Быстрая ходьба разогрела меня, и на душе вроде бы посветлело. Мы оставили всех далеко позади. Вот знакомые ворота. Я остановился перед ними, чтобы перевести дух, посмотрел на эмблему, едва видимую из-за густого снегопада, снял кепку, взмахнул ею, стряхивая снег, и, озоруя, громко сказал:
- Здрассте!
И мне тотчас же кто-то ответил:
- Здравствуйте.
Я обернулся: чуть в стороне стояла густо запорошенная снегом лошадь, впряженная в бричку, и какой-то человек, в брезентовом плаще с капюшоном, возился возле заднего колеса.
- А ну-ка, молодые люди, - сказал человек, - подсобите задок поднять.
Мы подбежали с Кириллом, ухватились поудобнее.
- Раз-два - взяли!
Человек насадил колесо на ось.
- Молодцы, опускайте! - И забил чеку на место. - А теперь отворяйте ворота, тут я для вас учебные пособия привез.
Его Величество Случай
Слова "для вас" прозвучали для меня двояко: как болезненный укол и как надежда. Еще не соображая, что к чему, я ухватился за второе. Это был Его Величество Случай, которым мне нужно было воспользоваться. Но как?!
Кирилл, глядя с беспокойством на приближающихся людей, замялся:
- Да мы… на комиссию. Очередь надо занять…
- Ничего, ничего, - сказал я. - Ты иди во-он туда, в ту дверь, и налево, в санчасть, а я тут все сделаю. И побежал в сторожку.
Плана у меня еще не было никакого, и мне оставалось только действовать. Нашел сторожа, пожилого узбека в ватном халате, перевязанном в талии платком. На ногах ичиги: с калошами, на бритой голове - тюбетейка. Я поздоровался с ним по-узбекски, сказав: "Салам алейкум, ата", и он, расплывшись в доброй улыбке, ответил мне: "Алейкум салам".
Мы открыли ворота, и конь, прядая ушами на рокот авиационного мотора, втащил повозку во двор. Возница сказал:
- Беги, молодой человек, в мастерские, разыщи, Николая Степановича, скажи, что привезли учебные пособия.
Я рванулся бежать, да вовремя спохватился:
- А кто такой Николай Степанович?
- Ваш инструктор, Сорокин, - ответил возница. - Ты его узнаешь сразу, он в такой красной турецкой феске с кисточкой.
И я полетел. Увидел феску…
- Здравствуйте, Николай Степаныч! Там пособия привезли.
- Что? Пособия? Ага, хорошо! - И перекрывая зычным голосом гул мастерских, крикнул: - Дубы-и-нин!
- Здесь, Николай Степаныч! - Перед нами объявился мой вчерашний знакомый. Увидев меня, оторопело заморгал глазами - буравчиками, потом сказал как бы про себя: "Угу! Ага!" - и к инструктору: - Что прикажете делать, Николай Степаныч?
- Возьми с десяток хлопцев и перенесите в класс учебные пособия.
- Есть! - и ко мне: - А ты, брат, хват. Молодец. Держись меня. Пошли!
У санчасти толпа - не пройти. Дубынин кашлянул, прочищая горло, и, подражая инструктору Сорокину, как и в прошлый раз, быстро навел порядок. Потом, подмигнув мне, сказал: "Стой тут", - и скрылся за дверью. Вскоре он появился в сопровождении ребят, прошедших медосмотр. Среди них - Кирилл.
- Ну, куда идти? Веди.
В бричке под брезентом лежали навалом деревянные молотки на длинной рукоятке, какие-то деревянные детали и дощечки, напоминающие собой плоские напильники. Все это мы перетащили в большой цех, уставленный рядами длинных прочных столов и скамеек. Цех громадный застекленный с обеих сторон. Слева проглядывало серое небо, справа - внутренняя часть ангара, уставленная корпусами самолетов. В конце зала, на возвышении - стол и кафедра, сзади которой, на широкой глухой стене - большая классная доска.
Инструктор Сорокин, энергичный, подвижный, распоряжался группой курсантов, расставляющих столы и прибивающих на стену учебные плакаты. Красная феска Степаныча мелькала тут и там, и голос, зычный, повелительный, раскатисто гремел по залу:
- Ну, что вы там копаетесь?! Выше, выше! Не достаете? Ибрагимов, сбегайте за стремянкой! Дубынин! Разложите инструмент по столам!
