Пятница. Утром конференция по патриотизму в Т-ре на Таганке. Записи в тетради. Очень интересные и точные формулы: Листьев для развала страны сделал не меньше, чем могли бы сделать несколько дивизий. Агенты разрушения: Лихачев, Аверинцев, Табаков. Вечером заседание Славянской академии. Говорили о людях, учредителях и т. п. Шансов мало, игра.
Суббота. Писали "пилот" для ТВ. "Книжный двор" закрыт, я дал довольно жесткое по этому поводу интервью на прошлой неделе. Новая передача называется "Наблюдатель". Диалог: я и Лямпорт. Сюжеты: проза Серг. Гандлевского "Предпоследняя черта", Окуджава, Владимов. Думаю, передача не выйдет. Пассажи здесь любопытные.
19 апреля. Никогда я еще не писал по такому свежему следу. Только что вошел в самолет и только что потерял 2 тыс. 600 марок, принадлежащих Лене Бородину. Конверт, который он мне вручил, из мелкого бокового кармана, видимо, выпал в машине или на выходе. Маленькая надежда, что он выпал дома, когда я прощался и "сели на дорожку". С одной стороны, это моя "денежная" непруха. С другой, диссидентская психология Лени: привез за пару часов, когда я уходил с работы. Я ведь мог бы выправить справку, не трястись и т.п. Горько до безумия потому, что я экономил на себе постоянно, берег каждую копейку, а теперь придется возвращать
2 тыс. долларов. Но мне и наука. Только куда учиться, когда я так стар. Я ведь никогда не нарушал никаких правил, связанных с границей. Если бы теперь все забыть и хотя бы б дней провести нормально. Но ведь теперь не смогу сделать и ради чего я еду - поработать над своей рукописью. Я, видимо, не любимец Бога.
За что я плачу? Кому должен?
20 апреля четверг. Какая могла бы быть поездка, если бы не злосчастная потеря пакета. Вчера плохо спал, но м.б., это связано с плотным ужином в "Короне" на Маркетплац. Было человек 12, я сидел рядом с Барбарой, переводчицей и преподавательницей русского языка. Говорит и слушает свободно. Удивило меня, что она ученица Фасмера, который мне еще в 20 казалось принадлежит истории. Поговорили о преподавании стилистики. Наша традиция опирается на все богатство художественных текстов. Немцы, видимо, правы.
Марбург - чудо красоты, и здесь бы жить да жить. Ощущение, среда и красота старинного города невероятные. Всего этого можно достичь, если из поколения в поколение строить эту порядочную и комфортабельную жизнь.
Утром за завтраком Пулатов рассказал, как во время его "романа" с Евтушенко последний, съездив в Париж, хотел, чтобы тот оплатил ему еще, дескать, несуществующую - из Парижа в Нью-Йорк - поездку: билет, дескать, потерял. Проверили по Парижскому компьютеру - такой поездки не было. Впрочем, я не делал здесь выводов: ловчилы, они и есть ловчилы.
Из рассказов Пулатова интересны также требование Жени Сидорова, летевшего с писателями тоже в Нью-Йорк, оплатить, как главе делегации, билет 1-го класса. Он, дескать, тогда будет выходить как персона из переднего люка, а все остальные из заднего. Вот здесь уже все ясно: утверждение себя как деятеля через спесь. Трагедия непишущего писателя. Сейчас сижу наверху города: панорама передо мной. Это сделать могли только века. Так тихо и прекрасно. Под сердцем какой-то клубок несчастий.
Ходил в храм Елизаветы и поднялся на самый верх, к замку. Такого я пожалуй еще не видел. Купил йогурты, хлеба и кг апельсинов. Это обед. Завтрак в гостинице был "крепкий". Немцы привыкли есть помногу.
Читаю "Сталина" Троцкого. Крепкий, добротный стиль, идея, информативно. Ныне вожди уже сами не пишут, а стиль литобработчиков ничтожен.
Необходимо записать рассказ Пулатова о пути в СП. Возможно, это одна из версий, много бы я отдал, чтобы прочесть еще и версию, скажем, Евтушенко, Ананьева или Бакланова.
