Когда Эбди покинули Сен-Жермен, леди Диана прослышала, что в баре "Ритц" можно найти человека, занимавшегося нелегальным ввозом (на пароходе) собак в Англию. Она заказала у него китайского мопса. Мопса обучили многим трюкам. Один был такой: умри за короля и страну. Он ложился на живот и прикидывался мертвым. Берти был великий гурман. Каждый вечер он тратил целый час, обсуждая с поваром блюда на следующий день. Однажды я спросила его, сидя рядом за ленчем: "Из чего этот соус приготовлен?". Он недоуменно посмотрел на меня: "Я полагаю, все с молочной фермы и скотного двора".
Пока гостили у Эбди, повстречали Алека Во, а также сэра Кеннета и леди Кларк. Он предположительно интересовался художниками-модернистами, но не решился на приобретение их работ. В лучших английских традициях, гости после обеда развлекались играми на угадывание, в которых я была крайне плоха.
Посетили мы Дартмур, где увидели белую лошадь друидов. Милая леди Диана опустилась на колени и молилась. Ее молитва позднее была услышана, она призналась, что просила даровать ей ребенка.
Вернувшись в Париж, мы узнали, что нам придется выезжать из квартиры на улице Флерюс. Владелец квартиры освобождал ее для своего сына, собиравшегося жениться.
Благодаря Меро Гевара, жившей неподалеку на улице Дофин, мы нашли новое место на улице Кристин, скучной, темноватой, небольшой улице. Поначалу мы сомневались, но, увидев саму квартиру, пришли в восторг. Гертруда тут же спросила: "Хватило у тебя денег на хорошие чаевые консьержке?". "Да, но консьержка отказалась взять деньги, говоря, что сдавать ли нам квартиру, решает хозяин".
Мы переехали на улицу Кристин, но продолжали курсировать между Парижем и Билиньином.
Летом 1939 года нас навестила Клэр Бут Люк с мужем. Они были в Польше и пришли к убеждению о неизбежности войны. Мы вместе позавтракали в Белле, а следующий день они провели у нас в Билиньине. Она вышивала крестом карту Соединенных Штатов и была уверена, что ее муж станет Президентом.
Слухи о войне, конечно, витали в воздухе. Однажды вечером, когда Сесиль Битон гостил у нас, он отправился в ночь на длинную прогулку. В это время кто-то сказал, что объявили войну. Гертруда ответила: "Не беспокойте меня, Сесиль пропал, прежде всего надо разыскать его".
Когда объявили войну, мы раздобыли разрешение на проезд и поторопились в Париж. На улице Кристин первой заботой стало сохранение картин от сотрясений при бомбежках. Мы начали их укладывать на пол, но там оказалось меньше места, чем на стенах, поэтому оставили это занятие. Наших паспортов мы не смогли найти, только родословную пуделя. И кстати, это позволило нам во время оккупации получать питание для Баскета II.
Мы, не медля, вернулись в Билиньин. Война была у ворот. Американский консул в Лионе позвонил и посоветовал, не откладывая, пока еще возможно, уезжать. Гертруда сперва не обратила внимания на предупреждение, но на следующий день сказала: "Будет умнее продлить наши паспорта". Мы поехали в Лион, но консульство было переполнено, и мы решили не ждать.
На обратном пути встретили доктора Шабу с женой. Гертруда спросила: "Что вы тут делаете?". Миссис Шабу ответила, будто ничего не случилось: "Мы приехали обновить разрешение на охоту". "Даже так!" - воскликнула Гертруда Стайн. "Да, охота поможет нам прожить", - ответил доктор Шабу. Гертруда рассказала им о цели нашей поездки в Лион. А он сказал: "И не думайте покидать нас, человеку всегда лучше оставаться на своем месте, чем подаваться в бега".
Мы остались, несмотря на то, что выстрелы становились слышны ближе. Однажды мы поехали в Экс-ле-Бен, где Гертруда, выбирая книги, комментировала по привычке: "Немцы были там с тех пор, как покорили Францию". Я ей шепнула: "Поосторожней, не говори так громко по-английски". "Не так уж и важно теперь". Кассир на станции подслушал нас и спросил: "Вы англичане?". "Нет, мы американцы". "А, не волнуйтесь, они вскоре уйдут".
