За столом становилось все шумней - в основном тут была молодежь, и Любовь Ивановна подумала: а ведь все эти ребята, аспиранты, младшие научные сотрудники, инженеры, - ровесники моего Кирюшки. Да, всем им лет по двадцать пять - двадцать шесть. Когда же она проглядела в сыне устремленность? Не стала спорить с ним, не заволновалась даже, когда он написал, что бросает институт - аллах с ней, с педагогикой, сыт по горло. Ребята в порту заколачивают дай бог как! Ему уже предложили должность старшего электротехника. Кирилл писал: "Ты закончила институт с отличием, сколько лет вкалываешь, а имеешь свои 160 рэ и из них еще 50 посылаешь мне. А тут, сама знаешь, сколько можно иметь, если только не щелкать зубами. Да и мне неловко уже на твоей шее сидеть". Она ответила: делай как хочешь! Хорошо бы, конечно, если б все-таки остался на вечернем отделении. Подумай как следует. Ответ пришел быстро: Кирилл уже поступил на работу, и тон письма был веселый - все отлично! Потом пришла посылка - палтус холодного копчения и несколько баночек с зубаткой и тресковой печенью.
Может быть, Любовь Ивановна не стала спорить с Кириллом потому, что еще покойный муж частенько ругал ее: не тащи ребят за уши. Пусть растут как хотят. Инкубаторные люди - самые никудышные. Набьют себе шишек? Тем лучше: поумнеют без твоей помощи. И вообще - поменьше лялькайся с ними, поменьше расцеловывайся, а то смотреть тошно.
Сейчас, глядя на этих веселых, остроумных молодых людей, которые словно бы упивались и праздником, и сознанием своей причастности к особому миру - миру ученых, и у которых не было сомнений в своей дальнейшей судьбе, и которые уже успели, пусть немного, но все-таки кое-что сделать в жизни, чтобы иметь право ощутить свою значимость и значительность. Глядя на них, Любовь Ивановна испытала легкое чувство зависти, а мысль о том, что никогда за таким вот столом на месте Саши Долгова не будет сидеть Кирилл, не будет с такой вот наигранной сдержанностью принимать поздравления и улыбаться похвалам, - мысль эта оказалась грустной.
Кто-то включил радиолу, и первые, нетерпеливые пары сразу же потянулись танцевать - в самый раз встать и уйти. Любовь Ивановна поднялась и пошла к выходу, прижимаясь к стенке, чтобы не мешать танцующим. Ей показалось, что ее окликнули, она обернулась и увидела машущего рукой Туфлина.
Улыбаясь и извиняясь на ходу, Туфлин пробирался к ней и, взяв Любовь Ивановну под руку, спросил с шутливой строгостью:
- Как я понимаю, собрались удрать, голубушка? А мне что ж, с этими девчонками плясать прикажете?
Танцевал он хорошо, быть может, чуть старомодно, с какой-то торжественностью, что ли, будто не танцевал, а исполнял очень важный обряд, требующий молчания и сосредоточенности. Любовь Ивановна не выдержала:
- Да вас надо на конкурсы посылать, Игорь Борисович!
- Когда-то брал призы, - кивнул он. - Теперь уже не тот конь.
- Тот, тот! - засмеялась Любовь Ивановна. Ей было приятно, что Туфлин остановил ее и пригласил танцевать и что другие пары замедляют шаг и постораниваются, чтобы не толкнуть ненароком.
Когда музыка кончилась, Туфлин церемонно поцеловал ей руку и отвел Любовь Ивановну в сторону. Он не запыхался, не раскраснелся, и Любовь Ивановна подумала - молодчина он все-таки, в свои-то шестьдесят с лишним лет. В институт и из института каждый день пешком, машиной почти не пользуется, вечерами играет в теннис со своими аспирантами, зимой ходит в бассейн. Туфлин был сухощав, с розовым, неожиданно молодым лицом, яркими пухлыми губами, и лишь дряблая кожа на шее да морщины возле ушей безжалостно выдавали его возраст.
- Что нового, голубушка? - спросил он.