Я старался изо всех сил: бегал, носил, переставлял, пока инструктор не сказал:
- Хватит на сегодня. Спасибо, ребята! Завтра опять к восьми. Работы много.
Дубынин с раскрасневшимся лицом подошел ко мне, протянул руку:
- Меня звать Георгий, а тебя как? Комсомолец? О-о! Хорошо! - Дернул шеей, стрельнул по, залу глазами - буравчиками: - Сазонов! Алексей! Иди сюда!
К нам подбежал юркий паренек с густой шевелюрой светлых волос, прижатых на макушке вышитой узбекской тюбетейкой.
- Чего тебе?
- Вот, запиши - еще один комсомолец.
Алексей ловким движением выхватил из кармана ладно сшитой куртки блокнот.
- Фамилия? Имя? Отчество? Билет при тебе? Давай запишем номер. Все. Будь здоров! - и умчался.
Кирилл, ожидая меня, стоял рядом и с явной завистью смотрел на происходящее. Он не был комсомольцем и сейчас чувствовал себя неловко.
Георгий, видимо, хотел что-то спросить у меня, но, покосившись на Кирилла, обратился к нему:
- Комсомолец?
Кирилл отрицательно качнул головой.
- Гм, жаль. Тут поработать надо, классы оборудовать. Придешь?…
Кирилл замялся. Я знал: завтра по поручению матери он должен съездить в аптеку за лекарством и отвезти его тетке, которая живет на другом конце города.
- Нет, - сказал я. - Он не может. У него хозяйственные дела.
Кирилл бросил на меня благодарный взгляд.
- Послезавтра я бы смог…
- Послезавтра начнутся занятия, - бесцеремонно перебил его Георгий. - Так что валяй по домашним делам. - И ко мне: - Ну, а ты приходи обязательно, сам понимаешь. - И дернул шеей, будто ему тесен воротник. - Ну, я пошел. Пока!
Только по пути домой я признался Кириллу, что забракован. Тот всполошился:
- Как же это?!
- А вот так: "столярикум-малярикум".
- Что же делать-то?
- Не знаю, буду ходить.
- Прогонят, - сказал Кирилл. - Тут строго. Авиация. И вход по пропускам.
- Все равно буду! - обозлился я. - В дверь прогонят, полезу, в окно. Через забор буду лазить! Мне обратной дороги нет.
Кирилл скис по-настоящему, и то его искреннее участие тронуло меня и подожгло. Я почувствовал себя уверенней.
- Ладно, - сказал я. - Как-нибудь обойдется. Тут надо хорошо обдумать все.
На следующий день я пришел раньше всех. Знакомый узбек открыл мне калитку. Я сказал ему по-узбекски: "Здравствуй, отец!", он засиял, засветился в доброй улыбке: "Алейкум салам, ул бала!" - и проводил меня взглядом до самых мастерских.
Вскоре пришел и Николай Степаныч, а потом и ребята-комсомольцы. Георгий почему-то еще не появлялся. Инструктор дал нам указания, и мы принялись таскать верстаки, прикручивать тиски, развешивать схемы, плакаты, разбирать и раскладывать по полкам инструмент. Инструктор то и дело поторапливал нас, тряся кисточкой на феске: "Живей, живей, ребята! Живей!" А мы и так поворачивались живо: работа уже подходила к концу все расставлено, развешено, разложено, осталось только мусор подмести.
Мы с Сазоновым перетирали ветошью напильники и молотки, когда появился Дубынин и с ним два парня с туго набитыми мешками за спиной. Бросили мешки на верстак, принялись отряхиваться и обмахиваться: жарко. Подошел инструктор. Георгий ему что-то доложил, тот одобрительно закивал своей турецкой феской и, обернувшись, крикнул:
- Сазонов, ко мне!
Тут прозвенел звонок на обеденный перерыв. Мы кинулись было к дверям, чтобы пораньше прибежать в столовую, но нас остановили.
- Отставить! - повелительно скомандовал инструктор. - Прошу всех сюда!
Мы собрались в недоумении: что еще такое тут будет?