Итак, в августе 91-го Пулатов вместе с женой и сыном в Переделкино. Он - председатель Азиатского пен-центра и член оргкомитета по подготовке к 9-му съезду СП. В Переделкино ажиотация: русские, патриоты, как бы уже кричат, что пора бить жидов. Одни и те же лица по TВ. К вечеру из Москвы наприезжали с листовками в защиту Ельцина. "Патриоты" поутихли. В это же время Пулатова - последний уверяет, что все чистая случайность - Битов зовет на заседание Пен-клуба: Рыбаков слагает свои полномочия, и назначены выборы нового президента. Кандидатуры две: Евтушенко и Битов. Атмосфера на заседании самая воинствующая: одной из первых выступает Наталия Иванова: мы разгромим русский фашизм, теперь очень важно добить гадину в ее гнезде. Выступают Ананьев и Бакланов. Расклад голосов в районе 60:100 в пользу Битова. Вот то, что Евтушенко не выиграл выбора, считает Пулатов, и предопределило его агрессивность по отношению к СП. "Теперь давайте чистить союз, пора разбираться с ним".
Из рассказа я не понял (это можно проверить по "Литгазете") - в тот же или на следующий день состоялось заседание секретариата, но на нем Бакланов, Ананьев, Черниченко и Евтушенко потребовали от секретариата объяснить по поводу "поддержки" ГКЧП.
Все равно мне не удается порядок живого и динамичного рассказа Пулатова со многими подробностями. Из деталей беру лишь сценку: трусость Михалкова, Грибова, Скворцова, Суровцева. Двое последних говорили, что опоздали и поэтому бумагу не подписали. Грибов и Михалков отказались от постов секретарей, ушли в отставку.
В этой ситуации Пулатов бросил свой билет члена СП: какую демократию вы, дескать, строите, издеваясь над стариками.
Дальше пленум - все известно. Черниченко выворачивает руки Бондареву и кричит, что меня не тронет, я депутат, есть неприкосновенность. Из деталей - нажим перед пленумом националов, намеревавшихся войти в правление и т.д.
Другой сюжет, который необходимо записать - это Барбара, - преподавательница русского в Университете имени принца Филиппа. Само по себе это все очень занятно: принц, перейдя в протестантизм, выселяет из монастыря монахов и объявляет первый протестантский университет.
В то время, когда тут учился Ломоносов, здесь было 123 студента. Барбара показала мне дом, где Ломоносов бывал у профессора Вольфа, дом невесты Ломоносова, где он жил (под самым замком, где жил Пастернак). В свое время Евтушенко обнял дом с доской Пастернака. Постараюсь я сделать то же самое. На обоих домах - доски; это - энтузиазм и старание Барбары.
Михаил Васильевич Ломоносов 1711 - 1765
"Везде исследуйте всечасно, Что, есть велико и прекрасно, Чего еще не видел свет".
У Пастернака "Охранная грамота": "Прощай философия".
21 апреля, пятница. Утром встречались с ректором Университета. Очень славный и симпатичный мужчина с породистым умным лицом. Вечером я встретил его на собрании иностранных студентов. Днем - мэр Марбурга. Все неинтересно, обсуждали проблему недели культуры. Запомнилась мэрия с ее прекрасными старинными залами. Вечером после университета сидел в "домашнем баре", у директора гимназии Рексуса - много пива. Интересный разговор о коммунистах, о защите нашей профессии. Та же "горячая" демагогия, что и у нас, но с другим знаком.
22 апреля, суббота. Записываю кратко. Дом Лотти - в тетрадь.
1. Посещение Вейцлера. Обязательно об этом напишу. Возникла даже мысль сделать статью в словарь - как возникает сюжет,
2. Шахта "Фортуна". 150 метров вниз. Поражает чистота и точность всех соединений.
3. Весь вечер провел у Гюнтера Яна - толстый, с большим животом - жена Ингрид - в Беденкорфе. Дом напротив замка через долину. Та степень достатка, когда люди живут для себя, не заботясь особенно о будущем, занимаясь внутренним миром и детьми. Он преподает экономику в школе бизнеса. Подавали тушеные свиные ноги с капустой (варят 10 часов, семь раз нагревая и остужая). Приехал мэр и "глава парламента". Особая совестливая сердечность. Удивительное тепло нисходит от этого человека.