Однажды мы рыскали в Белле в поисках какой-нибудь пищи и табака для меня. Внезапно мимо промчался немецкий броневик. Мы забрались в наш автомобиль и поспешили назад в Билиньин.
В тот день, когда в Белле были расквартированы немецкие войска, с ними появились и гестаповцы, хотя в небольшом числе. Немцы заметили в нашей машине Баскета, Пепе не смогли увидеть. Они восхитились: "Какая чудная собака", но мы с Гертрудой не отреагировали.
Машину Гертруды Стайн переоборудовали, чтобы можно было ездить на древесном спирте вместо бензина. Однажды мы решили свидеться с баронессой Пьерло - она обещала нас связать с черным рынком. "Дело не в деньгах, - выразилась она, - а в личности. Покупаешь на черном рынке благодаря своей личности".
Продуктов, конечно, не хватало, не было достаточно и топлива. Однажды мадам Пьерло залезла на чердак, где хранилась одежда, в которую наряжали ее маленькую внучку, как и других детей, в особых случаях. На сей раз надо было найти одежду для всех, зима стояла суровая. Мадам Пьерло находилась там слишком долго. В результате подхватила простуду, развилась пневмония и через несколько дней мадам Пьерло умерла. Будучи больной, она сказала Гертруде: "Когда я в своей комнате слышу, как мои сыновья толкуют о войне, я не разберу, о какой войне идет речь - нынешней, войне 1914–1918 или 70-х". Мадам Пьерло сказала, что облака стали гитлеровскими и пока так происходит, война будет продолжаться.
Бедняга Пепе очень страдал от холода, и не выходил больше по нужде на улицу. Я не выдержала и сказала Гертруде Стайн: "Нам необходимо показать Пепе ветеринару". У ветеринара в Экс-ле-Бене, я сказала: "Сделайте все, что можете, но боюсь это невозможно". Он ответил: "Спасти его нельзя, я должен сделать инъекцию". Я поцеловала малышку Пепе, положила его в корзинку, в которой принесла - очень приятная испанская корзинка, которую подарила мадам Шабу - пожала ветеринару руку и, вся в слезах, попрощалась: "Увидимся позже".
Годы оккупации текли медленно. Основная наша забота заключалась в том, как добыть пропитание. В то время мне приснилась продолговатое серебряное блюдо, парящее в воздухе, а на нем - три ломтя ветчины. Этот сон преследовал меня месяцами.
Нас выселили из дома в Билиньине. Французскую армию распустили, и владелец не знал, куда поместить свою семью. Благодаря друзьям мадам Пьерло мы нашли величавый дом на холме около Кюлоза, дальше вверх по Роне.
Нас, как и прежде, предупредили, чтобы мы уехали из Франции в Швейцарию. Но мы воспротивились, упаковали вещи и переехали в Кюлоз, и никогда больше не возвращались в Билиньин.
В какой-то момент у нас поселились два офицера с денщиками. Для них в спешке приготовили комнаты, спрятали всю провизию. Когда через две недели они ушли, мы с облегчением вздохнули.
После них у нас стояли итальянцы. Война в нашем заброшенном уголке мира подходила к концу. Когда новости о капитуляции Италии достигли итальянских солдат, они разорвали свои военные удостоверения. Гертруда сказала их офицерам: "Вам не следовало разрешать им. Это была какая-то охранная грамота, а теперь никакой. Вы теперь зависите от милости немцев". И оказалась права. Несчастные итальянцы не могли бежать, и немцы убивали их всех.
Однажды нам показалось, что мы слышали, как кто-то пел Марсельезу, и то было начало конца. Но немцы еще оставались в нашем районе, а некоторые из них квартировали у нас. В отвратительной атмосфере, служанки и я готовили для них кровати и комнаты, Наконец, они покинули нас, не забыв прихватить кое-что из наших припасов. Одну вещь они упустили: мои банки с засахаренными фруктами, которые я сберегала для момента освобождения.
