На тот момент, когда Сковорода взялся за его воспитание, сыну священника Николаевской церкви Алексеевской крепости Михаилу Ковалинскому было около восемнадцати лет. Забегая вперед, следует сказать, что после того как Ковалинский закончит Харьковский коллегиум, он на протяжении 1766–1769 годов в нем же будет преподавать поэтику, а осенью 1769-го отправится в поисках счастья в Санкт-Петербург, где станет воспитателем сыновей последнего гетмана Украины Кирилла Разумовского – Льва и Григория. В 1772–1775 годах вместе со своими учениками он отправится в путешествие дорогами Франции и Швейцарии, после возращения домой займет должность главного смотрителя московского Воспитательного дома, прокурора Военной коллегии в Санкт-Петербурге, в 1780-х годах – главы канцелярии князя Григория Потемкина, в 1790-х – будет управителем Рязанского наместничества, в 1801–1804 годах – куратором Московского университета… И несмотря на то, что этот очень образованный, воспитанный, благородный и элегантный человек, как вспоминал его праправнук по материнской линии Сергей Соловьев, "был близок с Потемкиным, вращался среди питомцев "Энциклопедии" Дидро и даже ездил в Ферней к Вольтеру, настроение его, взгляды всецело определялись Сковородой…". Ковалинский станет и первым биографом великого философа. Одним словом, сковородиновская наука "хорошего воспитания" дала свои плоды. Но что такое "хорошее воспитание", как его понимал Сковорода?
По мнению философа, оно начинается с воспитания родительского, ведь именно родители должны выполнить две основные заповеди: "хорошо родить" и "хорошо научить". Если же кто-то из родителей не выполнил ни одной из этих заповедей, то он вообще не имеет права называться отцом или матерью – в таком случае он, скорее, виновник "вечной погибели" души ребенка. А если кто-то последовал только одной заповеди, тогда он – "полуотец" или "полумать". Итак, начальная заповедь – "хорошо родить". Она предусматривает, во-первых, то, что будущие родители любят друг друга, а еще – они благочестивы и физически здоровы. Во-вторых, они должны придерживаться нескольких нехитрых, но очень важных правил "хорошего рождения":
Сей в перву и втору луну, сиречь в квадру.
Сей, изшед из пиров и бесед священных.
Зрев мертвеца или страшен позор, не сей.
Заченшей сверх не сей. Не в меру пьян не сей.
Зачавша да носит в мыслях и позорах святых,
И в беседах святых, чужда страстных бурей,
В тихом бесстрастии, во зрении святых.
И после рождения ребенка его первыми и лучшими воспитателями остаются отец с матерью. Если же, к примеру, мать не хочет сама кормить свое дитятко, а препоручает это кормилице, она тем самым убивает добрую половину своей материнской любви. А когда отец, ссылаясь на крайнюю занятость, не уделяет малышу должного внимания, а сразу же отдает под опеку наемных воспитателей, – это примерно то же самое, что посадить на царский трон раба.
Другая родительская заповедь – "хорошо научить" – предусматривает две вещи: заботу о здоровье ребенка и воспитание благодарности.
