* * *
Довольно базара… Я в университете. В том самом, где, кажется, еще так недавно лилась искристая русская речь В. О. Ключевского.
– Прорабатывая эти установки в плане марксо-ленинской активизации, в общем и целом мы выявляем две большие разницы… – слышится с кафедры.
Вон из Москвы! Я – в вагоне.
– Всего! До скорого! Давайте пять! С приезда – телеграфьте – напутствует меня приятель.
* * *
Тоже прошлое, но более близкое. Перфектум.
Время немецкой оккупации. Прошел лишь месяц, как заняли этот город, а звонкий девичий голос уже звучит в вечернем сумраке:
Тебя я долго ждала.
Варум ты не пришел?
Цвей штунде я дрожала.
А с неба вассер шел…
В закатную элегию врывается трагический вопль:
– Ирод, кровопийца! У тебя пять киндеров голодных сидит, а ты водку тринкаешь!
* * *
Время летит, наступает сегодня – презенс. Лагерь ИРО под лазурным небом Италии.
– Что ни говорите, а в том кампе лучше было: ляпенчиков завели, парочку галинок…
– Несравнимо лепше у том лагере… Одна шума что стоила…
* * *
И вот, сидя в тени пиний, я рисую себе наше будущее – футурум. Когда-нибудь, и, быть может, скоро, буду я сидеть над широкою Волгой, где-нибудь в Плесе или Кинешме.
– Сбегай, спроси, когда абфарт пироскопа, – скажет жена сыну.
– Не шухери, мама! Времени у нас вагон! – ответит сын. Подбежит запыхавшаяся знакомая:
– Ах, батюшки, на гар опоздала, в забавишне задержалась, у меня там три непотинчика…
– А зачем же вам треном? – отвечу я, – навиром много интеллигентнее: в граде все шамовки заключены, а здесь похарчить на большой с присыпкой можно. Стерлядочка стопроцентная… Поманджарим, потрепемся… Хряемте аванти…
[Ал. Алымов]
"Русская мысль", № 101,
Париж, 12 января 1949 г.
Ди-Пи фантастика
Каждый день, когда солнце касалось чуть заметной черты, отделяющей бирюзу неба от сапфира Неаполитанского залива, эта пара неизменно появлялась на бульварчике перед нашим кампом Баньоли. Они шли рядом, но не под руку. Он нес подушку и коврик. Шли тихо, степенно, порой останавливаясь, чтобы перекинуться приветливым словом со знакомыми.
Одеты оба скромно, но аккуратно и чисто. У нее белый, как у немки воротничок, а на голове русский платочек.
– Смотри, как платок повязан, – говорит мне жена, – по-нашему, по-казачьему. Ваша рязанская баба никогда так не повяжет.
– Это верно. Так, да не так. И в нем ясно казак виден. Скажу точнее – донец. У меня на казаков глаз настрелянный. По усам, по выправке видно.
– А все-таки они – "старосветские помещики", – говорит снова жена, – только преломленные в аспекте нашего проклятого времени. И зовут их сходно: Афанасий Александрович и Лукерья Ивановна.
– Тоже верно. Но как ты думаешь, выдержали бы те, гоголевские, такую передрягу, как эти? Мне вчера Афанасий Александрович целый вечер свою повесть рассказывал. Ведь он выехал из Крыма с Врангелем, в 20-м году, а жена и дети остались. Но в Сербии он начал торговать лошадьми, быстро оперился и в 23-м году нанял ловкача-адвоката, ухитрился выписать семью через Германию. Тогда это было возможно. Германия дружила с СССР, да и НЭП к тому же. Вот и покатила Лукерья Ивановна с детьми с Дона на Дунай. Шутка ли? Через два месяца всё же доехала и зажили. Купили домик, землю. Сыны подросли, поженились, совсем хорошо всё пошло. Тут опять война. Сыновей немцы старостами какими-то назначили, и при отходе немцев с Балкан пришлось им уезжать, а старики остались сторожить добро. Только не укараулили. Тито всё отобрал, а их потаскал по тюрьмам и выгнал.
– А вышло все-таки к лучшему! – отвечает жена. – Теперь старики к своему потомству едут, в Чили, те уж там ферму купили, доллары им шлют, выписали их. Позови-ка стариков, спроси, как их дела.
Афанасий Александрович сдержанно улыбается, а Лукерья Ивановна вся сияет. Мелкие морщинки, покрывающие ее круглое, по-старушечьи полное личико, так и танцуют.