Американские войска продвигались вперед, и радио сообщило, что Париж освобожден. У городских девушек, флиртовавших с немцами, побрили головы. Среди них была и молодая полька, какое-то время работавшая у нас. Владелец небольшого магазина начал продавать маленькие французские флажки, и Гертруда вернулась домой с несколькими. Один мы прикрепили Баскету прямо к шерсти.
Оставшиеся немцы пытались бежать. Юноша, работавший в нашем саду, спустился вместе с товарищами с холмов и они сбрасывали на рельсы огромные камни, чтобы немецкие поезда не могли уехать. В очень короткое время удалось загнать немцев в угол, где с помощью бойцов Сопротивления их смели с лица земли.
Мы праздновали победу, отправившись в Белле. Там увидали первый американский джип. Мы ликовали. Солдаты приняли наше приглашение на обед, и мы все вместе с триумфом вернулись в Кюлоз.
Несколько дней спустя у нас обедали друзья, среди них мадам Шабу. Клотильда, кухарка, прибежала с кухни и сообщила: "Мадам, у двери американцы". "Проводи их", - сказала Гертруда Стайн. Среди них был Эрик Севарид и Фрэнк Жервази. Гертруда помчалась к двери, поцеловалась с ними, а мадам Шабу спросила: "Она что, знает их?". Я ответила: "Нет, но они американцы". "Вот что!" - сказала мадам Шабу, будучи шокированной как была бы шокирована всякая французская женщина в похожей ситуации.
Эрик Севарид, которого Гертруда знала по Парижу, рассказал, что только что видел Фрэнсиса Роуза в Лондоне и встретился с его женой. "Женой?" - переспросили мы. "О, да, - повторил Севарид. - Он женился на красивой молодой девушке, рассказывал, что летал над Билиньином и сбросил розы на ваш дом". "Это, - заметила я, - выдумка Фрэнсиса". "Скорее всего, - согласился Севарид, - но я принес фотографию его жены". Вне сомнения, это была молодая, очень красивая женщина.
Эрик спросил Гертруду Стайн, не согласится ли она отправиться в Вуарон и выступить по радио для слушателей Америки. Если она согласится, он заберет ее в своем джипе. Он заехал за нами даже в двух джипах.
В Вуароне Жервази предложил взять с собой в Нью-Йорк рукопись книги Гертруды Стайн. Он на следующий день улетал туда на американском самолете. Той ночью я сидела за пишущей машинкой и напечатала все, что Гертруда тщательно скрывала во время немецкой оккупации. Рукопись опубликовало издательство Рэндом Хаус под названием "Войны, которые я видела".
Освобождение Франции от немцев было достаточным утешением за все, что произошло со страной, хотя один бог знает, как страшно пострадала Франция и как она изменилась. Заключение мира я приготовилась отмечать фруктовым пирогом. Мы встретились с военными в Экс-ле-Бен, пожелавшими навестить Гертруду Стайн. Она спросила: "Кто вы по званию?". "Полковники". "С многими полковниками я уже встречалась". "Ну что ж, - сказал один из них, - если вы позволите нам прийти, мы можем раздобыть и генерала, генерала Петча". Генерал, однако, прийти не смог, хотя написал Гертруде Стайн благодарственное письмо, обещая вскорости ее навестить.
Я приготовила для него фруктовый торт "Освобождение", используя сухие фрукты и корки, спрятанные с момента вторжения. На пирог, когда он был готов, пришел, вместо генерала Петча, полковник.
Жизнь после освобождения была беспорядочной и неопределенной. Мы хотели вернуться в Париж как можно скорее, но в суматохе дел и событий задержались. Наконец одной ночью в декабре я уложила все наше добро в нанятый грузовик. В автомобиле, тоже нанятом - свой Гертруда отдала Красному Кресту - мы отправились с нашими мешками и Баскетом в Париж. С Кюлозом распрощались навсегда, мое сердце не лежало к нему.
Ночь выдалась холодной и дождливой. Не ведая, какие дороги открыты, мы с трудом находили свой путь в темноте. Это было напряженное путешествие.
