В арки нижнего фойе во время репетиций вставлялись складные ширмы с дверями, и вот из такой двери появилась фигура Рипси Таманцевой. Константин Сергеевич встал, произнес опять-таки обычное: "Ну-с, ну-с" и наклоном головы отпустил меня.
Когда я вышла, меня стали расспрашивать, что он говорил, но я замерла и молчала, понимая свою дерзость. Ночь в то время играла Фаина Васильевна Шевченко, а дублировала ей изредка Нина Васильевна Тихомирова.
Через какое-то время Вершилов стал готовить для показа Леониду Мироновичу Леонидову, который в то время курировал спектакль, предполагаемый новый состав дублеров для "Синей птицы", и мне досталась Ночь. Вот как заботились о нас, молодых, наши великие основатели театра.
Помню, что Тильтиля репетировала Марина Ладынина, но вскоре ее "похитил" Иван Пырьев и она стала кинозвездой. Пса репетировал Александр Михайлович Карев. Роль Кота репетировал с нами и замечательно играл Александр Михайлович Комиссаров. Остальные ушли из памяти.
Я старалась изо всех сил и, конечно, невольно пыталась копировать Фаину Васильевну.
Репетировали не очень долго. Спектакль я знала хорошо - смотрела несколько раз. Почему-то меня не ввели в группу "черных людей", делающих все чудеса: летающие часы, тарелки, звезды и т. п. В черных бархатных комбинезонах и в таких же шлемах и масках на фоне черного бархата они были абсолютно невидимы.
Наступил день показа третьего акта "Синей птицы" Леониду Мироновичу. - В нижнем фойе поставили станок и на нем кресло. Я облачилась в костюм Ночи. Это было сложное сооружение из легкого черного кашемира со вшитыми в рукава-крылья длинными бамбуковыми удочками, плюс очень длинный шлейф, перчатки и на ногах ботинки с котурнами. Взгромоздившись на трон, я замерла в ожидании.
Репетиция шла под рояль. Что и как я делала на этом показе, толково рассказать не берусь. "Сцена Ночи" идет 30 минут, и вот она кончилась. Молчание. Сижу на "троне" и жду приговора. Слышу голос Леонида Мироновича: "Пожалуйте все сюда". Путаясь в костюме, я сползла с трона и двинулась к грозному Леониду Мироновичу (его ведь тоже боялись, и даже очень).
Он начал говорить о сказочности и тонкости произведения Метерлинка, о том, что дети не прощают фальши. Глядя на меня своими пронзительными глазами, Леонид Миронович спросил: "Знаете, что вы сейчас сыграли?" Я, конечно, молчала. "Мармелад из моркови!" И еще грознее: "Да не дрожите вы, я вам добра желаю!" И стал выстраивать роль. Три раза занимался со мной Леонидов, и только после этих занятий начались сценические репетиции. Я научилась быстро сходить по крутой бархатной лестнице и так же быстро подниматься по ней в абсолютной темноте (только начало черных бархатных перил обозначалось малюсенькой лампочкой). Когда я осилила все эти сложности и овладела "крыльями", научилась раскрывать и складывать их точно по музыке, наступил день премьеры.
Играла я эту замечательную роль около 40 лет. Один этот акт отнимает много сил, если играть его как должно. Когда-то этот спектакль был с тремя антрактами, с участием большого оркестра и всей вокальной части (под сценой). Тогда его не играли в урезанном варианте в 10 часов утра и в 2 часа дня по праздничным дням и во время школьных каникул. Многие и многие поколения смогли его увидеть, но не в качестве одного из "дневных сеансов", а как один из шедевров Станиславского.