- Господи, - сказала Любовь Ивановна. - Да мы с вами только вчера переговорили обо всех делах.
- Это о делах, - мягко улыбнулся пухлыми губами Туфлин. - К сожалению, у нас почти не бывает времени поговорить не о делах. Черт знает какая жизнь! Так что же все-таки нового, кроме платья, как всегда очаровательного и ослепительного?
Ему что-то надо от меня, - подумала Любовь Ивановна. В институте знали: если Туфлин становится особенно вежливым и приветливым, значит, ему что-то надо.
Все-таки она сказала: пока ничего нового. Володька ждет приказа министра и осенью демобилизуется, приедет сюда, хочет устроиться в институт, шофером. Туфлин кивнул: конечно, устроим, никакого вопроса нет. Старший сын по-прежнему работает в Мурманске, доволен, жениться не спешит, - и Туфлин снова кивнул, ласково глядя на Любовь Ивановну.
- Да, в бабушки вам вроде еще рановато.
- Сегодня мы говорим друг другу комплименты, - сказала она. - А если честно, Игорь Борисович… Начнем деловой разговор?
- Увы, - вздохнул он. - Я понимаю, конечно, здесь не место и не время, но, может быть, лучше сейчас и здесь, чем официально в моем кабинете. Вы много занимались высокопрочными сталями мартенситного класса… Я хотел бы просить вас заняться трубными. Работы много, работа долгая, но, понимаете, голубушка…
Он говорил, чуть заметно морщась, будто ему неприятно было говорить, но вот - приходится делать это по какой-то унылой обязанности. Да, там, наверху, в о з н и к в о п р о с ("Вы понимаете, конечно?"). Пока он может сказать только одно: работа крайне нужная. Необходима сталь с повышенной ударной вязкостью.
- За счет чего? - спросила Любовь Ивановна. - Обычно такие стали легируют ниобием и вольфрамом.
- Вот-вот, обычно! - усмехнулся Туфлин. - Мы покупаем такие трубы на Западе, платим за них нефтью и газом, а приварка-то никакого. Легированные стали влетают в копеечку, значит, надо поискать на рядовых марках, за счет повышения механических свойств.
- Методом "тыка"?
- Что? - не сразу понял Туфлин. - А, нет. Надо поглядеть, что уже есть. Познакомиться с производственными требованиями и возможностями (это значило - ехать в командировку, но Любовь Ивановна еще не знала - куда). Так как, голубушка?
Она ответила не сразу. Все было странно. Странно, что разговор о новой работе зашел действительно в таком неподходящем месте - в ресторане, на банкете, словно нельзя было подождать до понедельника. Странно, что Туфлин предлагает эту работу ей, старшему инженеру, хотя, наверно, кто-то вполне мог бы сделать на ней кандидатскую. Странно, что не говорит об этой работе подробней - почему вдруг т а м "возник вопрос"?
- Ну, что ж, - сказала она. - Вам видней, чем должна заниматься старший инженер Якушева. А танцевать со мной вы уже не хотите?
Туфлин спохватился: ну, конечно же, идемте! Она мягко освободила руку. Устала, да и Галя Долгова сидит дома одна, мало ли что. Давайте уж подождем до следующего банкета…
Она шла и думала: все, все странно! Ясно только одно - Туфлин сам не верит, нужна ли эта работа вообще. У нас хорошими темами не разбрасываются, и, если бы тема казалась ему перспективной, он отдал бы ее не мне, а кому-нибудь из своих аспирантов или "эмэнэсов" - младших научных сотрудников.
У нее был ключ от квартиры Долговых, и Любовь Ивановна тихо открыла дверь. Галя спала. Очевидно, она долго читала, да так и уснула, уронив книгу. Любовь Ивановна подняла книжку и осторожно, стараясь не шуметь, вышла. Она услышит, когда вернется Долгов. Этот дом построен так, что в нем слышно все.
