Как-то в Билиньин приехал Пикассо с женой в лимузине и шофером. С ним был и эрдельерьер Эльф. Они собирались провести у нас день. Когда они вышли из машины, мы подумали, что приехал цирк - они были одеты в зимнюю спортивную одежду южной Франции, которая еще не дошла до Америки и для нас была новшеством - голые ноги, голые руки, яркие цвета. Пабло пояснил: "Все нормально, сделано в Средиземноморье".
Эльф бегал по кустам и цветочным клумбам. Баскет смотрел на собаку с тем же недоумением, с которым мы смотрели на хозяев собаки. Баскет был возмущен - он себе такого не позволял.
В Билиньине мы принимали многих посетителей, среди них Карла Ван Вехтена и Генри МакБрайда. Карла мы, конечно, знали еще до войны, в первый раз видели на втором представлении "Весны Священной". Он сидел в той же ложе, где и мы и я предупредила Гертруду: "Будь осторожна, не говори по-английски, он определенно понимает". Позднее я сказала: "Думаю, это тот человек, который завтра вечером будет нашим гостем". Так и вышло.
Карл был членом редакции "Нью-Йорк Таймс" в Париже, пока однажды не отказался, и вернулся в Нью-Йорк, погрузившись в писательское творчество. В то время он в основном писал месячные статьи-обозрения по вопросам музыки. Мэри Гарден служила ему вдохновением. Он считался авторитетом в своей области, каким, поколением позже, стал Вирджил Томсон. Затем он стал писать романы. Его "Негритянский рай" имел огромный успех и влияние. Этот роман вместе с "Меланктой" явились двумя успешными примерами произведений о неграх.
Карл совершено поменялся после смерти Эвери Хапвуда. Смерть стала ужасным ударом для Карла. Оба они создали современную творческую атмосферу Нью-Йорка. Они изменили все в соответствии со своим видением и образом жизни. Город стал веселым, бесшабашным и сверкающим, как и они сами.
Карл прислал нам Эвери, когда тот был в Париже, мы обожали его. Гертруда говорила, что у него вид овцы, но он способен превратиться в волка. Его светловолосая голова всегда свешивалась на одну сторону. Он любил Гертруду. Он привел к нам Гертруду Атертон, говоря, что хотел познакомить обеих Гертруд.
Однажды вечером он пригласил нас на обед, другим гостем был Беверли Никольс. Беверли возразил Эвери по какому-то не очень важному поводу и Эвери сказал: "Помолчите, молодой человек, вы и ваше мнение ничего не значат в моей молодой жизни". Внезапно Эвери вытащил из кармана небольшой клочок бумаги, высыпал белый порошок себе на ладонь и проглотил. Гертруда была об этом осведомлена более, чем я, и возразила: "О, Эвери, ты не должен этого делать". Но было поздно что-нибудь менять.
Когда метрдотель принес счет, Эвери отослал его. Гертруда спросила: "Это работает?". "Ну, не всегда, но я делаю это всегда".
Одним вечером он взял нас в кабаре, к Флоренс. Она сказала: "Он не любит платить по счету. Появляется перед отъездом из Парижа, спрашивает, сколько должен и выписывает чек. Один из способов избежать сведений, сколько чего стоит".
Последний раз мы встречались с Эвери несколько лет спустя, он пригласил нас, посадил в машины и такси большое число своих друзей-товарищей. Все пообедали на Монмартре, поехали посмотреть другие места. Мы с Гертрудой и Эвери сидели в одном такси, и Эвери сказал, упоминая одного из своих друзей: "Он добьется от меня, чего ему надо, и убьет меня". "Не говори так, Эвери, ты не должен быть убит". "Он преследует меня и убьет".
На следующий день мы уезжали в Белле, и спустя некоторое время от него пришла открытка с благодарностью за посещение его вечеринки, но без марки - его небольшой трюк выполнить что-то с меньшей волокитой. В тот же самый день мы узнали новость - Эвери утонул в Средиземном море.
