Хуана, в отличие от Матисса, всегда сопровождали финансовые трудности. Когда Матиссы перед Первой мировой войной переехали на виллу с большим садом со статуей Поля и Вирджинии под зонтиком, они пригласили нас на ленч. Первое, что заметила Гертруда в салоне, была работа Сезанна, небольшая, но очень хорошая. Гертруда сказала: "Матисс, у тебя замечательная картина". "Да, на меня напало искушение купить ее, и я не совершил неблаговидного поступка по отношению к своим детям, ибо деньги, которые потратил, с лихвой вернутся из-за ее возросшей стоимости". На обратном пути, возвращаясь в Париж на такси, я заметила Гертруде: "Видишь, как Матисс бережет свои деньги. А что делает Пабло? Он хранит свои картины как наследство".
Когда Гертруда не смогла найти издателей для своих произведений, она продала великолепную работу Пикассо - "Девушку с веером". У меня едва не случился разрыв сердца. А когда она рассказала об этом Пикассо, я заревела. Продажа, впрочем, позволила нам организовать издательство "Плейн Эдишн".
Гертруду уже опубликовал Роберт МакЭлмон, владелец издательства "Контакт Эдишнс". МакЭлмон опубликовал "Становление американцев", но Гертруда и он поссорились. О МакЭлмоне Хемингуэй как-то выразился: "Мне не нравится, как он разбрасывается моим гонораром".
МакЭлмон одно время был женат на Браер, близкой и старой подруге Хильды Дулиттл. Однажды мы взяли Торнтона Уайлдера домой к Браер, поскольку он был страстным поклонником Хильды. Когда мы ушли, Торнтон сказал: "У Браер наполеоновская натура, она ходит как он, говорит как он, вероятно и чувствует, как он".
Первый сборник, выпущенный "Плейн Эдишн" - "Люси Черч с любовью" - был скверно отпечатан в Париже. Переплет был непрочен, задняя обложка отваливалась. Поэтому второй сборник "Как писать", мы отправили в Дижон. Гертруда хотела сделать его похожим на книгу Стерна XVIII в., которую нашла в Лондоне, в обложке из бело-голубых листов, наклеенных на картоне. Но и эта книга вышла неудачно и я горько пожаловалась: "Посмотри, как плохо страницы совпадают". Печатник мне ответил: "Что вы хотите, мадам, это же сделано машиной, а не вручную". С тех лет ответ этот для меня с Гертрудой стал классическим.
На одном из вечерних приемов мы познакомились с самим Дарантьером, он напечатал "Становление американцев". Я сказала ему: "Помогите мне выпутаться, у меня две книги Гертруды, их надо напечатать, мне нужна ваша помощь. Я хочу сделать их недорогими, чтобы их можно было продавать в Соединенных Штатах за два с половиной доллара, оставив что-нибудь мне на почтовые расходы, таможню и, если возможно, немного дохода". "Да, - сказал он, - отпечатаем их монотипом, это дешево с коммерческой точки зрения. Я приеду к вам и покажу, что это такое. Не волнуйтесь, выйдет хорошо".
У Дарантьера возникла замечательная идея. Он предложил помещать каждую книгу в картонную обложку такого же желтого цвета, как и суперобложка "Становления Американцев". Одна из книг "Оперы и Пьесы", другая - "Матисс, Пикассо и Гертруда Стайн" Оставалась еще одна - "Прежде чем увядают цветы дружбы, увядает дружба". Я купила персикового цвета бумагу и напечатала сто экземпляров. Название пришло в голову Гертруде в столовой отеля в Бурге, когда посетители, сидящие за двумя отдельными столиками, спорили.
Летом 1931 года нас в Билиньине посетили Аарон Коплэнд и Пол Боулз. Мы звали Пола "Фредди", не знаю почему. Первый раз, когда он пришел на обед, там был и Бернар Фай. Бернару юноша понравился с первого взгляда, ибо, когда он спросил его: "Что делает твой отец?", тот без колебаний и смущения ответил: "Мой отец - дантист".