Инструктор сказал:
- Дубынин, постройте комсомольскую бригаду.
У меня екнуло сердце: "Комсомольская бригада?!". Значит, я в комсомольской бригаде?!
Георгий щелкнул каблуками.
- Есть построить комсомольскую бригаду! - Долговязый, как аист, шагнул, вытянул руку: - По ранжиру… станови-ись!
Мы быстро разобрались по росту.
- Ррравня-йсь!.. Смирррна-а! - повернулся кругом, четко отпечатал шаг, лихо взял под козырек. - Товарищ инструктор, комсомольская бригада по вашему приказанию построена!
У меня мурашки побежали по спине: до чего же здорово! Ну и молодец Георгий! И где он так научился?
- Вольно! - сказал Николай Степаныч.
- Вольно! - громко повторил Дубынин и, встретившись со мной взглядом, подмигнул. И я вдруг подумал, что эта торжественная церемония имеет какое-то отношение и ко мне.
Теперь мы смотрели во все глаза на Николая Степаныча и ждали, что он скажет.
- Товарищи! - как-то размеренно и веско заговорил инструктор. - По поручению дирекции и парторганизации авиамастерских объявляю вам благодарность за добросовестную работу по оборудованию учебных классов и цехов. - Он взволнованно запнулся. - От меня лично вам тоже благодарность. Спасибо вам, ребята. И… мы решили тут, чтобы вас, комсомольцев-активистов, все знали и видели, преподнести вам, в качестве награды, ботинки, рабочие костюмы и к ним - комсомольский значок и значок "Добролета".
Ребята тихо ахнули, а я чуть не упал от радости.
Такие значки! Ведь это ж, для меня важнее важного!..
Николай Степаныч повернулся к Дубынину:
- Прошу раздать награды!
Как во сне принимал я рабочий костюм и ботинки из рук Дубынина. Вручая подарки, он опять мне хитро подмигнул:
- Ну вот, видишь, как все хорошо получается!
Обедать мы, конечно, не пошли. Инструктор сказал: "Подберите мусор и можете быть свободными". Мы подобрали, подмели, переоделись, привинтили комсомольские значки. А вот значок "Добролета" куда? На фуражку бы….
А вообще здорово получилось! Рабочий костюм был мне как раз впору: черные брюки, черная куртка с четырьмя накладными карманами, новые ботинки.
Сазонов, красуясь перед оконным стеклом, вдруг сказал:
- Братцы, я придумал! У сквера в лавчонке продаются фуражки защитного цвета. Они дешевые. Давайте их купим и на них значки!
Идея всем понравилась, и мы гурьбой отправились в город. Продавец, тучный персиянин с большущим носом, радостно хлопал себя руками по жирным бедрам, когда мы в один миг купили у него тринадцать фуражек.
- А, спасыба, маладый люд! Ай, спасыба!
Дома я произвел фурор. Мать, увидев меня, всплеснула руками:
- О-о-о! Отец! Отец! Иди-ка сюда скорее, посмотри на сына!
Из другой комнаты, шлепая домашними туфлями, вышел отец. В очках, с газетой в руках. Снял очки, выпрямился, посмотрел, погладил бороду, взволнованно кашлянул:
- Ну и ну-у-у! Молодец, молодец. Ничего не скажешь, умеешь своего добиваться. Поздравляю, сынок…
Мне бы тоже порадоваться, а у меня от этой родительской гордости в груди словно кошки когтями проскребли. Я умею своего добиваться?! Чего я, собственно говоря, добился? Ничего пока. Меня-то ведь не приняли!..
А вдруг?
Утром ко мне зашел Кирилл.
- Ну, ты пойдешь? - шепотом спросил он, оглянувшись на дверь.
Я кивнул головой и стал одеваться; предвкушая заранее, какой эффект произведет на него моя форма. Еще не сознавая ситуации, он уставился на мои новые ботинки, начищенные с вечера. Потом взгляд его скользнул по брюкам, тоже с вечера предусмотрительно положенным под матрас и сейчас держащим умопомрачительную стрелку. Нижняя чистая рубаха заправлена в брюки. Я, посматривал на себя в зеркало, был доволен собой. И вообще, на душе у меня не было паники. Кирилл чувствовал это и был в недоумении.