К счастью, Генри МакБрайд появился у нас на несколько дней и отвлек Гертруду от переживаний из-за смерти Эвери.
Джейн Хип и Маргарет Андерсон приехали в Париж в начале 20-х, чтобы издавать литературный журнал "Литтл Ревю", который запустили еще в Чикаго. Джейн Хип представила нам молодого русского художника Павлика Челищева. Его живопись на некоторое время заинтересовала Гертруду, пока она, живопись, не стала, как выразилась Гертруда, плохой. Тогда его картины перевесили в "салон отказников".
Благодаря Челищеву, мы познакомились с Рене Кревелем. Рене Кревель был единственным из молодежи того периода, которого я действительно любила. Я обожала его. Голубоглазый, полублондин, с необычными чертами, делавшими его похожим на моряка - говорил быстро и блестяще, сопровождая разговор резкими жестами. Увы, он болел туберкулезом. Его мать, несчастная вдова известного издателя музыки, сделавшего себе состояние публикацией марша Буланже, не распознала, что Рене нуждается в специальном уходе, пока болезнь не обострилась настолько, что понадобилась операция.
Рене и сестре Челищева, Шуре, рекомендовали отправиться на юг, по состоянию здоровья. Там они влюбились друг в друга. Однажды вечером мы с Гертрудой прогуливались по бульвару Сен-Мишель и встретили Шуру в открытом платье с коротким рукавом. Я сказала ей: "Шура, укройся, это нехорошо для твоего здоровья". Она пожала плечами: "Не имеет значения". Она была красивым, беспечным созданием.
Рене Кревель сказал, что его друг, профессор в университете Клермон-Ферран, почитатель произведений Шервуда Андерсона, был бы рад познакомиться с Гертрудой. Я почему-то решила, что речь идет о пожилом человеке - ничего подобного. Месье Бернар Фай был молодым человеком, раз в неделю отправлялся на три дня в Клермон-Ферран, где читал лекции. Во время длинных поездок в поезде туда и обратно, он не только писал, но и печатал. Вирджил Томсон взял нас к нему, и встреча положила начало долгой дружбе с Бернаром Фаем.
Вирджил Томсон стал парижанином под влиянием Бернара, который устроил для него и хора Гарвардского университета поездку с концертами по Франции. Я не знаю, уехал ли Томсон в Америку, вернулся ли во Францию или остался тогда же в Париже. Первые мои воспоминания связаны с посещением его маленькой квартиры на Монмартре, куда он нас пригласил послушать, как он играл и пел "Сократа" композитора Эрика Сати. У Вирджила был талант наигрывать оперу самому, имея под рукой только пианино.
Позднее он перебрался в студию на набережной Вольтера с маленьким окошком, из которого виднелся кусочек Сены. У него появилась близкая подруга, довольно пожилая леди, вдова профессора, мадам Ланглуа, обладавшая язвительным умом, но ставшая Вирджилу хорошим другом. Она, возможно, немного ревновала к влиянию Гертруды на Вирджила. Она научила его всему французскому и Франции. Одним вечером, когда он устроил вечеринку, мадам Ланглуа, взяв меня под руку, сказала: "Пойдемте скорей". Я видела, что она ведет меня к Андре Жиду, но я не хотела приветствовать его таким образом. Он поздоровался с нами. Мадам Ланглуа, покачивая пальцем в направлении его лица, сказала: "Вы нехорошо повели себя, не навестив меня. Вы придете, разве нет?". Он ответил, тоже тыча ей в лицо: Peut-etre.
Когда мадам Ланглуа умерла, выяснилось, что она была на 13 лет старше, чем все предполагали. Ей было 83 года.
Затем Вирджил делил свою студию с Морисом Гроссером. В то время Морис был бедным художником, но очаровательной личностью - интеллигентным, умным и чувствительным. Оба замечательно готовили простую и вкусную еду.