– Бог не без милости, казак не без счастья! Все разрешения пришли. Уже паспорта нам выписывают, сегодня карточки с нас снимали…
– Слава Богу! – искренне говорим мы, – кончились ваши мытарства. Да и пора отдохнуть. Сколько вам годков, Афанасий Александрович?
– Мне 72, а супруге ровно 70 стукнуло. Внучка в Чили замуж уж вышла за тамошнего нашего казака. Вот как!
– Дай вам Бог правнуков увидеть!
– Повидаем, – бодрится дед, расправляя усы, – наша казачья кровь на завод крепка!
Через несколько дней мы опять, как всегда в тот же час, снова встретили наших старичков. Афанасий Александрович улыбался, но как-то смущенно, Лукерья Ивановна была явно в грустях.
– Что случилось? Опять задержка?
– Вроде, как будто, и так…, – мнется Афанасий Александрович, – дополнительные документы требуются.
– А их нет?
– В том то и беда. И не было.
– Метрик, наверное? Это не беда. Нужно пятерых лжесвидетелей нанять и муниципио выдаст. Лжесвидетели у нас дешевы, такса – 200 лир. За полторы тысячи всё дело справите, а для срочности лучше еще чиновнику полтысченки дайте. В демократиях это просто!
– Метрики у нас есть. Сохранили. А вот свидетельство о браке требуют. Кто ж его в наше время брал? Оказывается, без него нельзя.
– Да-а. Это хуже, – сочувственно тяну я, – муниципио такого не выдаст… А с ировскими чиновниками не говорили "по душам"? Ведь пара-другая долларов у вас найдется? Скупиться в этом случае не нужно.
– Не знаю я этого, что ли? Говорил. И за совет дал. Выходит одно только средство…
– Ну, и cлава Богу! Какое?
– Ожениться нам со старухой наново, – смущенно отвечает Афанасий Александрович, – вот оно какое дело.
– Что ж поделаешь? Бог простит, – муниципио зарегистрирует, – утешаю я его, – сербский батюшка перевенчает, он человек понимающий, сам Ди-Пи…
– Я тоже так думаю, да вот она…, – кивает старик на жену.
– Стыда-то, стыда-то сколько, – утирает она слезы чистеньким, свернутым, как салфетка, платочком, – на старости лет…
– А вы договоритесь с батюшкой, чтобы пораньше повенчал, когда спят еще в кампо… Без огласки…
Наутро, когда мы с женой шли в столовку пить кофе, пока она не набита нашей разноплеменной дипийской толпой, на пустой еще площади лагеря нам встретились наши старики. Они шли так же тихо и степенно, рядышком, прифранченные, чинные и… радостно смущенные.
– Ну? – кинулся я к ним, – всё слава Богу? Повенчались?
– Слава Богу. Всё тихо обошлось. Без наглядности… батюшка двери в церкви запер, а свидетели потом распишутся. Без срамоты, слава Тебе Господи!
– Что ж, – несколько растерялся я, – значит… имею честь поздравить с законным браком и пожелать вам… – я снова замялся. Чего ж можно пожелать этим "новобрачным", кроме мирной и тихой христианской кончины? Но жена выручила меня с чисто женским тактом.
– Ах, какое на вас хорошенькое платьице, Лукерья Ивановна! Светленькое и фасончик модный. Откуда оно? ИРО дало? Новенькое!
– Разве ИРО такое даст? – расцвела разом "новобрачная", – это я от внученьки вчера получила. Она первенького своего родила… мальчика, правнучка мне, – любовно погладила она платье, – так, будто как бы от него.
– Пиши рассказ, пиши тотчас рассказ, – затрясла мой рукав жена, когда "новобрачные" чинно проследовали далее, – какая тема-то!
– Да, ведь никто не поверит такой теме, – покачал я головой, – невозможна она в жизни! Перевенчать наново семидесятилетних супругов при наличии правнука к тому же! Этого ни Гофман, ни Эдгар По в самом жесточайшем запойном бреду не смогли бы выдумать. Невозможно!
– А вот самые обыкновенные демократические чиновники выдумали, – возражает мне жена, – значит возможно и… жизненно в наши дни. Пиши!
[А. Алымов]
"Наша страна", № 86,
Буэнос-Айрес, 8 сентября 1951 г.
Самоопределение Рождественского Деда
Кто только не писал о Рождественском Деде!