Перед ужином приехала Барбара и потом отвезла нас в Марбург.
23 апреля, воскресенье. Состоялся литературный (платный) утренник в кафе возле ратуши. Было человек 80, распродали
15 "Имитаторов" на немецком языке, которые г-н Легге где-то раздобыл. Я сказал несколько фраз, а потом минут 30 все слушали чтение на немецком первой главы. Потом минут 40 читали Пулатова. Я был потрясен терпением публики - это напомнило мне атмосферу литературных вечеров начала века. Откровенно скучали русские студенты. Кстати, мы отправляем в Германию учиться русских студентов, а они и не собираются возвращаться на родину. На родину им наплевать.
Весь день много работы. Писал, гуляя по старому Ботаническому саду.
25 апреля. Улетали в Москву. В этот день утром я впервые побегал по Ботаническому саду. Плохо перенес полет. В самолете думал о том, что завтрак в отеле, который мы в первые два-три дня с жадностью съедали, в последние дни стали оставлять: как же мы, значит, хронически недоедали. В организме чего-то не хватает.
1 мая, понедельник. Обнинск. Приехал еще в субботу. Единственное утешение - собака. Читаю верстку "Марса" для однотомника в "Голосе". Всю неделю провел с больной головой. Гигантское количество работы и хозяйственных дел. Не пишу и не занимаюсь английским. Надо брать себя в руки, я чувствую, как постепенно деградирую. Моих сил хватает пока только на институт.
3 мая, среда. После праздников первый рабочий день. В 4 утра встал и отвез C.П. в аэропорт. Он летит на заработки - переводчиком в круиз. Берут по западным меркам, а своим - по меркам крохоборства и нищеты. Переводчик - 20 долл. в день. Ну ладно, пусть хоть попутешествует за капиталистический счет.
Сегодня в Содружестве (у Пулатова) состоялось чествование ветеранов. В конференц-зале накрыли стол для заседаний и поставили несколько столиков. Чуть-чуть водки и бутерброды. Вели все это Пулатов и Розов. Пулатов умница, в рот ни капли, а ведь бывало в Марбурге довольно крепко принимал, здесь достойно и, как всегда, точно найдя себя, произнес речь. Вел все это B.C. Розов. Он сказал, что был сегодня в церкви, помолился и принес сюда 50 свечей -
50 лет победы. Зажгли в память уходивших в каждый год. Все было трогательно и по-настоящему. На этих стариков, еще пытающихся вспомнить себя молодыми, смотреть было очень больно. Куда все делось, как быстро все исчезло. Лобанов, Годенко, Викулов… Было человек 70. Очень хорошо говорила И. Стрелкова.
Я выступал не первым - все уже выпили по одной-две, раздухарились - и поэтому старался быть покороче.
Мои тезисы: в этом зале, где пела Наташа Ростова, никогда еще не видели столько аристократии - по крови, пролитой за Родину, и аристократии духа. Я пожелал всем быть счастливыми в детях, внуках и литературе. Если говорить о родине - ко всем она была сурова по-разному - она меня воспитала, дала мне образование и профессию, моя советская родина.
Сегодня позвонили из TВ, "Очевидное-невероятное", пошел брак, просят переснять. Очень жаль, интервью в Герценовской комнате "было хорошо"!
4 мая, четверг. Вечером позвонил Ю.Бондарев и долго говорил о "Затмении Марса". Он хорошо проработал роман и знает его подробно. Главная мысль: еще, дескать, никто со времен Достоевского не показывал такого опустошенного героя и не делал этого с такой обезоруживающей искренностью. Литаврин, по словам Ю.В. - это тип. Дай бы бог. Давно я не слушал с таким вниманием отзыва о своей работе. Врать или комплиментничать ему смысла нет никакого.
5 мая, пятница. Приезжали из "Невероятного", на этот раз вместе с С.П. Капицей. Разговор с Капицей не произвел на меня впечатления: вопросы были самые общие и незаинтересованные. Гуманитарная cфepa - не его, видимо, с частицами и атомами он чувствует себя спокойнее.