Натянув свитер, я не торопясь снял с вешалки куртку и, держа ее перед самым носом Кирилла, стряхнул с бортов несуществующие пылинки. Кирилл насторожился, но еще не совсем. Я надел куртку, одернул борта, посмотрел на себя в зеркало. Очень даже здорово я выглядел, это было видно по ревнивому взгляду Кирилла. Я надел плащ, снял с вешалки фуражку.
- Пошли! - сказал я.
Кирилл взглянул, увидел и обомлел.
- Постой, постой! - страстно зашептал он, вцепившись мне в плечо. - Это что у тебя за фуражка, а? - Он распахнул мне полы плаща. - И этот… костюм и ботинки? Откуда? Когда?
Вошла мать с сияющим лицом:
- Опоздаете, ребята, скоро семь.
Мы вышли в темноту. Еще горели звезды, и под ногами в лужицах похрустывал ледок.
Кирилл, страстно любивший форму, всю дорогу никак не мог успокоиться. Он клял все на свете: и своих родителей, оберегавших его от пионерии и комсомолии, и самого себя - "безвольного и бесхарактерного", а в конце заявил:
- Ну и везет же тебе! - И тут же поправился: - Собственно, почему "везет"? Настырный ты, вот и везет. А я… - и махнул рукой. Потом молчал весь остаток дороги, явно переживая свою "неустроенность".
В мастерских возле доски приказов толпились ребята. Желающих было много, а в списках значилось только двести человек. Кто находил себя - радовался, кто не находил - печалился. Подошли и мы. Кирилл в списках значился, меня - не было. Мне стало неуютно.
У Кирилла на лице то радость, то печаль - переживает за меня. Хороший парень этот Кирилл!
Кто-то тронул меня сзади за плечо. Я обернулся. Это был Дубынин. Дернул шеей, молча приглашая меня следовать за собой.
Отвел в сторону, дал наставление:
- Держись ближе ко мне. Когда будет построение, встанешь в строй, понял?
Еще бы не понять, конечно, понял! Я и сам думал встать в строй, ну, а сейчас и того лучше, в случае чего будет поддержка от старосты группы.
Наконец все успокоилось. Не принятые ушли, остальные принялись, по выражению Кирилла, "обнюхиваться".
У меня уже было много друзей. Наши фуражки со значками "Добролета" были как пароль: встретимся, небрежно козырнем друг другу и проходим дальше, к зависти и недоумению других.
Появился Николай Степаныч в своей турецкой феске, что-то сказал Дубынину, тот, расталкивая встречных, побежал в контору, и вскоре раздалась команда:
- Кто прошел в приказе!.. Станови-и-сь! Быстро! Быстро! Разбирайтесь по ранжиру!
Старосты групп, толкаясь, сортировали ребят по росту:
- Ну, ты куда забрался?! Давай на левый фланг! А ты там, эй, каланча в тюбетейке! Чего торчишь на камчатке?!
Мы с Кириллом встали было вместе, но нас разъединили: Кирилл был ниже меня ростом. Я стоял на правом фланге десятым или двенадцатым. Ох, и не хорошо же было мне!
Построением командовал коренастый светловолосый человек, одетый во все кожаное.
- Ррравняйсь! - скомандовал он и тут же улыбнулся.
Строй стоял "загогулиной" - команда дошла не до каждого.
Командир пожевал губами:
- Старостам групп навести порядок!
Тут же появились старосты и принялись толкаться и кричать:
- Ноги! Ноги! Носки ботинок должны быть на одной линии! Животы подобрать. Быстро!
Кое-как порядок был наведен. Старосты встали в строй.
- Смиррр-но! По порядку номеров… рррассчитайсь!
- Первый!
- Второй!
- Третий!
- Четвертый!
- Пятый!
На шестом заминка. Строй заколыхался. Всем было интересно посмотреть, кто не знает счета?
Дубынин выскочил злой, как черт:
- Ну? Ты чего запнулся? Шесть! Ну? Шесть!
Молодой узбек в халате, выпучив глаза, шептал про себя: "Быр, икки, уч, торт, беш…"
- Алты! - громко крикнул он.
Все рассмеялись. Командир прикрыл ладонью губы.