Однажды, идя по улице в Белле, Фредди наклонился и подобрал несколько монет. Я спросила: "И часто ты подбираешь?". "Довольно часто", - ответил Фредди.
Фредди, который в ту пору сочинял музыку, сказал Гертруде, что Аарон Коплэнд посоветовал ему: "Если ты не будешь работать сейчас, когда тебе 20, никто не полюбит тебя, когда тебе исполнится 30".
В то утро, когда мы собирались в Билиньин (до второй войны), позвонил Фредди: "Можно я с женой навестим вас". Мы не знали, что он был женат, да и времени не было, мы уже уезжали. Гертруда так и не встречалась с Джейн Боулз, я же свиделась с ней уже после смерти Гертруды.
Однажды мадам де Клермон-Тоннерр нанесла визит Гертруде. "Что ты думаешь об этом?" - она сняла шляпку и показала, как постригли ее красивые волосы. Гертруда ответила: "Прическа так идет твоей голове". "Вот и ты к этому же придешь", - заключила мадам де Клермон-Тоннерр.
Тем же вечером Гертруда сказала мне: "Отрежь мои завитушки", с чем я согласилась. Следующий день я провела, постепенно отрезая волосы - постепенно, потому что не знала, как это делается, получалось короче и короче. И чем больше я отрезала, тем больше прическа нравилась Гертруде. Наконец, к концу дня все закончилась и в этот момент в дверь позвонили. Гертруда воскликнула: "Не подходи к двери". "Нет, я подойду, посмотрю, кто это". Оказалось Шервуд Андерсон. Он кинул взгляд на Гертруду: "Вы выглядите как монах".
Позднее Гертруда даже и не вспоминала, что у нее были две длинные косы.
В 1934 году лекционное бюро предложило Гертруде поездку в Нью-Йорк. Пока она готовила лекции к поездке, Бернар Фай приехал к нам в Билиньин. Перед приездом прислал телеграмму: "Могу ли я привезти с собой одного молодого человека?". "Да, как всегда" - ответила Гертруда. Он приехал вместе с Джеймсом Лафлиным, сыном исключительно богатой семьи из Питтсбурга.
В тот самый вечер у нас обедали друзья - семейство д’Эгю, и Джеймс Лафлин встрял в разговор на тему войны. "Ш-ш, молодой человек, - прервал его Боб д’Эгю, - вы ничего о войне не знаете. Наша семья во многих отношениях пострадала от войн, поэтому, пожалуйста, помолчите, пока вы не разузнаете о войне больше, чем знаете сейчас". Джеймс Лафлин попросил удалиться, пошел в свою комнату, и к обеду не вышел.
Я начала готовить гардероб Гертруды к отъезду - один наряд к дневной лекции, другой - к вечерней, один для поездок, одно-два платья на всякий случай. Гертруда настояла на своей шапочке из леопардовой кожи, расстаться с которой отказалась. Приготовив лекции, одежду и план поездки, мы прибыли в Париж, на пароход "С. С. Шамплен", на который Бернар Фай раздобыл дешевые билеты. Я снабдила Гертруду бесчисленным количеством хороших перчаток, мы были готовы к отбытию. У парома, направлявшегося к пароходу, нас провожали Трак, повар-индокитаец, Жорж Маратье и Джеймс Лафлин. Внезапно Гертруда шепнула: "Одна кнопка от туфли оторвалась". "Как такое могло произойти?" - спросила я. "Вот она", - показала Гертруда. Трак исчез, нашел иголку с ниткой, и пришил кнопку на место. В такой прозаической манере мы и отправились в наше грандиозное путешествие.
9
Гертруда отметила, что морское путешествие стало более комфортабельным. Она не знала, как мало изменились поездки в поездах, пока мы не оказались в Америке. Пароходы на корабле имели крышу, и дождь, каким бы сильным ни был, нас не затрагивал. Даже на самолете так не защищают. На пароходе нам вручили красивые цветы от мадам де Клермон-Тоннерр. Она послала их мне в благодарность за совет перевести одну из лекций Гертруды.