Когда мы впервые встретили Жоржа Маратье, он был молод, красив - солдат в голубовато-зеленой униформе времен Первой мировой войны. После войны он работал в отцовском бизнесе, отец скупал вина, поставлял их в магазины, у них было замечательное вино. Когда отец Жоржа был доволен сыном, он говорил: "Спустимся-ка мы вниз и раздобудем немного вина". Они спускались в винный погреб с особой корзинкой для винных бутылок и выбирали вино для Жоржа, поскольку Жорж жил отдельно, в своей квартире. И Жорж приносил несколько бутылок этого замечательного вина нам.
В квартире у Челищева Жорж познакомился с молодым человеком, американцем, по имени Брейвиг Имс. Брейвиг Имс, студент колледжа Дартмут, написал роман, который вызвал негативную реакцию жены одного из профессоров, героя романа. Он спешно покинул Дартмут и появился в Париже, где встретил Челищева, Рене Кревеля, Жоржа Маратье; они нашли его удивительно невинным.
Брейвиг хотел стать профессиональным писателем, работал корректором в двух американских газетах, издававшихся в Париже. Когда его выгоняли из одной, он устраивался в другую, туда-сюда. Жоржу нравился неудачливый юноша и если тот впадал в безденежье, то он приводил того к себе, выделял комнату в квартире, кормил - вкусно и обильно. Брейвиг, даже будучи в отчаянном положении, потеряв одну или обе свои работы, проявлял некую экстравагантность. Он, к ужасу Жоржа, отправлялся стричь волосы к самому именитому парикмахеру.
Однажды под ночь Брейвиг заявился к Жоржу. Уселся в кресло и в своей небрежной манере бросил шляпу в одну сторону, а палку - в другую. Жорж заметил: "Не делай этого, в моей квартире не следует быть таким небрежным, подбери свои вещи". "Что ж, но за моей спиной сейчас есть кое-кто. Догадайся, кого я встретил сейчас?". "Откуда мне знать, - сказал Жорж, - кого же ты встретил". "Ладно, скажу - Джеймса Джойса". "Je ne connais pas ce Monsieur, - сказал Жорж, - подними свою палку и веди прилично".
Следующим вечером, появившись у Жоржа, он опять отбросил палку в одну сторону, а шляпу в другую. "Догадайся, кого я встретил сегодня?". "Уверен, что не знаю". "Гертруду Стайн!". "Не знаю такую леди", - ответил Жорж, хотя конечно то была одна из шуток Жоржа - с Гертрудой уже в то время он встречался очень часто.
Однажды Жорж предложил нам: "Если вы отвезете меня в своем автомобиле в Дампьер, где в отеле остановился Брейвиг, мы там покушаем и сможем забрать его с нами, поскольку он, в который раз, лишился обеих работ". Мы действительно хорошо поели, а после ленча Жорж сказал: "Брейвиг, ты возвращаешься с нами обратно в Париж, тебе нельзя оставаться здесь без денег. Мы постараемся найти для тебя работу. И ты не должен стричь свои прекрасные волосы у самого известного в Париже парикмахера, тебе придется приучаться к обычной экономии молодого человека в городе".
Прошло несколько лет. Брейвига пригласили погостить в Данциг, где он встретился с польской девушкой Валеска. Он написал, что намеревается привезти ее с собой в Париж. Гертруда отправила ему строгое письмо: "Ты не можешь так поступить, Брейвиг. Ты не можешь привезти в Париж девушку, не женившись на ней!". Брейвиг написал обратно: "Что же вы предлагаете?". "Жениться". Брейвиг последовал этому совету.
Брейвиг вернулся в Париж, он и Валеска часто посещали нас. Валеска забеременела, они попросили меня стать крестной матерью их ребенка. Я отказалась: "О, нет, Брейвиг, нет. Ты же знаешь, что произошло. Когда я была крестной матерью ребенка Хемингуэя, мы не видели его в течение очень продолжительного времени".