Однажды меня попросили играть Ночь в трехтысячном юбилейном спектакле. Роль Хлеба играл тогда Николай Озеров, Насморка - профессор Мария Иосифовна Кнебель, Соседку Берленго играла София Николаевна Гаррель, Пса - Иван Михайлович Тарханов. Был торжественный вечерний спектакль, но в сцене Ночи было светлей, чем нужно. Тончайшее музыкальное произведение Ильи Саца звучало в записи на фонограмму. Открыв заветную дверь и унося клетку с Синей птицей, дети - Тильтиль и Митиль - и вся их свита, вырвавшись из страшного царства Мрака, почему-то опять спустились туда же по черным, а теперь уже просто грязным, ступенькам и по авансцене, объясняя Фее, что они поймали птицу, ушли за кулисы. Так, очевидно, удобней, но ушла сказочность, а детям и в сказке нужна логика, нужна правда.
Встреча Нового, 1934 года вспоминается смутно. Помню только, что встречали мы его с Дорохиным врозь - наверное, поссорились.
Собрались на паях в каком-то чужом для меня доме. Все были парами, и я случайно оказалась дамой Владимира Львовича Ершова - он тоже был один. Ершов был человеком кристальной души и совести, потом мы очень с ним подружились, а тогда он был рыцарски обходительным, выполняя роль моего "кавалера", но у каждого из нас были свои сердечные заботы.
Из этого дома наша компания быстро удрала, и мы почему-то оказались у вахтанговцев - они встречали Новый год у себя в театре: музыка, танцы и веселая неразбериха.
Через дорогу от театра жил наш артист Сергей Бутюгин с семьей, там тоже встречали наши, и я туда попала после Вахтанговского театра. Радостно возбужденный хозяин случайно опрокинул на меня соус. И когда под утро меня доставили домой, гордую такой "светской" встречей Нового года, мама, взглянув на меня, вернее, на мое единственное вечернее платье, всплеснув руками, произнесла свое обычное: "Децко мое, Матка Боска!"
В начале 1935 года стало известно, что летом, во время отпуска, предполагается послать из Москвы первую актерскую шефскую бригаду для обслуживания Дальневосточной армии командарма Блюхера. Когда мне предложили участвовать в этой бригаде, я с радостью согласилась.
Я уже играла Наташу в "Чудесном сплаве", а для поездки меня начали вводить в "Квадратуру круга" Катаева на роль комсомолки Тони, а Дорохина - за Ливанова. Остальные были на своих ролях в обоих спектаклях. Еще планировался большой концерт с тем же составом.
Нас было двадцать два человека, в том числе певцы и музыканты. Были с нами Федор Николаевич Михальский и Вадим Шверубович, молодые, но уже знаменитые Алексей Грибов, Елена Елина, Ольга Лабзина, Иосиф Раевский, Николай Дорохин, Григорий Конский, Яков Лакшин, Зиновий Тобольцев, Иван Рыжов, машинист сцены Леонид Попов. В состав нашей бригады входили также солист Большого театра Петр Селиванов, композитор Ферэ, поэт Островой, гроссмейстер Григорьев, концертмейстер Лоскутова и певцы из вокальной части Художественного театра, а еще баянист Вася (фамилии не помню).
Уезжали мы в конце июня. Провожали нас пышно - парадным завтраком и речами в театре. Присутствовали все "старики". Мария Петровна Лилина прочитала письмо к нам Константина Сергеевича (это письмо почему-то не вошло в летопись). На вокзале гремел оркестр, а главное - к поезду приехал Владимир Иванович Немирович-Данченко. В конце напутственной речи он сказал: "Высоко держите знамя Художественного театра!" Потом суетливое прощание с близкими и с провожающими. Отец чуть не опоздал: мы уже были в вагоне, когда он почти бегом поравнялся с нами, и я прощалась с ним через окно. Он что-то говорил мне, но за шумом оркестра ничего не было слышно.
Ехали мы с комфортом. У нас был отдельный мягкий вагон, и даже с душем. Когда вошли в купе, на каждом месте лежал пакет: жареная курица, бутерброды и еще что-то сладкое - всё это из театра!
Скорости в те далекие времена были другие. Путешествие до Хабаровска длилось 10 суток. Ехали весело, шумно. Как сейчас вижу черные от копоти лица: поезда топились углем, жара, окна открыты, сквозняков еще не боялись. Все казалось таким интересным, ничего нельзя было пропустить. Байкал на рассвете - настоящее потрясение. Суровая красота Сибири поражала и завораживала.