Сколько лет прошло с тех пор, как она здесь, в этом доме, в этой квартире, а возвращаясь вечерами домой, всякий раз снова и снова испытывала острое, не утихающее с годами чувство одиночества, к которому невозможно было привыкнуть. Оно стало еще острее, когда Володька ушел служить в армию. Ангелина советовала: "Возьми себе собачонку, хоть самую замухрышную. По себе знаю, как это успокаивает". У нее был уже другой пес, маленький, глупый и ласковый.
Любовь Ивановна скинула тесные туфли, сунула ноги в тапочки и сразу стала маленькой. Муж говорил о ней: "Метр с шапкой". Сыновья удались в отца - оба рослые, - и, когда она шла с ними, ей казалось, что встречные смотрят на нее с уважением: дескать, такая худенькая и маленькая, а вот поди ж ты, каких парней нарожала! Володька - тот вообще вымахал что вверх, что вширь: в школе у него была кличка - Сундук.
…Переодеться, пойти в ванную, поглядеть на себя в зеркало, на смуглое лицо, на свои коротко стриженные седые волосы (Ангелина ругается: "Дура, тебе краситься надо, ты ж еще хоть куда, а совсем себя забросила".), на усталые темные глаза, которые сейчас кажутся особенно большими из-за "теней"… Хоть куда! - усмехнулась она.
…Вымыться, смыть "тени", и тогда лицо становится совсем простым, даже простецким. У нее нерусское лицо. Покойный муж любил повторять одну и ту же шутку: "Наверняка твою прабабку какой-нибудь калмык или башкир догнал". У ребят тоже диковатые темные глаза, они похожи на мать, а говорят, если сыновья похожи на мать, значит, будут счастливыми.
…Поставить чайник. Так было всегда, еще при муже. Откуда бы они ни возвращались, даже из гостей, обязательно ставился чайник. Она ждала, когда закипит вода, и чувствовала, как снова подступает, подкрадывается оно, знакомое, томительное и беспощадное одиночество.
Она уже умела убегать от него. После работы шла в Дом ученых - на концерт, на лекцию, или просто в кино, или в соседний дом к Ангелине, или закатывала стирку допоздна, - тогда ощущение одиночества отступало. А ведь проще простого было поддаться ему. Любовь Ивановна думала, что ее спас какой-то инстинкт самосохранения. Однажды библиотекарша, совсем девчонка, спросила ее, отчаянно краснея: "Любовь Ивановна, у вас кто-нибудь есть? Ну, в смысле мужчины?" - "Нет, - ответила она. - А почему это тебя интересует?" - "Мы тут поспорили, есть или нет. Вы всегда такая спокойная, нарядная…" Смешная девчонка! Но не станешь же рассказывать ей, что стоит увидеть на улице офицера, идущего под руку с женщиной, - выть хочется. Слава богу, через два месяца вернется Володька…
Она не ложилась спать, не включала телевизор, - сидела, читала газеты и прислушивалась, не стукнет ли на площадке дверца лифта. Время от времени лифт начинал гудеть; гудение то уходило под потолок, то замирало внизу, под полом, - нет, это не Долгов. Он вообще вернется поздно. И родственников приведет ночевать. Надо было бы на эту ночь забрать Галку к себе, - подумала она.
Внезапно она поймала себя на том, что в мыслях старательно уходит от сегодняшнего разговора с Туфлиным, и не просто уходит, а отгоняет, отталкивает то неприятное, что ей показалось в нем так явственно. А зачем отгонять? Не проще ли сказать самой себе: да, кто-то где-то что-то кому-то сказал, а для Туфлина, быть может, даже случайный разговор приобрел значение возникшего вопроса. Не зря же о нем говорят, что он всегда "держит уши топориком". Вот и решил быстренько сунуть эту работу мне, чтобы в случае чего доложить - как же, как же! В моей лаборатории давно ведутся подобные исследования! Если же не окажется этого "в случае чего" - что ж, положим все бумаги на полку, а там, как говорит Долгов, авось в будущем, пригодится.