Брейвиг Имс представил нам Эллиота Пола, который вместе с Эженом Жола и его супругой основали журнал "Транзишн". Эллиот Пол был искренним почитателем творчества Гертруды и понимал его. Он попросил ее отдать "Разъяснение" в его журнал. Одновременно с публикацией Гертруды они публиковали и Джеймса Джойса. "Улисс" Джойса уже был напечатан Сильвией Бич и пользовался ошеломляющим успехом.
Сильвия Бич владела небольшим книжным магазином под названием "Шекспир и Компания". При магазине она создала небольшую библиотеку, подписчиком которой являлась и Гертруда Стайн. Обо всем этом Сильвия Бич написала увлекательную книгу "Шекспир и Компания".
Джуна Барнс поинтересовалась у Гертруды, сможет ли она и Мина Лой привести как-нибудь Джеймса Джойса на чаепитие. На что Гертруда ответила "Да, конечно". Но они пришли без Джойса и никак не объяснили его отсутствие. По-видимому, идея встретиться с Гертрудой ему не импонировала. И только спустя много лет, когда Гертруда была на вечере у Джо Дэйвидсона, Сильвия Бич подошла к ней и спросила: "Не возражаете ли вы подойти и встретиться с Джеймсом Джойсом?". Гертруда ответила: "Конечно, не возражаю". Они поздоровались, и Джеймс Джойс сказал: "Разве не странно, что мы до сих пор не встречались, мы оба - писатели и живем в одном и том же районе?". "Да!" - ответила Гертруда, и это было все, что они сказали друг другу, больше ничего не могли придумать.
Когда Гертруда вернулась с чаепития, ей захотелось рассказать мне об этом эпизоде. Но я возразила: "Не надо, расскажи мне о леди Мортимер Дэйвис из Сан-Франциско, хочу знать, что ты думаешь о ее красоте". Гертруда о ней ничего не смогла рассказать.
Жорж Унье в это время стал издателем, перенял издательство "Эдисьонс де ля Монтань" от Жоржа Маратье. Унье был предан Гертруде и перевел некоторые из портретных зарисовок Гертруды.
Большие черные глаза блуждали на его белом лице как у механической игрушки, изображавшей человека на луне. Его отец - невозможный человечек, флиртовавший с молоденькими девушками. Мать Жоржа, приятная и очаровательная, обожала сына. Однажды она устроила вечеринку для его друзей и пригласила нас с Гертрудой. Макс Жакоб, также приглашенный, танцевал босоногим, чем шокировал мадам Унье.
В те дни Гертруда не жаловала Макса Жакоба - он был неопрятен и возможно нечистоплотен. Гертруда не любила его юмор.
Летом, перед Первой мировой войной он вместе с Пикассо находился где-то в сельской местности. Фернанда спросила меня, не хочу ли я узнать свою судьбу. Я согласилась. Фернанда сказала: "Макс Жакоб составит твой гороскоп". "О, - сказала я, - это другое, это не предсказание судьбы". Но он все равно записал его, и Фернанда сказала, что я могу дать ей деньги, а она передаст их Максу. Гороскоп заканчивался удивившей меня чертой - склонностью к воровству. Спустя годы Макс стал преданным католиком и пытался заполучить гороскоп обратно, ссылаясь на то, что католику не надлежит заниматься гороскопами. Но гороскоп уже был в Йеле.
У мадам Унье было несколько украшений, которые она любила носить и однажды Жорж сказал: "У моей матери большие неприятности: гадалка предсказала ей потерю чего-то ценного". Но потеря оказалась хуже потери украшений - она утратила любовь своего мужа.
У Жоржа Унье мы увидели картину, сделанную рукой художника, привлекшего внимание Гертруды. Это была работа сэра Фрэнсиса Роуза. Жорж отзывался о Фрэнсисе пренебрежительно. Укорять Жоржа не следовало - Фрэнсис был гость весьма нелегкий.