Поезд был скорый, с вагоном-рестораном и с международным вагоном. Мы ходили иногда в ресторан обедать, но больше покупали всякую снедь на привокзальных базарчиках, а у нашего проводника постоянно кипел огромный самовар. С пассажирами из других вагонов общения не было. Как-то Рыжов и Зяма сообщили нам, что в международном едет пара: "она" - красавица в пижаме с золотыми драконами, а "он" очень элегантен и тоже красив. Мы так их и прозвали - "Драконы". Но о "Драконах" позже.
Очень активным во время путешествия был Раевский. Постоянно куда-то звал, тащил к окнам, что-то объяснял, попутно ухаживая за дамами, особенно за одной из наших певиц. Когда над ним подтрунивали, он не обижался, а, как бы отрубая перед собой ладонью воздух, кричал: "Да! Я джентльмен! Да!" Тогда шуткам и розыгрышам не было конца. Как-то наш Вася-баянист, проходя по вагону и взглянув на склонившегося к своей даме Раевского, сказал: "Хватает же у человека фальшивых слов!" Многие годы ходила среди нас эта фраза.
Чем ближе мы были к конечной цели, тем серьезней становились. Стали уточнять концертную программу. Основная нагрузка в концерте ложилась на певцов и музыкантов, но и мы, конечно, были заняты. Ответственным за художественное качество (как теперь говорят) поездки был Алексей Грибов, и был он очень строг.
Перед отъездом Надежда Петровна Ламанова сшила всем женщинам вечерние туалеты из крепдешина, выкрашенного в разные цвета: у Лабзиной розовый, у меня лимонный и т. д. (Все это шилось в мастерских театра за казенный счет, а по приезде мы выплачивали в рассрочку очень незначительными суммами.)
Перед Хабаровском мы еле отмылись в нашем душе, приоделись - мужчины при галстуках, мы в скромных дорожных платьях, в панамах или беретах и в перчатках.
Когда наш поезд подходил к перрону, мы решили, что встречают кого-то очень важного: раздались слова команды, загремели два оркестра, сдвинулись ряды военных. Мы думали переждать в вагоне, а оказалось, что это встречают… нас! Мы очень оробели - страх ответственности был сильным.
Во время церемонии этой встречи мы даже как-то утратили ощущение реальности: цветы, приветствия, музыка, марширующий почетный караул. В открытых машинах нас везли через весь город в Дом офицеров, где все уже было приготовлено. Велики были уважение и любовь к Художественному театру, и такой прием надо было оправдать.
Мы приступили к выполнению такой трудной, но и такой прекрасной миссии - играть для бойцов и командиров Дальнего Востока, для армии легендарного Блюхера.
Для передвижения нашей бригаде выделили одну грузовую полуторку, где размещался наш багаж: мягкие подвески, небольшой раздвижной занавес с "Чайкой", несколько складных легких конструкций для декораций, корзина с необходимым реквизитом, корзина с костюмами и наши личные вещи.
Еще к нам прикрепили легковую "эмку", но мы предпочитали не пользоваться ею, так как в ней всегда располагался наш "командир" и начальник Иван Мамошин. Я уже упоминала об этом человеке. Единственное, что омрачало нашу поездку, - это он, глупый, серый, самовлюбленный, ненаказуемый. Очень бывало за него стыдно. Он всюду рвался произносить приветственные речи. Вот образчик его красноречия: "Товарищи бойцы и командиры! Что была артистка до революции? Она была, товарищи, постельная принадлежность! А теперь эта принадлежность приехала в вашу армию". Передаю дословно. Зрители внимали ему с недоумением. Он любил пиво, причем пил много, во время своих приветствий часто срывал голос и, к нашему счастью, сипел. Вот тут-то его и уговаривали "отдохнуть". Работы он никакой не знал, обычно во время наших спектаклей спал где-нибудь в сене или на травке, но обязательно являлся к концу, когда артистов благодарили, дарили цветы, вручали грамоты и говорили сердечные слова. Во время переездов он спал как на двуспальном ложе, потому что обычно в машину совали одну из корзин, а кто-нибудь из мужчин садился с водителем, чтобы тому было не скучно ехать. Переезды у нас бывали иногда большие, мы проехали по всему Приморью - от Хабаровска до Владивостока. И, несмотря на это, предпочитали ездить в кузове нашей полуторки, а не в обществе "начальника".
