В 1995 году Наталья обратилась в Прокуратуру с ходатайством о применении к ее отцу Закона "О реабилитации жертв политических репрессий", принятого в октябре 1991 года. Она выдвинула следующие аргументы: "Ежов - продукт господствующей тогда системы кровавого диктаторства. Вина Ежова в том, что он не нашел в себе сил отказаться от рабского служения Сталину, но его вина перед советским народом ничуть не больше, чем вина самого Сталина, Молотова, Кагановича, Вышинского, Ульриха, Ворошилова и многих других руководителей партии и правительства".
Рассмотрев дело Ежова, Главная военная прокуратура пришла к заключению, что за отсутствием доказательств из приговора следует исключить обвинения в шпионаже в пользу иностранных разведывательных служб и в организации убийства его жены. Но безосновательно было бы исключать из приговора другие обвинения, то есть "вредительство, покушение на совершение терактов и участие в организации исполнения этих преступлений". Прокуратура апеллировала к серьезным последствиям деятельности Ежова на посту наркома НКВД и истреблению населения страны, в котором он был повинен, будучи ответственным за организацию массовых репрессий. Таким образом, по мнению Прокуратуры, на Ежова реабилитация распространяться не может.
4 июня 1998 года Военная Коллегия Верховного Суда вынесла решение: Ежов реабилитации не подлежит. Председатель Коллегии Николай Петухов заявил, что таким образом будет соблюдено правосудие. По его убеждению, принятый в октябре 1991 года закон не предназначен для таких людей, как Ежов. Бывший член Политбюро ЦК КПСС Александр Яковлев, в то время занимавший пост председателя Комиссии при Президенте Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий, считал возобновление дела Ежова "недемократичным" и "опасным сигналом" возвращения к прежним временам и реабилитацией преступлений сталинского режима. Несмотря на это, Наталья Хаютина намерена продолжать борьбу за пересмотр этого дела.
Суд над Фриновским состоялся 4 февраля 1940 года. Он был приговорен к высшей мере наказания за участие в заговоре под руководством Ежова и 8 февраля расстрелян. Его родственники также делали безуспешные попытки добиться его реабилитации. 2 февраля Военная Коллегия вынесла смертный приговор Евдокимову, на следующий день его расстреляли. В отличие от Ежова и Фриновского, он был реабилитирован (17 марта 1956 года).
Что касается прочих лиц из окружения Ежова, его телохранитель Василий Ефимов и племянник Виктор Бабулин были осуждены Военной Коллегией 19 января и получили высшую меру; приговор был приведен в исполнение через два дня. 20 января приговорен к смерти брат Ежова - Иван и другой племянник Анатолий Бабулин, обоих расстреляли на следующий день. Другими словами, когда 3 февраля на Военной Коллегии Ежов просил не трогать его родственников, Ульрих уже отправил их на смерть. Семен Урицкий был приговорен к высшей мере 21 января и расстрелян на следующий день. Зинаида Кориман и Зинаида Гликина получили высшую меру 24 января; приговор приведен в исполнение на следующий день. 26 января к смерти приговорены Исаак Бабель и секретарь Ежова Серафима Рыжова; расстреляны на следующий день. Смертный приговор Кольцову вынесен 1 февраля; расстрел состоялся на следующий день. Боярский тоже приговорен Военной Коллегией к высшей мере 1 февраля и расстрелян на следующий день. 2 февраля тот же состав вынес смертный приговор Илье Фейгенбергу; на следующий день его расстреляли. В числе обвинений были терроризм, шпионаж, участие в заговоре, контрреволюционная деятельность. 15 октября 1939 года арестовали Филиппа Голощекина, а потом расстреляли в Куйбышеве 28 октября 1941 года. Владимир Константинов был расстрелян в январе 1940 года. Что стало с другим гомосексуальным партнером Ежова, Иваном Дементьевым, не известно. Первая жена Ежова Антонина Титова не подвергалась судебному преследованию и скончалась в 1988 году в Москве. Его сестра Евдокия также пережила сталинский террор и умерла в Москве в 1958 году. Имени матери Ежова тоже не оказалось в списках лиц, представленных Берией к расстрелу. Осталась в живых и няня Марфа Григорьевна Смирягина.