Гертруда глубоко заинтересовалась работами Фрэнсиса Роуза и купила все его работы, какие смогла найти у дилеров. Она также попросила Жоржа Маратье поискать и купить для нее картины Фрэнсиса, и он нашел несколько. Гертруда вывесила картины на улице де Флерюс.
Вскоре после этого она встретила на улице Меро Гевару и та сказала: "Я расспрашивала, в городе ли вы, потому что хочу, чтобы вы пришли сегодня к нам. У нас будет тот, кого вы хотели бы видеть - Фрэнсис Роуз".
Фрэнсис был с другом, Карли Миллсом, а в карманах у каждого по очереди сидела собачка породы чихуахуа по кличке Сквик, названная так из-за манеры Фрэнсиса разговаривать.
Фрэнсис сел рядом с Гертрудой. Она рассказала о его картинах, которые приобрела, и предложила после чая поехать на улицу Флерюс и глянуть на них. Так они и поступили. Фрэнсис покраснел от удовольствия при виде своих работ, висевших на стене рядом с Пикассо.
Фрэнсис Роуз был одним из многих художников, кто привлек внимание Гертруды после Первой Мировой войны. Другим был Пикабиа, которого Гертруда встретила у Мейбл Додж.
Пикабиа был единственным ребенком в семье, отец - испанец из Севильи, мать, мадмуазель Шарко, - из семьи изобретателей и ученых. Его дядя, брат матери, служил куратором библиотеки в Сан-Женевьев. У Пикабиа был исключительный дар художника. Очень юным, он тайком уехал в Швейцарию в поисках свободы. Вернулся во Францию, чтобы стать серьезным художником. Жорж Маратье, узнав об интересе Гертруды к Пикабиа, подарил ей очаровательный маленький пейзаж, нарисованный Пикабиа в то время. Будучи в Швейцарии, Пикабиа стал одним из первых дадаистов.
Его живопись была неровной, в ней ощущался его неуравновешенный характер, который проявился во всем его творчестве. В одних работах ощущалась определенная элегантность, в других - грубоватость.
Кристианс Тонни, голландский художник, участвовал в выставке 1926 года вместе с Челищевым, Кристианом Бераром и двумя братьям Берманами. Отец Тонни пожертвовал собственной карьерой художника, чтобы иметь финансовую возможность послать сына учиться живописи в Париже.
Гертруда поначалу не заметила его работы, но позже, когда он попал под влияние сюрреалистов, приобрела несколько его работ, заинтересовавшие также и Эллиота Пола. Тонни нарисовал портрет Гертруды и Баскета, который много позже я подарила американскому солдату.
Тонни был талантливым еще в детстве, многие открыли его для себя и становились его покровителями.
В то время фаворитом Гертруды был Хуан Грис. После того, как он переехал с улицы Равиньян в Отейл, поближе к их другу, артдилеру Канвейлеру, мы часто с ним виделись. Постепенно Гертруда приобрела еще больше картин Гриса и очень привязалась к нему.
Хуан, несмотря на болезненное состояние, был веселым и приятным компаньоном. Он и Жозетта сняли небольшой домик прямо у моря в Бандоле. Мы навещали их там, останавливались в гостинице, но целые дни проводили с ними. Хуан брал нас на прогулки по береговым скалам, показывал окружающую природу, а Жозетта готовила простую вкусную еду.
В Бандоле Грисы познакомились с одной зажиточной семьей, которая через многие поколения унаследовала замечательные картины фламандских художников, и которая заинтересовалась живописью Гриса. Обе семьи близко подружились. Хуан сделал рисунки двух юношей и двух других членов семьи - Жанны-блондинки и Жанны-брюнетки. В Жанну-блондинку Хуан влюбился и настолько, что Жозетта в одно время хотела разводиться. Ситуация для Жозетты сложилась отчаянная, но в конце концов все уладилось. А вскоре бедный Хуан умер.