В Хабаровске мне впервые довелось летать на очень небольшом самолете - гидроплане. Мы попросили военное начальство после спектакля на аэродроме "покатать" нас. Разрешили только два взлета, и эта честь досталась Лабзиной и мне. Хоть полет и был коротким - всего 5-10 минут, ощущения были очень острыми и не забылись: кабины нет, сверху только козырек.
Однажды ехали мы к озеру Ханка в какую-то особую часть, и к концу дня наш грузовик застрял в болоте, застрял основательно - усилия всей бригады были тщетны. На Дальнем Востоке темнеет рано, необыкновенных размеров комары и всякий гнус донимали сильно. Мы завязали лица чем было можно и все время курили. Были мы грязные, а ноги еле вытаскивали из вязкой почвы. В "эмке" сидела наша пианистка Лоскутова: незадолго до этого она умудрилась сломать ногу, и до колена ее загипсовали.
Было решено, что легковую машину надо послать в часть за помощью. Мамошин направился к машине, но наши мужчины, не выбирая выражений, остановили его, сказав, что поедут Грибов и я. Довольно долго мы благополучно продвигались по узкой дороге и вдруг тоже "сели". Водитель-военный, быстро обойдя машину, предложил: "Я газану, а вы толкните, может, и выскочим". Мы с Грибовым вышли в грязь, и я услышала: "Соня, деликатно мы ее не сдвинем, что услышишь - молчи, а лучше подтягивай".
И вот, навалившись сзади, мы стали толкать машину, и я услышала, как Алексей, разнообразно сочетая "русские" слова, крикнул: "Что же ты? Помогай!" Я, как умела, тоже стала что-то кричать, и с третьего раза мы ее выпихнули. Водитель, смеясь, только крутил головой: "Ну артисты - сила!"
Грязные, но довольные, мы скоро добрались до места назначения. Потом, вытащенный тягачом, прибыл наш грузовик. Отмылись мы в волшебно красивом озере, нас накормили и уложили спать. Через 2–3 часа, когда нас разбудили, оказалось, что все наши вещи выстираны и выглажены, а обувь высушена и приведена в порядок.
Мы играли спектакль в зеленой ложбине, как бы окруженной природным амфитеатром. Зрители - только военные, здесь их было очень много, и кое-где виднелись женские головки. Потом приветствия, грамота со смешно искаженными почти у всех фамилиями, парадный обед и расставание.
Машины наши были вымыты и вычищены, и мы, предоставив Мамошину ехать в "эмке" с нашей "раненой", весело покатили по благополучной дороге в другую часть.
Был с нами и такой случай. В какой-то военной части мы играли "Квадратуру круга". (Кстати, во всех сценах гостей неизменно участвовал Михальский, всегда играя на мандолине.) На этот раз мы играли в помещении даже с подобием сцены и кулис, устроенных из длинных красных полотнищ с остатками лозунгов на изнанке. Кто-то из наших обратил внимание, что на лавке первого ряда сидят два молодых военных красавца и у каждого по три "шпалы" - высокие воинские отличия. Один очень светлый блондин, а другой темноволосый, оба почти коричневые от загара. Наша дамская половина была приятно взволнована. После спектакля была, как всегда, торжественная часть, а потом ужин с тостами хозяев и нашими ответными. Удивило нас отсутствие двух красивых командиров, но нам сказали, что это были гости с погранзаставы и что они поспешили вернуться к своим обязанностям.