Ей стало обидно. За эти годы она сделала две большие работы, и ее хвалили; ее статья "Термомеханическая обработка стали типа ХНМС" была опубликована в журнале "Металловедение" с примечанием от редакции: "Сталь внедрена в производство и в настоящее время широко применяется для изготовления пальцев тракторов". Другая работа была связана с созданием нержавеющей стали для имплантантов, и у Любови Ивановны было авторское свидетельство. Последний год она занималась упрочнением мартенсито-стареющих сталей; теперь эту работу, конечно, Туфлин передаст кому-нибудь другому.
Гулко хлопнула дверь лифта, и Любовь Ивановна вскочила: вернулся Долгов, - надо сказать, что Галя спит и чтобы не шумел.
Долгов был один, без родственников, скучный и усталый, будто вернулся не с банкета, а с тяжелой работы. Любовь Ивановна успела выйти на площадку раньше, чем он открыл свою дверь.
- Саша!
- Да?
- Постарайся не греметь, она спит, - сказала Любовь Ивановна. Долгов прислонился к дверному косяку. - Что с тобой?
- Стресс выходит, не обращайте внимания, - ответил Долгов. - А у вас, как я понимаю, был не очень-то приятный разговор с начальством?
Она пожала плечами. Почему же неприятный? Обычный деловой разговор. Долгов хмыкнул в бороду.
- А если не секрет?
Она рассказала о разговоре с Туфлиным, и Долгов вытащил из кармана свою трубочку.
- Все правильно, - сказал он. - Шеф спит и во сне видит себя членкором. Для этого ему, как минимум, нужно все время быть на современной волне. Самому недосуг, а темка вроде бы самая-самая, как я понимаю, ну, а почему он сунул ее вам - понятно. Вы, Любовь Ивановна, из ломовых лошадей, простите уж меня за это… И будете ломить на шефа год или два, сколько там получится. В кандидаты вы не рветесь, и это он тоже железно сечет.
- Перестань, пожалуйста, - поморщилась Любовь Ивановна. - Все-то ты знаешь, все высчитываешь.
Долгов разжег трубку, затянулся и, разгоняя дым рукой, тихо спросил:
- Но ведь, Любовь Ивановна, вы ждали меня не для того, чтобы сказать, что Галка спит?
2
Туфлина не было два дня, - секретарша сказала, что он в городе, оформляет документы на командировку в Бельгию, - и только в среду он вызвал Любовь Ивановну к себе.
Лаборатория находилась в ЭТК - экспериментально-техническом корпусе, или, как по начальным буквам его окрестили институтские остряки, - Этой Тихой Конторе. До административного корпуса надо было идти длинными коридорами, подниматься и спускаться по узеньким лестницам, и Любовь Ивановна успела как бы проиграть в себе предстоящий разговор с Туфлиным.
Она уже просмотрела все материалы по трубным сталям, какие были в институтской библиотеке, и реферативный журнал "РТ", и комплекты "Металлографии и термообработки" за несколько лет, - ничего похожего на то, что надо было сделать, у нас еще не делалось. Значит, она была права, и все придется начинать на голом месте, тем самым методом "тыка"? Ну, положим, не совсем на голом: студенты-первокурсники - и те знают, что при термообработке стали меняется аустенитное зерно.
Ей пришлось подождать: Туфлин разговаривал с кем-то по междугородному телефону, но все-таки встал из-за стола, чтобы поздороваться с Любовью Ивановной.
Она села в кресло, низкое, неудобное, и, стараясь не прислушиваться к чужому разговору, подумала, что Долгов, конечно, зря так относится к Туфлину. В молодые годы люди хорошо видят человеческие слабости, потому что они еще несвойственны им самим, но не понимают их и, тем более, не хотят оправдывать или хотя бы прощать их. Что из того, что Туфлин, почтенный доктор физических наук, лауреат Государственной премии (еще старой, Сталинской), хочет быть членкором? А сам Долгов не хочет? И разве можно сравнивать, какую жизнь они прожили и как шли в науку? У Долгова все по линеечке: школа, институт, аспирантура, диссертация… Туфлин - и это тоже знали все - не успел защититься в сорок первом, ушел на фронт, был ранен и три года проработал на Урале, в заводской лаборатории. Потом еще три года работал над новой диссертацией - та, довоенная, показалась ему безнадежно устаревшей и ненужной. А ведь мог защититься и по старой, вполне мог! Надо было обладать и мужеством, и честностью перед самим собой, чтобы отважиться на такой шаг. И доктором он стал поздно, уже пожилым человеком: все не хватало времени. Он был слишком хорошим организатором, а у нас много хороших ученых и мало хороших организаторов. Этот институт - его любимое детище. Говорят, когда институт строился, Туфлин месяцами мотался по командировкам, выбивая все необходимое.