Несмотря на то, что вся философия Сковороды – это некий единый стремительный порыв за границы видимого мира, а истинную сущность человека он искал только в царстве духа, для него никогда не было характерным пренебрежительное отношение к телу. Сковорода, точно так же, как и когда-то Франциск Ассизский, считал, что человеческое тело относительно души играет роль евангельского осла, на котором Христос въезжает в Иерусалим. "Сокращай излишнюю пищу, – советовал он Ковалинскому, – дабы не проявлял своей необузданности осленок, то есть плоть; с другой стороны, не убивай его голодом, дабы он мог нести седока", то есть бессмертную душу. Недаром философ уделял такое пристальное внимание вопросам питания, физического здоровья, гигиены. Например, ссылаясь на авторитет знаменитого римского врача Галена, лекаря императоров Марка Аврелия, Вера и Коммода, Сковорода советует юноше употреблять в пищу по большей части холодные продукты, поскольку, на его взгляд, горячая еда приводит к появлению в молодом организме, и без того горячем по своей природе, лишней влаги, которая является причиной многих болезней. Заботясь о здоровье, следует придерживаться умеренности во всем, даже в занятиях наукой, так, чтобы лишние нагрузки не повредили телу, и в первую очередь, таким "тонким" его частям, как глаза и легкие. А еще, говорит Сковорода, ни в коем случае не следует прислушиваться к советам случайных людей относительно того, как нужно лечить те или иные болезни, или прибегать к таким методам лечения, как, например, кровопускание. Одним словом, "здоровье следует беречь, как зеницу ока". Но, конечно же, еще больше следует заботиться о здоровье моральном. В конце концов, "благодарность", которую родители должны воспитать у ребенка, – это не что иное, как душевное спокойствие, следующее из умения согласовывать собственную волю (propria voluntas) с Божьим промыслом. Хорошо воспитанное сердце, говорил философ, "не станет безобразно и бесновато гоняться за мирскими суетами… Ибо ничем бездна сия – сердце наше – не удовлетворяется, только само собою, и тогда-то в нем сияет вечная радости весна".
Когда же ребенок немного подрастет, на помощь родителям приходят профессиональные педагоги. Для них первейшим и важнейшим заданием является распознание "сродности" ребенка к тому или иному делу. Конечно, сделать это очень непросто, но вполне возможно, учитывая то, что "всякая тайна имеет свою обличительную тень". "Смотри, – говорит философ, – когда мальчик, сделав для игрушки воловье ярмо, налагает его щенкам или котикам, – не сия ли есть тень хлебопашеской в нем души? И не позыв ли к земледеланию?.. Если припоясывает саблю, – не аппетит ли к воинствованию?..
Когда трехлетний отрок самовольною наслышкою перенимает божественные песни, любит заглядывать в священные книги, перекидывать листы, смотреть то на таинственных образов картинки, то на буквы, – не сие ли обличает тайную искру природы, родившей и зовущей его в упражнение богословское?"
Говоря о "тайной искре природы", скрытой в душе каждого ребенка, Сковорода имеет в виду глубинную "софийность" бытия, в частности некую предустановленную гармонию между человеком и обществом. Все сотворенное Богом – это не что иное, как прекрасная "божественная комедия", а человек – актер "на театре жизни". Это старое представление о "театре мира" (theatrum mundi) и человеке-актере имеет у Сковороды глубокую религиозную подоплеку. В конце концов, философ говорил здесь о "разнообразной Премудрости Божией", то есть о тех многочисленных ветвях Божьего промысла, которые, вместе взятые, составляют "плодоносный Церкви, яснее сказать, общества сад". Отождествляя Церковь, как мистическое Христово тело, с обществом, Сковорода утверждал, что должный порядок царит здесь только в том случае, "когда каждый член не только добр, но и сродную себе разлившейся по всему составу должности часть отправляет. И сие-то есть быть счастливым, познать себя, или свою природу, взяться за свою долю и пребывать с частию, себе сродною, от всеобщей должности".
Таким образом, воспитание должно быть естественным, то есть основываться на врожденных способностях. "Всякое дело, – говорил Сковорода, – преуспевает, если она [натура] путеводствует. Не мешай только ей, а если можешь, отвращай препятствия и будто дорогу ей очищай; воистину сама она чисто и удачно совершит. Клубок сам собою покатится из горы: отними только ему препятствующий претыкания камень. Не учи его катиться, а только помогай. Яблоню не учи родить яблоки: уже сама натура ее научила. Огради только ее от свиней, отрежь сорняки, очисти гусень, отврати устремляющуюся на корень ее мочу и прочее. Учитель и врач – не врач и учитель, а только служитель природы, единственной и истинной и врачебницы, и учительницы. Если кто чего хочет научиться, к сему подобает ему родиться. Ничто от людей, от Бога же все возможно".