Наутро мы двинулись по намеченному маршруту. С нами был военный-сопровождающий, так как мы ехали в пограничную зону. На перекрестке дорог нас встретили двое военных при оружии. Сопровождающий что-то им объяснял, показывая документ, Но в результате довольно нервного разговора мы поехали по дороге, указанной этими двумя. Оказывается, нас "похитили" те красивые командиры, нарушив наш маршрут!
Мы очутились совсем близко от границы, где нас встретили, лукаво улыбаясь, хозяева этой части, шутливо жалуясь на то, что нельзя обижать их, бедных, проехав мимо. Мы дали концерт, а на другой день, позавтракав малиной, уехали по намеченному маршруту. Ехали мы в Николоуссурийск, где должны были играть в течение двух дней оба спектакля.
В дороге у меня появились признаки сильного отравления. Мне стало очень плохо. Когда мы приехали в Николоуссурийск, оказалось, что квалифицированной врачебной помощи там нет, и взволнованные хозяева стали поить меня молоком, отчего мне стало еще хуже.
Вечером, перед концертом, заменившим спектакль "Чудесный сплав", я лежала, обложенная бутылками с горячей водой. Помню появившегося у моей койки Мамошина и его слова: "Срываешь спектакль, неженка!" Вадим и Николай хотели его бить, но он быстро растворился в черноте очень душного вечера.
На следующий день мы играли там же "Квадратуру круга"? Театром стал большой сарай или склад с наглухо заделанными окнами под самой крышей (их вынули вместе с рамами). Сцена была вполне приемлемая, хотя и маленькая, но декорации стараниями Вадима, Лени Попова и наших актеров хорошо смонтировались. Зрителей было, как говорил Вадим, "внабой": на лавках сидели только два первых ряда - командный состав, остальные стояли.
Мне было очень трудно. В кулисах несли дежурство Шверубович и Михальский со средствами скорой помощи на всякий случай. Я додержалась до конца третьего акта, но когда пошел занавес, я тоже куда-то "поехала" и очнулась, лежа на траве. Товарищи обмахивали меня кусками фанеры. Антракт продолжался 40 минут. Зрители терпеливо ждали, и мы доиграли последний акт. Во время ужина с командованием ко мне приходили пить за здоровье, а я лежала чуть живая, но гордая своей выносливостью.
Были мы и в Интернациональном полку, которым командовал полковник Берзарин, впоследствии первый комендант поверженного Берлина. Этот полк располагался далеко в сопках. Как нам сообщили, они три года не видели штатских.
Ехали мы по очень красивым местам, совершенно безлюдным - по обе стороны дороги только кустарник и разноцветные поляны, покрытые маками, ирисами и дикими анемонами. И вдруг из кустов донесся голос: "Привет дорогим гостям!" А с другой стороны дороги на нас посыпались маленькие листовки со словами привета, и опять тишина. Едем дальше и еще издали видим арку. По обе стороны - бойцы с охапками цветов, а поперек протянуто полотнище: "Слава Художественному театру". Тут уж, осыпанные цветами, даже наши мужчины стали вытирать глаза.
Въехали на плац полка, где перед строем нас приветствовал полковник Берзарин.
Мамошина оттащили, не дав ему раскрыть рта. Ответное слово держал Раевский.
Нас провели в палатки, и опять мы были растроганы до слез: у коек на брезентовых стенах были пришпилены отрезы разноцветного шелка - забота жен командиров.
Гостили мы там два дня. Давали оба спектакля и концерт, а в нашу честь были устроены стрельба на приз и конные состязания. Тут уж первым был Вадим Шверубович, ему достались главные призы, но Раевский тоже сидел на лошади, хотя и впервые в жизни, и тоже стрелял. Через два дня мы прощались с этим полком и с Берзариным как с самыми дорогими друзьями. Говорят, что в сопках цветы не пахнут. Роскошные букеты наши пахли "Красным маком" и "Москвой" - их надушили.
Во Владивостоке, в настоящем театре, мы показали оба наших спектакля и концерт и еще отдельно концерт - для гражданской публики.