Читаю этюды студентов - "Обсуждение Валерия Осинского на фоне Бронной улицы, в весенний день". За год мне становится заметнее движение ребят. Возможно, я сделал мало ошибок, по крайней мере, в двух или трех очень сомнительных случаях (например, Илья Балакин и Маша Лежнева) - появился стиль. Я вообще заметил: на заданную тему ребята пишут интереснее, нежели самостоятельно.
6 мая, суббота. Утром написал письмо Лужкову о ремонте институтского двора.
В 16 часов был на вечере в "Правде". Выступили Глазьев, Говорухин, Лужков и Ольга Ульянова, племянница Ленина. Зал был наэлектризован. Распространялась "Правда" (выпуск - май, 10, 1945). На первых страницах Приказ Главкома.
Вечером звонил Кожемяко: шесть раз, дескать, Ильин (зам.) спрашивал, приехал ли Есин? Обида была, просидел никчемно в зрительном зале. Кожемяко мне сказал: это твоя гордыня, ни к кому не подошел.
9 мая. С утра в Обнинске - копал и сажал картошку. Телевизор не включал: этих двух народов не видел. Это не отсутствие любопытства, а печаль и трагическое сознание прошедшей жизни, искомканной режимом - с этим я еще раз не хотел встречаться. Я не хочу пособничать этому празднику. И проданной Победе, даже как зритель.
Вечером был у дяди Лени Сергеева - день Победы и 75 лет Елене Викторовне, его жене. Последний стол "как надо". В тщательно продуманных салатах, в полубедности, в двух букетиках ландышей - крушение бывшей советской служивой аристократии. Они уйдут, и гнездо будет разрушено. Генеральский дом!
Дядя Леня хорошо говорил о мировом значении Победы. Перед праздником Бакланов выступал в "Без ретуши". Ох, эти разговоры не пишущих честолюбцев!
16 мая, вторник. Пишу лежа, 7.15 утра, маленький отель у площади Трокадеро, Париж. На неделю поехал вместе с бывшим ВОАПом на конференцию о книге. Думал, что, как всегда, вояж не состоится, меня вытеснят, поедут другие. Уезжать из Москвы не хотелось. В институте, как всегда, неспокойно; за последнее время меня страшат также все сборы, которые занимают как минимум день, пишется плохо. Но все оказалось совсем по-другому.
Летели плохо (это скорее к предыдущему пассажу), в Аэрофлоте стало совсем тесно, буквально некуда протянуть ноги. Голова начала отчаянно болеть, "писателей" трое: Н.Иленов, Гр.Горин и я,
Утром сегодня побегал в парке под Трокадеро. Хорошо, красиво, над головой вздымается Эйфелева башня. В Париже все время открываются для меня тысячи деталей. В парке, например, бюст П.Валери или Аполлон у Музея кино.
Вчера Гриша, милый и доброжелательный человек, рассказывал смешные интересные истории о том, как его выселяли из квартиры на улице Горького.
Последние дни читаю верстку книги: все очень неровно. Ясно одно: политика катастрофически стареет. В некоторых местах я уже сам не помню своих намеков. Веяние времени: корректор везде поднял, до заглавной, слово "Бог". И все-таки моя новая книга, верно, станет одним из лучших хрестоматийных свидетельств времени. Повесть "В родном эфире" - это технология тоталитарной практической идеологии времен упадка,
16 мая, вторник. Коротко описываю утро. Ходил в Пушкинский центр, где открыта выставка. Два интересных обстоятельства: дама из магазина "Глоба" сказала, что я очень "иду" и что они уже второй раз заказывают мои книги. Подарил ей "Огурцы" и сказал, что вышлю, если они пойдут. Второе - явление Глезера: он собирается устроить скандал по поводу непринятия его в Пен-центр. Ваксберг, предвидя это, уже приготовился отказаться вести пресс-конференцию.