Сервис на пароходе был отменным. Первое наше открытие: мы могли взять с собой одну или обеих собак, если речь шла только о корабле; трудности начались бы в отелях и на самолете. Стюард спросил меня: "Мадам, мне сказали, что у вас в Париже есть собаки, почему же вы не взяли их с собой?".
Стюард поинтересовался, не хотим ли мы отдельный столик в столовой и не хотим ли мы есть за капитанским столиком. Им казалось, что Гертруда заслуживает этой чести, но мы предпочли быть сами по себе.
"Шамплен" имел самую великолепную кухню, какую только можно было представить, впоследствии мы заказывали блюда заранее, стараясь урезать бесконечное количество блюд.
После ленча мы вышли на палубу, покрытую стеклянной крышей, как в оранжерее. Тут же с нами завязал разговор очень приятный доктор из Нью-Джерси, с которым путешествовали жена и маленький сын. Знакомство сделало наше путешествие приятным. Каждый год как добропорядочные нью-йоркцы они проводили время в Европе.
Нашлась на пароходе женщина, составлявшая гороскопы, она предсказала Гертруде, что ее тур окажется очень интересным. Была там и вдова генерала, убитого в тот год, когда мы находились в Турене. Мы с Гертрудой хранили молчание по поводу его случайной гибели. Вдова сидела за капитанским столиком с огромным веером из перьев.
Капитан корабля поинтересовался у Гертруды, почему она не сидит за его столом и хотела бы она перейти туда. Она ответила, что ведет на корабле очень спокойную жизнь, очень довольна, чувствует себя комфортно. Но он настаивал: "Не откажетесь ли вы выпить со мной?". "Это, - ответила Гертруда, - еще менее желательно, чем обедать". Но согласились и встретились там с очень разношерстной публикой.
На борту парохода мы также повстречали Эбба Димне, которого видели в доме у Элис Улльман. Когда-то Юджин Пол Улльман в одну из пятниц пригласил нас на ленч в кафе "Вольтер". Поинтересовался, что мы будем есть. Я заказала камбалу, за мной последовали и остальные - все заказали рыбу. Когда метрдотель спросил Эбба, что он желает, тот ответил: бифштекс.
Наконец мы пришвартовались в порту Нью-Йорка, быстро распознали небоскребы и постепенно оказались в здании порта, в кругу друзей.
Еще раньше Гертруда решила: если надо обязательно встретиться с журналистами, она встретится. Эбб был шокирован, увидев толпу журналистов, пришедших интервьюировать Гертруду.
Среди них был и У. Г. Роджерс, который шепнул мне: "Меня тревожит, что ее засыпят вопросами". Я ответила: "Не надо волноваться". Журналисты хотели знать, собирается ли она поучать Америку. "Нет, ничего подобного, я приехала смотреть и слушать, ну и говорить".
Тем временем я занялась оформлением таможенных бумаг, чтобы подготовить их заранее. Когда мы сошли с корабля, Ван Вехтен, Беннет Серф и брат Гертруды из Балтимора должны были встретить нас. Я отправилась к таможеннику и сказала: "Вот ключи, у нас ничего, подлежащего обложению таможенной пошлиной, нет, я все заполнила, новая одежда приготовлена для нас самих на замену. Я не думаю, что у нас есть что-нибудь подлежащее налогу". И вернулась поговорить с Ван Вехтеном. Я посмотрела на таможенного инспектора - он ничего не делал. Я обратилась к Карлу: "Думаю, он закончил, Конечно, я дам ему на чай". Карл отчаянно замахал руками: "Ни в коем случае". "Что ж, тогда я пожму ему руку и поблагодарю его". "Только без рукопожатия, здесь это не делается".
На следующей неделе в журнале "Нью Йоркер" появилась карикатура с изображением предположительно таможенного инспектора со словами: "Гертруда говорит: четыре шляпы есть шляпа есть шляпа".