Сковорода хорошо видел, что душа его воспитанника от природы стремится к "чистым музам", и старался сделать так, чтобы она не сворачивала с истинного пути. Он советует ему читать хорошие книги, наслаждаться изысканной музыкой, которая является "великим врачевством в скорби, утешением же в печали и забавой в счастии", искать настоящих друзей, а на житейский театр смотреть свысока, чтобы научиться быть мудрым, наблюдая за человеческой глупостью. "Ибо если бы мы, – говорил Сковорода Ковалинскому, – как говорит Теренций, учились на опыте других, извлекая из него нам полезное, и если бы мы всматривались в жизнь других, как в зеркало, то гораздо менее к нам было бы применимо изречение: "опыт – наставник глупцов". Такое поведение, помимо того что оно очень полезно, доставляет нам также чрезвычайно приятное зрелище и составляет значительную долю умозрения тех мудрых людей, которые, как говорится, плавая в гавани, используя чужие несчастия, подобны гомеровским богам, которые с небес радуются не тому, что с другими что-либо произошло, а тому, что видят себя непричастными к этим бедствиям, находящимися в безопасности. Ибо к чему нам эти великолепные зрелища язычников? Разве мир и народ не лучшее зрелище, к тому же бесплатное наподобие известного Пифагоровского торжища". Сковорода здесь имеет в виду пересказанную Цицероном в его "Тускуланских беседах" историю о том, как на вопрос флиунтского правителя Леонта, кто такие философы и чем они отличаются от других людей, Пифагор ответил: наша жизнь напоминает праздничное торжище: одни люди хотят получить на нем венок славы, другие приходят ради того, чтобы разбогатеть, а третьи, самые мудрые, не ищут себе ни аплодисментов толпы, ни барышей, а приходят только, чтобы посмотреть, что и как здесь происходит, то есть, отложив все дела, внимательно присматриваются к природе вещей, – вот именно их и называют философами.
"Ты увидишь, – говорит Сковорода, – как один стенает под тяжестью долгов, другой мучается честолюбием, третий – скупостью, четвертый – нездоровым желанием изучить вздорные вещи. И кто их всех перечислит? Объясни понятие души, и ты убедишься".
Одним словом, смотри на этот мир, как на "черную книгу", и пробуй учиться на горьком опыте других. Пусть в отношении тебя сбудется старинная пословица: "Для того песика бьют, чтоб львенок боялся".
Наверное, самое серьезное внимание Сковорода уделял обузданию страстей. Подчиненная страстям душа, – говорил он, – больна. И счастлив тот, кто свободен от страстей, "ибо такой человек обладает спокойствием, или покоем души, который Господь дарует своим дражайшим ученикам: "Я даю вам мир мой". В первую очередь этот мир упорно борется с аффектами и, как диких коней, сдерживает их уздою разума. Ты радуешься, что ты богат? Ты болен. Радуешься, что ты благороден? Ты нездоров. Боишься смерти? Дурной славы из-за хороших поступков? Ты недостаточно здоров душой. Надеешься лучше жить завтра? Ты недомогаешь. Ибо где надежда, там же и страх, болезнь и проч.". А чтобы пояснить эту свою мысль как можно выразительнее, Сковорода цитирует известное "Утешение философией" "последнего римлянина" Боэция:
Радость и страхи
Дальше гони ты,
Прочь и надежду!
Чтобы печали
Не было в сердце.
Сумрачен ум тот,
Связан уздою,
Где они правят.
"Итак, скажешь ты, я требую вместе со стоиками, чтобы мудрец был совершенно бесстрастен, – продолжает Сковорода. – Напротив, он в этом случае был бы столбом, а не человеком. Остается, следовательно, что блаженство там, где обуздание страстей, а не их отсутствие".