Когда забрезжил день, нас остановил патруль - двое мужчин и женщина. У женщины было ружье. "Что вы хотите?" - спросила Гертруда Стайн. Они ответили: "Мы - бойцы Сопротивления и хотим знать, кто вы, что здесь делаете, и куда направляетесь". Они заглянули внутрь и я предупредила: "Осторожно, там портрет работы Пикассо, не трогайте его". Они сказали: "Поздравляем, мадам, вы можете проезжать".
Мы добрались до Парижа, когда день уже был в разгаре. Внешний вид города смущал крайне. Появились новые улицы с односторонним движением, бесконечные светофоры, но полиция была благожелательна и показывала, где и как поворачивать.
Так чудесно было вернуться на улицу Кристин и обнаружить все как прежде, по крайней мере, так мне показалось. На следующее утро пришлось примириться со многими переменами. Когда я встала, чтобы показать нашей девочке-прислуге, где лежат кухонные принадлежности, меня хватила оторопь - все было изуродовано. Маленький пуф с моей вышивкой пти-пуаном по рисунку Пикассо, серебряные подсвечники Луи XV и другие драгоценные предметы исчезли. Только затем я сообразила, что немцы перевязали картины, подготовив их к выносу.
Я едва успела приготовить на кухне кофе, как появился Пикассо. Он обнялся с Гертрудой, мы все возрадовались, что богатства нашей юности - картины и рисунки - были в ценности и сохранности.
С собой мы привезли огромный, очень красивый стол времен Генриха IV, которым сейчас наслаждается Пикассо. "Хочешь его?" - спросила я. "Да". "Ну, тогда забирай прямо сейчас, у нас для него нет здесь места".
11
Мы устроились в Париже, и жизнь стала напряженнее, чем когда-либо прежде. Мы приняли огромное количество гостей, совершили множество поездок. В течение нескольких дней мы колесили по Германии, о чем Гертруда написала статью в журнал "Лакей". В Германию мы летели на американском бомбардировщике. Летали и в Бельгию, где Гертруда Стайн выступала перед размещенными там солдатами.
Мы повстречали Джозефа Бэрри, он продолжал оставаться нашим хорошим другом. Джо в то время был в американской армии, освобождавшей Париж. Он попросил мисс Стайн прочесть лекцию для солдат.
Сразу же после нашего возвращения нанес визит Норман Холмс Пирсон. Он служил в особых войсках и прилетел во Францию. Он спросил, желаем ли мы заполнить требование на вещи, украденные немцами, но мы отказались. Вместе с ним пришла Пердита, дочь Хильды Дулиттл. Мы знали ее еще ребенком, когда она жила в Швейцарии с матерью и Браером.
Наш дом опять стал салоном и местом постоянных визитов американских солдат. Однажды к нам зашла группа из семи человек, все объявили себя поэтами. Один даже попросил разрешения прочесть поэму, но Гертруда вместо чтения посоветовала оставить рукопись. Прочтя позже, она обнаружила, что то была поэма Джона Донна. Она, разумеется, пришла в ярость и молодой человек был больше нежелателен в нашем доме.
Тем не менее, среди посетителей оказался настоящий поэт, Джордж Джон. Остановившись у входной двери, он спросил, может ли он видеть мисс Стайн, и вытащил из кармана пачку стихотворений, которые разлетелись по полу. "Что вы хотите?" - спросила я. "Я хочу, чтобы она прочла их", - ответил он. "Я спрошу у нее". Она согласилась и получила огромное удовольствие. "Где же он?" - спросила она, но он появился только через неделю, когда в гостях у Гертруды находился Генри Раго, издатель журнала "Поэзия". Гертруда познакомила их и некоторые стихи молодого человека были опубликованы в этом журнале.
Ричард Райт был еще одним американским писателем, который посетил Гертруду после войны. Он с самого начала был в восхищении от повести "Меланкта", второй в сборнике "Три жизни", который он считал самым важным произведением, оказавшим влияние на его карьеру. На родине он страдал от расовых предрассудков. Гертруда уговаривала его переселиться в Париж, как он и поступил.
