренироваться, – говорит папа, – мы так не могли…
Лоллик задумывается, и дня три у него идут какие-то таинственные переговоры о Душаном из соседнего барака, уезжающим на днях в Австралию. На четвертый день он врывается в наш картонный закуток, потрясая блестящей, как солнце, шпагой.
– Все-таки выменял! – кричит он, ликуя, сто марок-двойников дал Душану! Дорого, но смотри какая!
– Замечательная сабля, – хвалит папа, – эфес вызолочен и весь в эмблемах! Ликторские прутья! Римские орлы! Скажи на милость! Наверно сам генерал Грациани голых абиссинцев ею крошил.
О том, что этой бутафорской шпажонкой нельзя разрубить и сосиски, папа скромно умолчал. К чему лить деготь повседневности в мед мечты?
"Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман…"
Сказка творит чудеса. Вряд ли эта безнадежно тупая "зубочистка" блистала той славой побед на бедре ее первого владельца, бросившего ее потом в помойку (откуда ее извлек Душан), какой покрылась она в руке будущего конвойца Императора Всероссийского. При появлении Лоллика, вооруженного этой замечательной шпагой, в кругу своих сверстников, он был тотчас признан вождем всеславянской армии. Чех Фреди, серб Милош, хорваты Бруно и Стано сразу стали под ее знамена. Даже Джокио и тот не устоял перед блеском сабли конвойца Лоллика, а сама она вновь обрела душу, потерянную в помойке… Эта душа была многолика, и превращала свое современное никелированное тельце то в твердую сталь ятаганов героев Косова поля, то в тяжкий меч Яна Жижки, но чаще всего на ее клинке искрились отблески духа той ее отдаленной прабабки, которую здесь, в Италии, подарил Багратиону Суворов… Тогда победа была обеспечена…
Но пришел час, и искристая сказка-мечта столкнулась с серой повседневностью. Это случилось как раз в тот момент, когда царь Леонид спартанский, вопреки утверждению истории, гнал сквозь Фермопилы (дыру в окружающей лагерь проволоке) полчища персов (городских мальчишек, вторгнувшихся с явной целью присвоить развешенное близ границ Лаконии белье). Воины Ксеркса выли, пролезая на четвереньках сквозь фермопильские колючки, а победители-спартанцы осыпали их беззащитные тылы градом шишек славных римских пиний…
К моменту полной победы волна сказки-мечты столкнулась с серой реальностью в лице лагерного полицая, именно того, которому надлежало охранять лаконийское имущество от диверсантов фермопильского пролаза. Он, как и полагается итальянскому стражу, спал на солнышке и был разбужен победными кликами.
– Оружие, – завопил он, ухвативши клинок, – идем в квестуру. Руки он, конечно, не порезал, но душа тотчас же отлетела от ожившего клинка…
Унесся в мрачный Аид и доблестный царь Леонид, а русский Ди-Пи, аполид мальчик Лоллик поплелся в квестуру под конвоем "героя нашего времени"… Увы, нашего! Прихватили и папу…
В квестуре обоих долго опрашивали, потом столько же долго писали, о том, что двенадцатилетний Ди-Пи Лоллик Ширяев купил за 100 почтовых марок у восьмилетнего Ди-Пи Душана Басича оружие славной армии итальянской демократической республики.
– Знали ли вы, что в руках вашего сына смертоносное оружие? – спросил инспектор папу Лоллика.
– Давайте установим его смертоносность. Берите его вы, сеньор инспектор, a я возьму вон ту швабру, и попробуем.
– Знали ли вы, что это оружие итальянской армии?
– Если арсенал этой армии – в мусорной свалке, то знал.
– Знали ли вы, что живущим в нашей республике не дозволено хранить такое оружие?
Потом, к утратившей душу шпаге подвязали билетик с номером и поставили ее труп в угол. Лоллик и его папа расписались и ушли, а волна сказки-мечты разлетелась брызгами слез, повисших на ресницах будущего конвойца…
– Не печалься, – сказал ему папа, – ты потерял вместе с шпагой только сотню старых марок, но твои товарищи по такой же потере – Петэн, Мак-Артур, да и сам возможный владелец той шпаги генерал Грациани утратили много больше. Ведь у них нет ни оживающей в тебе царственной сказки, ни живого Царевича, в конвой Которого ты станешь, ни ярких весточек-марок, слетающихся к тебе со всего света от друзей, что помогут тебе добыть новую шпагу…
Брызги разбитой мечты на ресницах конвойца снова сливаются в стремительную волну… а руки его сжимаются в кулаки…
– Настоящую! Какая была у дедушки! Чтоб я, как барана… когда вырасту…
Растущий конвоец возвращается домой. А там его ждет уже новый пакет дружеских весточек-марок и к ним приписка:
"Будь здоров и да хранит тебя Господь. Прошу об одном: молись за Россию. Спасителю нашему особенно угодны молитвы чистых детских сердец. Г. Жиховский. Чикаго".