Молодым не нравится, что он носит яркие клетчатые пиджаки, а не какую-нибудь затрепанную куртку с кожаными заплатами на локтях - писк нынешней моды! - и что он всегда с пестрой "бабочкой", и что от него пахнет какими-то хорошими духами. Они посмеиваются втихую: "Туфлин-Подкаблучников", потому что жена Туфлина моложе его на двадцать шесть лет и он называет ее заинькой, а у них, молодых, принято называть своих жен швабрами, сковородками, шнурками или клизмами. Им не по душе, что со студентами-дипломниками возятся они, а деньги, по двадцатке за каждого, получает Туфлин. И что в последнее время зачастил по заграницам, и порой не один, а со своей заинькой, и заинька возвращается оттуда в таких мехах и замшах, что швабры, шнурки и сковородки только вздыхают украдкой.
…Туфлин уже кончал говорить по телефону, и лицо у него было радостным - очевидно, разговор оказался приятным. "Спасибо, спасибо… Да, конечно, обязательно!.. Еще раз большое спасибо…" - и положил трубку так аккуратно, будто боялся потревожить собеседника неосторожным движением. Тут же он вышел из-за стола и сел в кресло напротив Любови Ивановны, сцепив на груди пальцы.
- Вы сегодня прекрасно выглядите, - сказал он. - Вообще когда я вас вижу, мне почему-то всегда хочется улыбаться.
Любовь Ивановна смущенно отвела глаза и почувствовала, что краснеет. Совсем ни к чему.
- Наверно, это от радости перед новой работой, - сказала она, и Туфлин тихо рассмеялся: шутка понравилась ему. Протянув руку, он положил ее на руку Любови Ивановны - это прикосновение было дружеским и ласковым, в то же время, как показалось Любови Ивановне, многозначительным.
- Ну вот и славно, голубушка, - сказал Туфлин. - А, я грешным делом, понервничал малость. Просто поставил себя на ваше место. Свалить такую внеплановую работенку на ваши худенькие плечики, да еще без уверенности, что она вам по душе, да еще не зная ни конечных сроков, ни… - он осекся. - Тем более что в Москве, в ЦНИИчермете тоже работают с трубными сталями, но в другом направлении. Они там влюблены в легирование, как пятиклассники в балерину. Знаете, с кем я только что говорил? С Великим Старцем.
Он замолчал, глядя на Любовь Ивановну, будто ожидая увидеть, какое впечатление произведет на нее это известие. Великим Старцем называли академика Вячеслава Станиславовича Плассена. В студенческие годы Любовь Ивановна училась у него, и Плассен любил говорить студентам: "Вы, конечно, все гении, в этом я никогда не сомневался. Но я ретроград и предпочитаю в науке работяг вроде Любочки Романцовой". В прошлом году он приезжал в институт, и Любовь Ивановна отважилась подойти к нему: "Вы не узнаете меня, Вячеслав Станиславович?" Он насмешливо поглядел на нее из-под густых белесых бровей: "Ты что ж думаешь, у меня уже склероз? Давай поцелуемся, Любочка". И расцеловал ее на виду ошалевшего от неожиданности, но вежливо улыбающегося начальства.
Потом ей сказали, что Долгов трепался по всему институту, будто Любовь Ивановна неделю не мылась, оберегая на своих щеках следы высокопоставленных поцелуев.
Должно быть, сейчас Туфлин так и не понял, как же отнеслась Любовь Ивановна к тому, что он разговаривал с Плассеном.