К тому времени Гертруда начала работать над либретто оперы "Мать всех нас". Либретто основано на жизни Сюзен Б. Энтони, а действующие лица являются либо историческими фигурами, либо выдуманными. Опера с музыкой Вирджила Томсона увидела сцену только после смерти Гертруды.
Пьер Балмэн приехал после войны в Париж, чтобы начать свой бизнес, и мы с Гертрудой отправились на первое его шоу. Еще до того Пьер сшил костюм Гертруде, а мне - костюм и пальто. Когда мы пошли на демонстрацию его коллекции, я предупредила Гертруду: "Бога ради, не говори никому, что мы в одежде Пьера. Мы выглядим как цыгане". "Почему нет? - возразила Гертруда, - одежда вполне пригодная".
Сесиль Битон сопровождал нас на это шоу, оба - он и Гертруда написали о коллекции Пьера. В тот же год Пьер попросил и меня написать статью о его коллекции зимней одежды, которую впоследствии поместил в своей книге. Пьер создавал одежду, соответствующую форме женского тела, поэтому руки стали более важными в дизайне, чем прежде. Он находился под влиянием тех картин, которые ему нравились, в том числе картин Ренуара.
Внезапно Гертруда почувствовала слабость, и осмотревший ее доктор порекомендовал показаться специалисту. Он полагал, что болезнь может прогрессировать. Но Гертруда совет отвергла и продолжала жить в прежнем режиме. Она даже купила небольшой автомобиль. Однажды проезжая по улице Сен-Огастэн мы повстречали Пикассо у его дома. "Это тот автомобиль, который ты купила?" - спросил он. "Да, но не тот, который ты советовал. Я не люблю подержанные машины, а ведь именно это ты и советовал". Она взглянула на него: "Почему ты такой сердитый?". "Я не сердитый". "Нет сердитый!". Пикассо обратился ко мне: "Что с ней происходит?". "Она не согласна с тобой касательно автомобиля". Гертруда Стайн добавила: "Я хотела такой автомобиль и такой купила. До свиданья, Пабло". Он неуклюже попрощался: "До свиданья". Больше они никогда не виделись.
Спустя несколько дней приехал Джо Бэрри и отвез нас в Оржеваль на встречу со старым другом Ноэлем Мэрфи. Ноэль спел для Гертруды, после чего Джо увез нас обратно на улицу Кристин.
Бернар Фай предложил пожить в его загородном доме и через несколько дней мы вместе с Бэрри уехали в Люсо. Джо оставался с нами день-два. Предполагалось, что он отвезет нас, а вернется в Париж поездом. По дороге Гертруде Стайн стало плохо. Мы остановились в Эзей-ле-Ридо, где когда-то присмотрели очень приятный дом для покупки. Дом был продан, лесной парк, его окружавший, больше не существовал.
Болезнь Гертруды стала угрожающей. В городке Эзей в гостинице нам выделили комнату и послали за доктором, который сказал: "Вашей подруге нужен специалист и немедленно!". Я позвонила Аллану Стайну, племяннику Гертруды, и попросила его встретить нас на вокзале на следующий день. Когда мы отправились на поезд, Гертруда отказалась от услуг медсестры или кого-нибудь другого, а на станции оббежала поезд, чтобы полюбоваться окружающей природой.
Добравшись до Парижа мы удивились, увидев машину скорой помощи для транспортировки Гертруды в Американский госпиталь. Гертруда не была готова к такому повороту событий, но вынуждена была подчиниться. В госпитале она поблагодарила Аллана и спокойно отправилась в постель.
На следующее утро состоялся консилиум врачей, затем Гертруду посетил Аллан Стайн со своими друзьями. Доктора сказали, что она серьезно больна и оперировать ее будут через несколько дней. В течение всего этого времени Гертруда Стайн была довольно оживлена, не чувствовала никакой боли.
Однако, хирурги отказались от операции, ссылаясь на слабое состояние Гертруды. Но один из них сказал: "Я обещал мисс Стайн, что проведу операцию, и если вы даете слово чести женщине такого характера, как она, его надо держать".