Перечислить всех таких авторов нет никакой возможности. Эту чрезвычайно популярную личность изображали во всех странах, во всех видах и под множеством различных имен. Но беда в том, что все авторы писали о Рождественском Деде с чужих слов и поэтому нередко уклонялись от истины. Никто из великих и невеликих писателей, сам лично ремеслом Рождественского Деда не занимался.
А вот мне довелось! Да, дорогие читатели, в числе множества моих подсоветских, подИРОвских и прочих профессий значится и такая. Поэтому я и пишу сейчас не рассказ, не очерк, а скорее мемуары или даже нечто вроде социологического исследования этой специальности.
Задумался ли кто-нибудь из литераторов над вредностью и даже опасностью работы Рождественского Деда? Над его национальным происхождением и расовыми чертами? Над его политическими убеждениями, наконец?
Никто. Никто не потрудился, как говорится, рассечь его в этом аспекте.
А между тем, материала для этого исследования достаточно. В Англии, например, этот почтенный труженик, в силу славных британских традиций, визитирует своих клиентов, неуклонно пролезая сквозь каминные трубы. Каково ему в столь почтенном возрасте заниматься подобной эквилибристикой! В Швеции он путешествует всегда в самые злейшие метели. Тоже приятного мало. В Калифорнии, по свидетельству столь солидного знатока, как Брет-Гардт, Рождественский Дед получает иногда по паре пуль в оба плеча. В Старой Сербии… ну, о трагизме его работы в этой стране я сообщу в конце рассказа.
Итак, мне довелось стать Рождественским Дедом пару лет назад в лагере ИРО Баньоли, на берегу зеркального Неаполитанского залива. Влип я в эту историю по своему крайнему легкомыслию. Каюсь! Ну, ничего, бывает и хуже!
Началось, как всегда, с пустяка. В первых числах декабря приходят ко мне приятели.
– Так и так, – говорят, – напиши детскую пьеску к празднику, чтобы наши ребятишки поразвлеклись, не всё же тебе липовые анкеты в банановые страны сочинять.
– Что ж, – отвечаю, – можно.
Это верно, не всегда же врать, надо когда-нибудь и правду сказать. А ребятишки у нас хорошие, российские всевозможных самостийностей, с отделением и без отделения: и великие карачаи есть, и кривичи имеются, сано-донских скифосарматов сколько хочешь, а иногда даже и русские попадаются. Материал богатый. Ладно, сварганю пьеску по методу АБН.
– Как это? – спрашивают.
– Очень просто. Разузнаю у ребят, кто в какую дудку может дуть, самоопределю их в соответствующих направлениях и получится целая программа. Сделаю! Образцы для такой работы имеются.
А наши российские ребята в Баньоли действительно к этому делу подходили. Ира Ю., например, лихо гопачок отхватывала. Боря К-янц такого "Шамиля" разделывал, что у всех сотрудников "Свободного Кавказа" кишки бы полопались от зависти, Розочка из Бердичева полагающийся ей по званию боярский танец… И даже такой мальчуган нашелся, который умел маршировать не хуже Павловского гренадера и брать на-караул по старому уставу. Словом, все подлежащие освобождению народы были представлены в своих высших исторических достижениях. Один лишь мой сынишка, в качестве наичистейшего руссака, своего самоопределения не имел. Ну, что ж? Для него я придумал роль кота, ибо мяукать по-русски все-таки разрешалось даже и в свободной Европе.
Пьесу же мы ставили по-итальянски. Фабула ее была проста: дети уходят на елку, бросив свои старые игрушки и кукол. Появляется традиционная фея, игрушки оживают и каждая выполняет свой номер. А в финале приходит Рождественский Дед с елочкой и поздравляет всех с праздником – торжественный марш и занавес.
Писатели, отдававшие свой талант Рождественскому Деду, проглядели один важный вопрос: была ли у Рождественского Деда своя Рождественская Бабка? Я же могу удостоверить: несомненно, существуют и Рождественские Бабки! Без них Дедам никак не обойтись. Именно моя бабка и подготовила к спектаклю все нужные костюмы. Да еще как подготовила! С полной исторической и этнографической точностью. Боря К-янц превратился в лихого конвойца Е. И. В., с газырями, башлыком, а гренадер Васюк щеголял в полном Преображенском мундире 20-х годов прошлого столетия и даже в кивере с султаном. Словом, когда занавес раздвинулся, многонациональная публика Баньоли ахнула.