Карл и Беннет вернулись, чтобы отвезти нас на ленч в отель Алгон-куин, в котором я заказала номер. Там царила ужасная суматоха, журналисты набились в комнаты, кругом были провода, какие-то катушки, всякие устройства. Я не могла открыть свою сумку, не могла открыть чемодан, не могла ничего.
Во второй половине дня вся шумиха закончилась, и мы вышли погулять. Я предложила поискать фрукты. К моему немалому удивлению продавец в хорошем овощном магазине спросил: "Мисс Токлас, как вам нравится Нью-Йорк?". Откуда он знал, кто я?
На Таймс-сквер бегущая световая реклама сообщала: "Гертруда Стайн прибыла в Нью-Йорк, Гертруда Стайн прибыла в Нью-Йорк…". Будто мы и не знали!
По возвращению в отель мы застали фрукты и красивые цветы, присланные Ван Вехтеном. Я занялась наведением порядка в наших делах, одновременно наслаждаясь фруктами.
Нам выделили три комнаты - две спальни и одну гостиную и все это лишь для нас.
Темнело, мы решил пообедать в наших комнатах. Гертруда надумала сразу же завести привычку: есть по вечерам легкий ужин, чтобы она могла читать лекцию в любое требуемое время, не меняя при этом свой порядок питания. Она посчитала, что устрицы и дыня будет приемлемой диетой.
Мистер Харкорт, опубликовавший "Автобиографию Элис Б. Токлас", прислал нам приглашение посетить его следующим утром в редакции. Он хотел показать нам редакцию и познакомить с мистером Брейсом. Так что на следующее утро мы отправились туда.
Мистер Харкорт сказал: "Я даже и не представлял себе, что вы будете такими популярными". "Но вы должны были так подумать, - сказала Гертруда, - потому что людей привлекает именно то, что они не понимают". При этих словах мистер Харкорт послал за мистером Брейсом и сказал: "Послушай, что она говорит, она утверждает, что публику привлекает то, что она не понимает".
С лекциями в Колумбийском университет произошла небольшая неувязка. Там должны были состояться три лекции и устроители оповестили Гертруду, что лекционный зал может вместить 1500 человек, как им поступать с остальными? Гертруда попросила меня написать, что существует договоренность: на любой лекции должно присутствовать не более пятисот человек, и что они имеют в виду, называя цифру 1500. Появился глава лекционного департамента и спросил, что мы имеем в виду. Я поинтересовалась, не получал ли он уведомление из Парижа о количестве людей, допускаемых на каждую лекцию. "Я и не подумал, что именно это вы имеете в виду", - ответил он. "Почему же, - спросила я, - вы предположили, что говорилось одно, а имелось в виду другое?". Гертруда сказала: "Все просто. Если вы не можете принять это условие, выбросите мысль о проведении лекции". "Мы не можем так поступить" - ответил глава департамента. "Вот что, - сказала Гертруда. - Я даю вам 24 часа, то есть до завтрашнего утра, чтобы известить меня о вашем согласии".
На лекции в Колумбийском университете я сидела рядом с Мейбл Уикс, прежней приятельницей Гертруды, и она спросила очень решительно: "Разве я не увижусь с Гертрудой?". На что я вынуждена была ответить: "Извини, я не знаю". Мисс Уикс была одной из старых подруг, с которыми Гертруда не хотела встречаться. Другой была миссис Миллс, мать Карли Миллса, позвонившая мне и пригласившая к себе домой на обед. Я сказала: "Сожалею, но это невозможно, поскольку Гертруда не принимает приглашений".
Состоялась лекция и в Принстонском университете. Лекционный зала был заполнен, но присутствовало не более пятисот человек. Железнодорожная служба оказалась очень плохой. Поезд опоздал и в Принстон, опоздал - надолго - и в Нью-Йорк. Поездка оказалась утомительной.