За падением Ежова последовали сотни арестов его прямых пособников и других сотрудников НКВД. Арестованы были все его заместители и начальники отделов. Почти все бывшие руководители НКВД союзных и автономных республик и подавляющее большинство начальников областных НКВД, а также другие руководящие работники были освобождены от должностей и осуждены. Уже осенью 1938 года, с сентября по декабрь, было арестовано 332 руководителя НКВД, 140 из них работали в центральном аппарате, 192 - в областных структурах. Аресты продолжались и в следующем году. За 1939 год было арестовано 1364 работника НКВД, 937 из них были сотрудниками госбезопасности.
После отстранения Ежова от должности наркома внутренних дел многие дела были пересмотрены. Несколько десятков тысяч людей, находившихся под следствием, были освобождены, а обвинения сняты. Произошла некоторая разгрузка ГУЛАГа: в течение 1939 года из лагерей и колоний выпустили на свободу 327 400 заключенных. Такого раньше не бывало. Хотя многие из них были политзаключенными, среди них почти не было заметных партийных или правительственных функционеров. В то же время 28 октября 1939 года работники Прокуратуры СССР обратились к Жданову (члену Политбюро, курировавшему следствие по делу Ежова и его команды в НКВД) с жалобой по поводу фактов несоблюдения постановления от 17 ноября 1938 года, принятого с целью "восстановления законности". По их свидетельствам, Берия и его соратники саботировали прокурорские расследования с целью реабилитации, и небезуспешно. Так, в течение 1939 года в прокуратуру Новосибирской области поступило 31473 жалобы от людей, осужденных тройками и Особым совещанием при НКВД, но областные чекисты чинили препятствия рассмотрению этих жалоб, утаивая большую часть документации от прокуратуры и чрезмерно затягивая ее передачу.
Насколько удалось организаторам Большого террора приблизиться к намеченной цели? В любом случае идея Сталина навсегда покончить с криминальным миром с помощью приказа № 00447 потерпела крах. За год с небольшим Москву вновь наводнили уголовники. И 21 февраля 1940 года Берия писал главе правительства Молотову, что за 1939 год и первые два месяца 1940 года московская милиция арестовала 28921 человека за различные преступления (разбой, кражи, убийства, хулиганство, нарушение паспортного режима). Кроме того, в Московском отделе уголовного розыска числились 7032 человека, ранее судимых за воровство, хулиганство, грабежи и другие уголовно наказуемые проступки. "Московская милиция, - писал Берия, - ежедневно задерживала в среднем 300–400 человек и около половины из них составляли "люди без определенных занятий и постоянного места жительства". Берия считал необходимым очистить Москву от бандитов, профессиональных воров и других криминальных элементов и просил санкционировать арест 5–7 тысяч уголовников, нелегально проживающих в Москве (в городе и области), с последующим лишением свободы решением Особого совещания на сроки до восьми лет. Кроме того, предлагал осудить 300 "профессиональных бандитов и грабителей", уже неоднократно судимых, на Военной Коллегии к расстрелу. Члены Политбюро Молотов, Ворошилов и Каганович согласились с этими предложениями, а Сталин, более того, начертал резолюцию: "За. Расстреляйте человек 600. Ст[алин]".
Таким образом, в 1940 году, как и в 1937 году, советское руководство в сиюминутных целях было готово не обращать внимание на "мелочную законность". По установленному законодательству такого рода преступления были подсудны народным судам и уголовным коллегиям областных и республиканских судов, а вовсе не Военной Коллегии, призванной рассматривать в качестве суда первой инстанции лишь важнейшие государственные преступления.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
"Под руководством сталинского питомца, секретаря ЦК ВКП(б) товарища Ежова, посланного партией для укрепления НКВД, советская разведка стала наносить беспощадные и меткие удары троцкистски-рыковско-бухаринским бандитам".