На площади Трокадеро, когда я начал спускаться вниз, к реке, внезапно встретил Сергея Александровича Кондратова вместе с Анатолием Аверкиным. Обрадовался им ужасно. Они утащили меня в гости к Татьяне Максимовой, вдове Владимира Емельяновича. Это за авеню Фоша. Собственную квартиру, которую Максимовы купили раньше и куда переехали сравнительно недавно, - сдавали. Татьяна выглядит очень моложаво. Говорила о продаже своего дома в Брюсселе. В том числе Татьяна рассказала: "Взять место на Сен-Женевьев-де-Буа очень трудно. Но на этот раз ей помог Никита Струве. В свое время он взял место, планируя его для Солженицына. Но теперь у Солженицына все в порядке. И место отошло Максимову.
Кормила клубникой и черешней - вкусно, значение мужа чуть переоценивает. Как и любая бесстилевая литература - он отплывает. Вряд ли вскоре его будут печатать еще и еще, читателя в последнее время он интересовал как публицист. Обедали: доблестный Кондратов кормил обедом. Вкусно. Впервые ел улиток.
Вечером было очень плохо. Весь день болела голова. Видимо, возраст, и встают проблемы акклиматизации. Кстати, у меня отчего-то возник окончательный план на последние два года жизни: "Гувернер", "Словарь терминов" конец срока, и я категорически не переизбираюсь и начинаю писать "Ленина". Я сделаю биографию, которую потом будут переиздавать всю жизнь.
Проводил утром Сер. Кондратова. Совершил огромное пешее путешествие через Тюильри, Елисейские поля до пл.Революции. Через ворота Сен-Дени вернулся обратно с обедом… Обошел вокруг Елисейского дворца - сегодня день инаугурации. Удивило только одно: проход вокруг дворца, окруженного телевизионной техникой, абсолютно свободен.
Вечером было выступление Ерофеева, Нарбиковой, Глезера и Сапгира. Все это проходило, как в Германии, через чтение собственных отрывков. Не без способности и таланта, но довольно однообразно. Главный недостаток этой прозы - раскованный рационализм. Рационализм по общему замыслу и понимания своей недостаточности и "накачивание" своей фантазии по части эротических и "грязных" деталей. Особенно это видно по Валерии Нарбиковой: какие-то унитазы, младенцы, которых насилуют через рот хоботами. Нарбикова сидела сытая и довольная, как кошка. В штанах, черных ботинках, белой кофте с бусами - одежде почти невинной - и спокойным, почти бесстрастным невинным же голосом читала эту похабель. Ее отрывок был так же сильно политизирован. В основе его какой-то дедушка, лежащий в гробу, в упоминании которого угадывался В.И.Ленин.
Витя прочел рассказ "Как мы зарезали Францию" - обычный его рациональный с очень плотной присыпкой. Саша Глезер - публично, в чтении отрывков, сводил с кем-то свои вечные счеты. Всем хочется в большую литературу.
19 мая, пятница. Утром состоялась дискуссия. Я выступил, кажется, удачно, полемизируя с Витей Ерофеевым против его модернизма. Был Алик Гинзбург, полный рассказов, повел меня в "Русскую мысль". Там поговорил со своим выпускником молодым армянином Манукяном, посидел за столом Горбаневской. Редакция помещается в большой квартире, все доброжелательно, интересно, кажется, и газета на уровне разговора. Но пришел домой, стал читать - газета-то предельно политизирована. В ней нет мягкости Алика Гинзбурга. А жаль.
Вечером был на коктейле в издательстве. Купил четыре тома эротических гравюр, как потащу в Москву - не знаю; покопался в книгах, долго по бульварам и Елисейским полям шел домой на улицу Клебера. Дочитал "Аккомпаниаторшу" Берберовой.
20 мая, суббота. Утро было занято журналистской дискуссией, где господа, прекрасно устроившиеся вне эпицентра страданий и не знающие, что такое быть голодным, рассуждали о России и что в ней не так уж плохо. Вели дискуссию Алик Гинзбург и некая Лора (из "Фигаро"), которая вобщем, по сравнению с соотечественниками, проявила большую лояльность. Я вмешался после Дымарского (сын), Грачева Андрея, г-на Сироткина - Россия полна страданий. Отвечая мне, почему-то Дымарский сказал о моем таланте оратора. Вот уж не ожидал.