- Ну, алты так алты, - сказал он. - Старосты! Помогите рассчитаться!
После подсчета выяснилось: в строю было 156 человек. У меня отлегло от сердца. Сорок четыре человека не пришло. Значит, некомплект и у меня есть еще надежда…
Тут же в строю нам выдали жетоны, по порядку номеров, с четко выведенной цифрой. Мне достался тринадцатый номер. "Чертова дюжина!" Жетон мы должны приколоть к левой стороне груди. Нужно, например, инструктору вызвать кого к доске, он называет номер. Или замечание сделать - тоже номер! Очень удобно.
Дрожащими от волнения пальцами я приколол жетон под комсомольским значком. Все пока шло как надо. Но меня все равно не покидало чувство страха: вот проверят списки и спросят: "А ты кто такой? Откуда взялся?" и выгонят. И будет мне тогда "столярикум-малярикум"!
Нас ввели в учебный цех. Мы с шумом разместились, заняв места, отмеченные на столах поперечными линиями, и расселись кому как вздумалось: кто на скамьях, а кто на столах, спиной к инструктору. И вдруг зычный голос.
- Это кто там расселся раньше времени? Встать!
Все повскакали с мест, и в цехе сразу стало тихо.
Инструктор в красной феске властно возвышался за кафедрой. Сильный голос, энергичный поворот головы, огненный взор - все нас подкупало, вот только удивляла феска с кисточкой.
- Зарубите себе на носу! - продолжал инструктор. - Пока вам не будет подана команда "сесть" или "встать", никто не должен этого делать. Сесть!
Я шумно плюхнулся на скамью, остальные стояли в недоумении.
Инструктор вытянул шею:
- Та-а-к. Вон там, который сел сейчас… Тринадцатый! Как твоя фамилия?
Я встал, назвал себя.
- Та-ак! Молодец, тринадцатый! - и взял в руки журнал.
У меня захватило дыхание: "Ну, сейчас пропал!.. Черт меня дернул плюхнуться!.."
- Тарасов, Терентьев, Тимофеев, Турбаев, - вполголоса читал инструктор. - Гм! Почему тебя здесь нет?
- Не знаю, товарищ инструктор, - еле слышно пролепетал я.
Инструктор закрыл журнал.
- Сесть! - вдруг скомандовал он.
Все сели.
- Недружно садитесь, как торговки на базаре. Встать!.. Сесть! Встать!.. Сесть!
Через пять минут все вставали и садились дружно, враз.
Инструктор снова взял журнал.
- Андреев!
- Тута-а!
- Это что еще за "тута"?! Надо встать и ответить: "есть!" Понял?
- Понял, товарищ инструктор, - вскочив, ответил тот.
- Молодец. Садись. Архаров!
- Есть!
- Ахметов!
- Есть!
Началась перекличка, а я сидел ни жив ни мертв. Что-то будет? Что-то будет?..
- Все! - сказал инструктор и строго посмотрел в зал. - Есть такие, кого я не вызывал?
- Есть! Есть! - раздалось десятка два голосов.
- Запишем.
И он внес всех в книгу. У меня отлегло от сердца, но не очень. А вдруг?..
Теперь живем!
Ах, если бы не это мое шаткое положение, каким бы счастливым человеком я себя чувствовал! Здесь, в мастерских, казалось, сам воздух был насыщен романтикой полета. Я не мог без волнения смотреть на разобранные самолеты, такие сложные и вместе с тем такие простые.
Вот стоят в стеллажах крылья, громадные, глазом не объять. А ведь они были в воздухе, парили, поднимали летчиков и пассажиров. А фюзеляж-то! Освобожденный от матерчатой обшивки, он представлял собой нечто вроде этажерки: сплетение стальных трубок, проволок-растяжек, тросов, подвижных рычагов. Все это надо знать и все это надо уметь отремонтировать. И я смотрел на людей, которые там копошились, как на волшебников.
Самолеты ремонтировались разных конструкций: тут были и отечественные, пассажирские одномоторные, с деревянным крылом и матерчатой обшивкой, К-4 и К-5, и немецкие цельнометаллические "Юнкерсы", и даже был один самолет, маленький-маленький, который назывался У-2, и он почему-то приводил меня в умиление.