Карл устраивал для нас вечеринки, где знакомил со своими негритянскими друзьями. Они шокировали меня своими резкими и бесцеремонными утверждениями. Особенно я запомнила голубоглазого и светловолосого негра Уолтера Уайта. Позднее он стал мужем моей приятельницы Поппи Кеннон. Присутствовал на вечеринке и Джеймс Уэлдон Джонсон. На другой такой вечеринке присутствовали супруги Нопф. Миссис Нопф посетила Гертруду в Париже, по-видимому, благодаря миссис Брэдли, литературному агенту. Тогда Миссис Нопф хотела опубликовать какое-нибудь произведение Стайн. Гертруда обещала подобрать что-нибудь и выслать ей до того, как она покинет Париж. Прошло несколько месяцев, от нее не было слышно ни слова, и Гертруда решила: "Напиши ей и попроси вернуть рукопись, чересчур долго залежалась у нее". В ответ миссис Нопф написала, что Гертруда знает, как она хотела напечатать рукопись в их фирме, но в редакции парни сказали, что не подойдет.
Состоялось бесчисленное количество званых ленчей и обедов. На одном из них Карл представил Гертруде Стайн Джорджа Гершвина и тот сыграл для нее несколько своих вещей.
Карл сделал сотни фотографий Гертруды, да и меня снимал достаточное количество раз. Процесс съемки происходил в маленькой, жаркой комнате, под ярким светом электрических ламп. Гертруда измучалась и почувствовала облегчение, когда вся процедура закончилась. Карл сделал совершенные фотографии Гертруды в ее многочисленных блузках.
Осенью 1934 года мы отправились в Чикаго, чтобы согласовать тему и место лекций Гертруды Стайн. Бобси Гудспид, с которой мы познакомились во Франции, устроила прием в своем доме. Там предстояло встретиться с лицами, ответственными за проведение лекций, особенно с Фанни Бутчер. Фанни Бутчер сказала, что не предвидит никаких трудностей и возьмет на себя заботу прояснить расписание лекций. И сделала, как обещала.
В Чикаго нам предстояло впервые увидеть постановку оперы "Четверо святых в трех актах". Мы пришли в восторг и не только из-за самого факта представления ее оперы, музыка Томсона и оформление спектакля было удивительно красивым.
Бобси Гудспид интересовалась не только живописью - она приобрела небольшого Пикассо и несколько других картин - но также музыкой и русским балетом. Муж не разделял ее интересов, поэтому, когда однажды прием затянулся допоздна, он появился в пижаме и сказал: "Пришло время вам всем отравляться по домам". Но мистер Гудспид особо интересовал Гертруду - он был одним из членов правления Университета и лидером местного отделения Республиканской партии.
Гертруда Стайн дала лекцию в Клубе Искусств, президентом которого являлась миссис Гудспид. Присутствовало множество гостей, многих мы знали лично, о других были наслышаны. Вопросы искусства интересовали присутствующих даже больше, чем сама Гертруда.
Следом миссис Гудспид устроила чаепитие, чтобы познакомить Гертруду со своими друзьями. Среди них была Хэдли Хемингуэй Моурер, первая жена Хемингуэя. Гертруда и я были крестными матерями ее сына.
Гертруда читала лекции и в Чикагском университете, президентом которого был Роберт Хатчинс, очаровательная личность, твердо знавший, чего хотел от Гертруды. И когда он предложил Гертруде встретиться со студентами в присутствии его и мистера Мортимера Адлера, она согласилась: "Почему бы и нет". "Ну, - сказал он, - ими трудно управлять, у них свои идеи, посмотрим".
Итак, одним вечером они отобрали группу студентов по собственному усмотрению. Гертруда сказала: "Поскольку мы собрались здесь, чтобы обсуждать вещи, которые интересуют именно вас, вы и задавайте мне свои вопросы. Я же предлагаю для обсуждения вопросы эпики". "А, вот это", - сказал один из них. "Да, это! - подтвердила она. - Вам необходимо иметь представление об этом и, обсуждая ваши доводы, вы услышите и мои".