(Правда. 1937. 20 декабря)
Каким человеком был Ежов? Ростом 151 см, он был очень невысок. Вероятно, чтобы казаться выше, он носил сапоги на высоком каблуке. По некоторым свидетельствам, он также прихрамывал. Ежов был худ и тщедушен. Лицо маленькое, без особого выражения, с нездоровой желтоватой кожей и оттопыренными ушами. Волосы темные (каштановые), торчат неправильным бобриком и лоснятся. На правой щеке рубец, оставшийся с времен гражданской войны. Плохие, с желтизной зубы, подтверждающие правдоподобность рассказа о том, что якобы после ртутного отравления зубы начали выпадать. Больше всего запоминались глаза; они, как вспоминал Дмитрий Шепилов, были "серо-зелёные, впивающиеся в собеседника буравчиками, умные, как у кобры". Абдурахман Авторханов называет их "алчными глазами гиены". Что же касается внешнего облика Ежова в целом, Шепилов, беседуя с ним в его кабинете осенью 1937 года, нашел его "плюгавым" и "щупленьким". Одевался Ежов просто, в военные галифе и гимнастерку; его простые, грубоватые сапоги имели рыжеватый оттенок из-за того что их редко чистили. По отзывам, у него был "тихий ровный голос", баритон; Ежов изредка довольно чисто пел романсы и народные русские песни. По словам Фадеева, в свободное время он любил играть на гитаре, петь и танцевать.
Завидным здоровьем Ежов не отличался. В начале 30-х годов у него нашли туберкулез легких, миастению, неврастению, анемию, истощение, ангину и ишиас. Кроме того, по некоторым сведениям, он страдал от псориаза. Болеть он начал рано. В 1916 году был ранен и получил полугодовой отпуск. Аналогичный случай произошел во время гражданской войны. В 1922 году, заболев от переутомления, он лечился в Кремлевской больнице по поводу колита, анемии и катарального воспаления легких. Позднее в том же году Ежову дали отпуск на основании его "переутомления" и наличия "без малого семи заболеваний"; он отбыл лечиться в Кисловодск. Летом 1927 года прошел курс лечения кумысом на Урале. С июля 1934 года Политбюро направило Ежова на лечение за границу, он провел несколько недель в санатории в Вене. В сентябре 1935 года он опять свалился от переутомления. По настоянию Сталина Политбюро предоставило ему двухмесячный отпуск и послало на лечение за границу (после 1936 года подобные заграничные поездки не повторялись). Вскоре после его назначения главой НКВД в сентябре 1936 года Ежов почувствовал себя плохо якобы из-за ртутного отравления, и когда в ноябре 1938 года он был смещен, основанием послужило его "болезненное состояние". После отставки он действительно писал, что за последние два года его нервная система была перенапряжена и он начал страдать от ипохондрии. Под арестом в январе 1940 года Ежов опять серьезно заболел; врачи поставили пневмонию, он был переведен в тюремную больницу. Чахоточное состояние не красило его поведение. Во время разговора с Шепиловым он "тяжело и натужно" кашлял: "Он кашлял и сплевывал прямо на роскошную ковровую дорожку тяжелые жирные ошметки слизи".
На здоровье Ежова, вероятно, отразилось его пристрастие к алкоголю. По свидетельствам очевидцев, после августа 1938 года оно превзошло все границы, даже в сравнении с пьянками конца 20-х в компании Конара и Пятакова. К 1933–1935 годам он систематически напивался. По свидетельству Серафимы Рыжовой, его личного секретаря в течение десяти лет, пьянки с подручными из аппарата НКВД занимали большую часть рабочего дня Ежова. В начале 1939 года Андреев, Берия и Маленков докладывали, что удостоверились в "постоянном пьянстве" Ежова. Он систематически появлялся на работе не раньше четырех или пяти часов, приучив к этому весь аппарат НКВД. На судебном процессе он не отрицал, что "пьянствовал", но добавил, что "работал как вол". "Где же мое разложение?" - не соглашался Ежов. Несмотря на колоссальное трудолюбие, из-за слабого здоровья и алкоголизма он временами производил впечатление довольно неважного функционера. Достаточно вспомнить неблагоприятные отзывы о его работе в Марийском обкоме и большие периоды бездеятельности в последующие годы службы.