В любом случае, философ настойчиво учил своего воспитанника бороться со страстями. Так, заметив, что юного Ковалинского мучает страх смерти, Сковорода начал давать ему книги, способные развеять скорбные образы, часто заводил разговор о вечности, то есть о том, что конец и начало находятся, в общем-то, в одной и той же точке и эта точка – не что иное, как сам Господь Бог, а основой всего сотворенного Господом является нечто несуществующее, из которого воля Творца, желая воплотить собственное совершенство, вылепила, словно некий гончар, все видимые и невидимые формы. Чтобы окончательно развеять страх юноши, Сковорода поздними летними вечерами звал его на прогулку и ненароком вел за город, туда, где находилось кладбище. Там он оставлял воспитанника в одиночестве, а сам шел в соседнюю рощу, где играл на флейте. Это он делал якобы для того, чтобы Ковалинский мог ощутить все очарование музыки, поскольку издалека она звучит гораздо приятнее, нежели вблизи. И спустя какое-то время философ сумел-таки освободить душу юноши от снедающего ее страха.
Конечно, бороться с пагубными страстями, которые подстерегают человека едва ли не на каждом шагу, – дело нелегкое, особенно если этот человек еще молод. Недаром философ так беспокоился о своем воспитаннике. "О, если бы у меня был духовный меч. Я бы отрубил у тебя скупость и уничтожил бы роскошь и дух нетрезвости, поразил бы честолюбие, сокрушил бы тщеславие, пронзил бы страх смерти и бедности". Именно здесь и появляется мотив "духовной войны", когда полем боя становится сердце человека, войны, по сравнению с которой все остальные войны ничего не стоят. И что же это за война? На этот вопрос Сковорода отвечал так, как на него испокон веков отвечали люди, мечтавшие стать "земными ангелами": это война с "богопротивной троицей" – миром, плотью и дьяволом.
Трех врагов видит перед собой воин Христа,
С какими ему постоянно приходится вести войну.
Первый враг его – это нарумяненная обезьяна; ты, мир,
Который наш вождь называет разукрашенным гробом.
Второй враг – соблазнительное тело женщины,
Которое никогда не перестает влечь мужчину ко злу.
Третий и последний враг, еще более опасный, – злой демон,
Отец глупости, от которой происходит всякое зло.
Ну, молодой воин Христов! Куй себе меч!
Помни, что наша жизнь – непрерывная борьба.
А еще Сковорода говорил, что добрый человек должен постоянно сам себя воспитывать. Особенно это касается тех, на чью долю выпала учительская "сродность". Если ты пришел в этот мир, чтобы воспитывать других, тогда "люби нищету, целуй целомудренность, дружись с терпеливостью, водворися со смирением, ревнуй по Господу Вседержителю". И не бойся ничего и никого, кроме самого Бога. "Голод, холод, ненависть, гонение, клевета, ругань и всякий труд не только сносен, но и сладостен, если ты к сему рожден", ибо естественное желание похоже на пламя – чем больше преграды, тем стремительнее его порыв вверх. Ты должен читать древних философов, святых отцов, Библию. Одним словом, "долго учись сам, если хочешь учить других". И помни самое главное – "во всех науках и художествах плодом плодов есть правильная практика". Это означает, что тот, кто рожден проповедовать "слово Божьей правды", должен подтверждать его своей собственной безупречной жизнью. Воистину, "нельзя построить словом, если тое ж самое разорять делом". Вспомним еще раз графа Толстого и его вывод из учения Сковороды: "святость жизни только в делах".