– Сколько таких писем получил бы ты "оттуда", откуда мы вырвались? Если бы "там" могли их послать? – спрашивает Лоллика папа…
"Знамя России", № 40,
Нью-Йорк, 1 июня 1951 г.
Лампада и звезда
– Ну, значит и в Боливию путь закрыт! А уж как ты на нее надеялся! Говорил: всех туда пускают. Теперь уж и стран таких не осталось, куда бы мы ни толкнулись. Погибель…
– На всё воля Господня. Не оставит нас Пречистая Мать-Заступница…
Перегородки в нашем бараке тонкие, картонные и на три метра до потолка не доходят. Так, только ширмочка для видимости. Всё сказанное даже шепотом у соседей, мне слышно от слова до слова. Поэтому я полностью в курсе всех злоключений Семена Ивановича и Марии Александровны. Даже не только слышу их, но и вижу отблески самого сокровенного в их жизни. Когда в 11 часов тушат в бараке свет и разноязычный гомон, детский крик и радио-вопли смолкают, я еще долго лежу с открытыми глазами и слежу за чуть заметно мелькающим отблеском тихого огонька на потолке, над углом их картонного закутка.
Я знаю, что это отсвет неугасимой лампадки перед иконой Владимирской Божьей Матери – Владычицы нашей небесной.
Семен Иванович – столяр и вообще большой искусник на всякую руку; вырезал из какого-то журнала снимок с иконы Владимирской Заступницы народа Русского, сам умело раскрасил его, вызолотил, обрядил в самодельный же, Бог весть из чего сотворенный, резной киотец, освятил у батюшки и водрузил в правом углу.
Как полагается, Володимирская – наша первая Заступница Русская. И от татар, и от ляхов, и от француза нас отстояла Царица наша Небесная.
Семен Иванович и сам "володимирский", из Мстеры. До сих пор "окает". Должно быть из этой знаменитой своими кустарями слободы он и "художества" свои привез.
А какой подлинный он художник! Киотец – хоть на выставку! А перед ним лампадка висит, и никто не догадается, что она из аптечной баночки им сделана. Такие в Мстере были мастера!
– Неугасимая. Как полагается. Когда из лагеря в лагерь перегоняют – в руках ее переношу. У меня и особый футлярчик к ней для этого сделан, из консервной банки. Не грех это, коли по нужде… – сообщил мне Семен Иванович.
В молодости он был матросом на каком-то миноносце. В бою, в Рижском заливе осколок немецкого снаряда ему вдоль всего живота скользнул.
– Сохранила тогда Пречистая, оборонила… только поверху черябнул, а кишку не тронул. Страху на рупь, а порчи на грошик.
Страху даже и теперь много: через весь живот тянется шириной в ладонь морщеватый багровый шрам. Он-то и губит теперь Семена Ивановича, пресекая ему все пути за все океаны. Куда только он ни записывался! И всюду одна и та же загвоздка! Всем пройдет: и годами, и зубами, и ремеслом, а как увидят этот шрам доктора – конец:
– Оперирован. Нетрудоспособен. Баста! – дальше и разговаривать не хотят.
Получив гарантию от кого-либо, мог бы он выехать, да от кого ее Семену Ивановичу получить? Все двадцать пять лет эмиграции он прожил в каком-то глухом углу Македонии. Хорошо жил там, благодаря всему разнообразию своих ремесл, а как пошла завируха, стало крутить его, как осенний лист. Из Македонии в Банат, из Баната – в Триест… В результате сюда, в Баньоли, под Везувий… Старых друзей – никого. С кем он там, в своей Македонии, мог сдружиться? Значит, и гарантий некому прислать.
– Плохо Ваше дело, Семен Иванович! – сочувствуют ему, остающемуся, отъезжающие счастливцы. – Вряд ли кто вас выручит. Чудо только, да чудес теперь не бывает.
– Чем плохо? – отвечает он. Выручить некому? Как это? А она-то, Заступница наша Володимирская разве не выручит?