По имеющимся сведениям Ежов был бисексуалом. Он был дважды женат: первый брак оказался неудачным, второй также не был безоблачным. Не имея собственных детей, зарегистрированных на его имя, он удочерил девочку, которая в своем дневнике описывает его как любящего отца, хотя виделись они нечасто. Кроме интимных связей с другими женщинами, с пятнадцатилетнего возраста Ежов вступал в сексуальные взаимоотношения с мужчинами. Безусловно, к подобной информации надо подходить с осторожностью, потому что она получена в ходе сталинских дознаний, но Ежов так и не опроверг свои признания по этому вопросу - в отличие от ряда других обвинений.
Некоторые авторы указывают на его низкий интеллектуальный уровень, подчеркивая, что он даже не закончил начальное образование. Не желая утверждать обратное, мы должны добавить, что перед революцией Ежов в кругу своих соратников был известен как "Колька-книжник" и пользовался репутацией начитанного человека. По словам Фадеева, он любил читать, любил поэзию, даже иногда сам сочинял несколько строк. В начале 20-х годов он в анкете указал: "образован (самоучка)". Марксизм-ленинизм он тоже освоил самостоятельно. Фадеев описывает, как в середине 20-х Ежов ночи проводил над книгами, "чтобы овладеть теорией Маркса-Ленина-Сталина". В1926–1927 годах он был слушателем годичного курса по марксизму-ленинизму при Центральном Комитете. Тем не менее, по отзывам его знакомых, даже занимая высокие посты, он оставался неучем. Шепилов, например, описывает Ежова как "малокультурного и в теоретическом отношении совершенно невежественного человека". Писал он неуклюже, с большим числом синтаксических и грамматических ошибок, оратором тоже был неважным и не любил выступать с речами.
В 30-е годы у Ежова были служебные помещения в здании ЦК на Старой площади (на пятом этаже), в административном здании центрального аппарата НКВД на Лубянке, а с апреля 1938 года - в наркомате водного транспорта. У него была квартира в Кремле плюс шикарная дача в Мещерино, на окраине Москвы, с кинозалом, теннисным кортом, нянькой и т. п. По имеющимся сведениям, на почтовые отправления из-за границы жена Ежова потратила несколько тысяч долларов. Все это свидетельствует, что, испытав нужду в юности и в начале своей карьеры, Ежов не отказывал себе в "буржуйских" удовольствиях. Кроме того, по некоторым сведениям, он был еще и коллекционером. По словам Льва Кассиля, Ежов однажды показал ему многочисленные модели яхт и кораблей, которые сделал сам или собрал в уникальную коллекцию. С другой стороны, у него была довольно жуткая мания коллекционировать пули, которыми были расстреляны наиболее заметные фигуры из числа его жертв.
В идеологическом плане Ежов был радикалом, и до такой степени въедливым, что иногда даже отходил от официального курса. В начале 1920-х годов он, по меньшей мере, симпатизировал группе "рабочая оппозиция", а впоследствии поддерживал знакомство с различными оппозиционерами, такими как Пятаков, Марьясин и Конар. В период работы Ежова в Марийском обкоме его невзлюбили за борьбу с "национал-шовинизмом". В Казахстане он горячо возражал против предоставления концессий иностранным капиталистам. В конце 1920-х годов он выступил не только против "правых", но и против "партийного болота". Его называли "большевистский Марат", фанатичный и кровожадный палач, который не знал, как остановить "чистки", на совести которого было бесчисленное множество жертв, который никого не щадил, даже своих знакомых и близких. Однако свидетельства 20-х годов единодушно дают ему совсем другую характеристику. В то время Ежов, похоже, был полной противоположностью - доброжелательным, внимательным, отзывчивым, гуманным, мягким, тактичным, свободным от чванства и бюрократизма, готовым на любую помощь, скромным, довольно приятным, тихим, слегка застенчивым.