Нельзя сказать, что между Сковородой и его воспитанником сразу же воцарилось полное согласие. Душа юноши не раз терзалась сомнениями, поскольку его до этого учили совсем не так. Раньше его наставники (да и разве только они? Весь мир!) убеждали его, что "счастье человеческое состоит в том, чтоб иметь всего много: много чего есть, много чего пить, много во что одеваться и в утехах праздно веселиться", – и один только Сковорода говорил: "чтоб быть истинно счасливым, то все оное не нужно", дорога к настоящему счастью пролегает через "ограничение желаний, отвержение излишеств, обуздание прихотствующей воли, трудолюбие, исправление должности, в которую Промысл Божий поставил кого".
До этого наставники учили, что гражданская добродетель ничего не стоит перед Богом, а значит, все великие своими делами и сердцем мужи – Сократ, Платон, Марк Аврелий и другие, – жившие до Христа, не могут быть блаженными, ибо одни только христиане могут познать истину. И лишь Сковорода говорил, что истина не имеет ни начала, ни конца, и если Бог есть истина, то все люди имеют доступ к ней. Бог, говорил он, "дал нам самую высочайшую свою премудрость, которая природный его есть портрет и печать… Она весьма похожа на искуснейшую архитектурную симметрию или модель, которая по всему материалу, нечувствительно простираясь, делает весь состав крепким и спокойным". И эта Божья Премудрость – общая "для всех времен и народов".
Другие наставники учили, что сильным мира сего живется куда лучше, чем простым смертным, а Сковорода говорил, что природа, то есть Бог, – не мачеха, а добрая мать, которая не обидит ни одного из своих детей, да еще и пел вслед за Горацием:
На что ж мне замышляти,
Что в селе родила мати?
Нехай у тех мозок рвется,
Кто высоко вгору дмется,
А я буду себе тихо
Коротати милый век,
Так минет мене все лихо,
Щастлив буду человек.
Так или иначе, но когда недруги Сковороды начали травлю философа, говорили Ковалинскому, что Сковорода – чуть ли не богохульник, что они запрещают ему слушать его речи и просто видеться с ним, юноша, не сомневаясь ни секунды, стал на сторону своего учителя. А история была такова.
В конце июня 1763 года в Троицком Ахтырском монастыре умер Иоасаф Миткевич, и уже в октябре того же года белгородским и обоянским архиереем стал Порфирий Крайский. Этому владыке, который также получил образование в Киево-Могилянской академии, а перед тем как оказаться в Белгороде, был ректором Славяно-греко-латинской академии в Москве, потом епископом в Суздале и Коломне, Сковорода сразу же пришелся не по душе. Слишком уж разными они были: пышный архиерей, накопивший за свою жизнь кучу золота и великое множество всякого скарба, и философ Сковорода, чей жизненный жребий всегда был "с голяками". Со своей стороны, Сковорода тоже не слишком жаловал владыку. Когда в конце ноября 1763 года Крайский прибыл в Харьков с инспекцией и руководство коллегиума устроило ему пышное чествование, Сковорода не пришел. Он остался в одиночестве, вкушая нехитрый завтрак и развлечения ради слагая латинские стихи об истинной мудрости:
Как говорят, рай настолько прекрасен,
Что в нем приятно живется в одиночестве.
Некто на вопрос, что такое истинная мудрость,
Сказал: быть себе союзником и себе равным.
Так для мудреца раем будет любой берег,
Любой город, любая земля и любой дом.
Отправляя эти стихи Ковалинскому, философ не без иронии заметил: "Это, мой дорогой, я написал за завтраком, страдая не от чего другого, как от скуки одиночества, чего я никогда бы не допустил, если бы пришел на известный пир мудрецов. Чистосердечно тебе признаюсь, что человеку благородному ничто так не тягостно, как пышный пир, особенно когда первые места на нем занимают глупомудрые".
Кроме епископа Крайского, неприязненно к Сковороде отнесся и только что прибывший из Киева учитель риторики Михаил Шванский, который вскоре занял место Лаврентия Кордета на должности префекта коллегиума (самого отца Лаврентия назначат настоятелем Святогорского монастыря). Да и новый ректор Иов Базилевич не очень симпатизировал философу.