Да, простите, о самом главном я позабыл рассказать: выполнять роль Рождественского Деда должен был мой друг, Александр Иванович, грудастый богатырь, с бицепсами, как у Поддубного, но высокие специалисты ИРО накануне спектакля зачислили его в разряд крайне худосочных и тотчас же отправили в соответствующий худосочию лагерь, километров за триста. Эта неожиданность привела к тому, что Рождественским Дедом стал я сам. А у меня и без того хватало работы. Надо было и одевать и гримировать моих артистов, и свет пускать, и занавес раздвигать, и даже стучать в пустую банку от мармелада, заменявшую необходимый для исполнения "Шамиля" бубен.
Ничего! Вышли и из этого положения. Смастерили скафандр из круглой картонки, обшили его непомерной ватной бородой, непромокаемый плащ тоже обшили ватой и получилось так, что всё это снаряжение я мог разом надевать перед самым выходом к выполнению дедовских обязанностей.
Всё это было продумано, как в примернейшем промфинплане. И все-таки… все-таки получилась неувязка!
Точно определив нацпринадлежность каждого из моих артистов, я позабыл выяснить историческое прошлое самого Деда, а Рождественские Деды, как известно, тоже разные бывают, и в зависимости от своего племени и самоопределяются.
Но спектакль шел прекрасно. Бравый преображенец лихо маршировал, а кот еще лише мяукал. Ирочка залихватски отстукала гопака с присядкой, конвоец Боря в шелковой черкеске крутился, как пламенный вихрь, и, глядя на него, я сам пришел в такой восторг, что даже прошиб мармеладную банку и дошел до седьмого пота.
Наконец, мой выход. Нахлобучиваю свой скафандр, хватаю зажженную елочку и торжественно выступаю на сцену.
– Боно Натале!
А навстречу мне несется рев не то восторга, не то ужаса.
В чем дело? Почему после всех блестящих номеров мой трафаретный выход произвел такой колоссальный эффект?
Пианист за сценой грянул бравурный марш. Преображенец и конвоец торжественно повели всю колонну самоопределенных кукол, а мне вдруг припекло левую щеку. Да так припекло, что я разом понял причину оваций, сбросил загоревшийся от елочной свечки ватный скафандр, вспыхнувший ватный плащ и, превратившись из величавого Рождественского Деда в далеко не величавого ировца, позорно бежал за кулисы, блистая заплатой на тыловой части брюк. Кто– то догадался дать занавес.
Но зал гремел аплодисментами и вызывали именно меня: Деда, Деда! Пришлось натянуть затоптанный обгоревший плащ и, почесывая обожженную щеку, выйти на вызов.
– Лепо! Лепо! Врло лепо отыграл господине свою улогу! – сыпались на меня похвалы на всех балкано-славянских наречиях.
Причину этого бешеного успеха я узнал лишь вечером от старого сербского полковника. Оказалось, что в деревнях Старой Сербии до сих пор еще жив обычай сжигать на святках чучело Рождественского Деда, как на нашем севере, еще на моей памяти, сжигали веселую Масленицу. Национальность же Деда, в которого я перевоплотился, не была заранее определена, и он, учтя балканское большинство публики, соответствующе самоопределился на самых безупречных демократических основах.
Спорить мне на этот счет с ним, конечно, не пришлось, но только я больше ни в какого Деда, кроме своего старика Русского Мороза, ни перевоплощаться, ни самоопределяться не буду. Две недели после этого самоопределения не мог левую щеку брить. Так и ходил с одною бакенбардою, приводя в восторг всех неаполитанских мальчишек. Хорошо, что этим отделался. Мог и совсем погореть. Самоопределение – опасная авантюра даже и для аполитичных Рождественских Дедов.
"Наша страна", № 155,
Буэнос-Айрес, 3 января 1953 г.
Рождественская сказка
Жил-был мальчик, Самый обыкновенный мальчик, каких было миллионы в той стране. Зимой он бегал в шубке, сшитой из старого бабушкиного капота, и катал салазки, сделанные из ящика папиного стола. Самый стол сожгли в печке – в той стране было очень холодно, а дров не было. Набегавшись, он съедал принесенную мамой булочку, одну маленькую булочку, – хлеба в той стране было очень мало.
Мальчик был совсем еще маленьким и совсем обыкновенным. Но это еще не сказка, а только присказка.