Молодой, человек, вам надо летать!
Утром, словно сговорившись, мы пришли на работу почти одновременно. Бригадир чуть-чуть нас опередил. Он подошел к кладовой, отпер замок, открыл дверь. И тут же, отпрянув, закрыл. Лицо его выражало удивление. Посмотрел на ключ, на замок, отошел шага на три, отсчитал двери: все правильно - вторая! Снова открыл и несмело, как в чужую, перешагнул через порог.
Буркнув что-то нечленораздельное в ответ на наше "Здравствуйте, Александр Васильевич!", он переоделся и, рассовав по карманам инструмент, молча вышел из кладовой.
У меня защекотало под ложечкой от обиды, а у Сазонова задергались щеки. Мы ждали похвалы, а вместо этого - такое безразличие!
Мы взяли свои сумки.
- Пошли уж…
- Пошли.
Овчинников лениво сдергивал с самолета чехлы.
- Прикатите бочку, - сказал он в пространство. - Бензин слить.
Я кивнул Алексею и побежал за бочкой. Прикатил, подогнал ее под самолет, отвинтил пробку и вспомнил: шланг с воронкой лежат в кладовой. Сбегал, принес. Один конец шланга сунул в отверстие бочки, другой, с воронкой, прилепил к сливной трубке.
Овчинников с Алексеем, стоя на стремянках, выдергивали шпильки из моторного капота.
- Можно сливать, Александр Васильевич? - спросил я.
- Сливай, - глухо ответил тот. - Знаешь как?
- Знаю.
- Удивительно!
"Ладно, ладно, куражься, куражься, будет и на нашей улице праздник", - подумал я, забираясь в пилотскую кабину.
Пока мы учились, я много раз побывал в этом святилище. И всегда меня охватывало глубокое волнение, вот и сейчас пилотское кресло с привязными ремнями, ручка управления, педали, сектор газа и опережения, приборная доска с поникшими стрелками и запах, свойственный только самолету, все это такое желанное!.. Я зажмурил глаза и представил себя в полете. Реально представил, без сомнений: а, смогу ли я управлять самолетом? Смогу! Мне бы только в школу попасть…
Открыл кран, прислушался: бензин, журча и хлюпая, полился в бочку. Все в порядке!
Раскапоченный Ю-21, высоко стоящий на несуразно голенастых шасси, стал похож на насекомое-богомола, а мы - на хирургов, копошащихся в его "кишочках". "Кишочек" было много, и все их надо было аккуратно отсоединить.
Мы подготавливали к съемке мотор и сейчас делали каждый свое дело. Овчинников обмяк. Сначала он со скептическим недоверием смотрел, как мы работаем ключом и отверткой, и лишь часа через полтора, хмыкнув, сказал одобрительно: "Ничего - пойдет". И потом только изредка давал короткие команды: "Поддержите снизу! Гм. Так, хорошо! А теперь осторожно - бородком!.."
Сам он работал быстро и красиво. Движения его рук были точны. Уж если он накладывал ключ на головку болта, то сразу - без примерки, а отвертка так и мелькала у него в пальцах, словно сверло в головке дрели.
Уже к обеду у нас наладились молчаливо-добрые отношения, и, когда прозвучал гонг, бригадир, словно бы нехотя, слез со стремянки и, вытирая ветошью руки, сказал с ноткой удивления в голосе:
- Ну и ну-у-у! Гм. Что-то мы сегодня много сделали.
Самолет мы разобрали за четыре дня и все его "кишочки" в укомплектованном виде разнесли по цехам. И во всех цехах уже трудились наши парни. И было так приятно, когда подходит к тебе мастер, какой-нибудь твой дружок по курсам; в фартуке и рукавицах, И этаким солидным баском: "Здорово, браток! Ну, что тут у тебя? Ага - бензомасляная проводка! Бирку прицепил? Хорошо: отожжем, припаяем, сделаем новую. Будь спокоен - выйдет первый сорт!"
Мы приступили к разборке второго самолета, когда к исходу дня в воздухе появился какой-то невиданный мною пассажирский самолет. Сделав над аэродромом круг, он плавно приземлился и, подрулив к нам на стоянку, выключил мотор. Четырехлопастный воздушный винт, покрутившись с тихим шуршанием, остановился. Открылась дверь. Надтреснуто звякнув, опустилась на землю алюминиевая лесенка, по которой солидно сошел невысокого роста, лысый, с одутловатым лицом и заметным брюшком пожилой человек.
- Летчик, - сказал Овчинников. - Семенов. Гм! Интересно - не набрался! Трезвый, как стеклышко. Удивительно!..
Семенов, не оглядываясь, направился в мастерские, а в проеме двери появился второй человек, сухопарый, высокий, в пенсне. Белая рубашка аккуратно заправлена в брюки, черный галстук, фуражка с эмблемой.
- Бортмеханик, - с почтением в голосе сказал Овчинников. - Петровский. Умница и летает хорошо.
- Как летает?! - удивился я. - Водит самолет?
- Да, а что же? Нужда научит.
- Какая нужда? - не понял я.
- Выпивоха этот Семенов. Пьет прямо в полете. Наберется до беспамятства и укладывается спать, а Петровский ведет самолет. Сам взлетит, сам и посадит. Умница, одним словом.
Петровский, легко сойдя на землю, принялся засучивать рукава. Увидел нас, махнул рукой:
- Ребята, помогите зачехлить машину!
Мы с Алексеем кинулись наперегонки.
Самолет носил красивое название: "Дорнье - Меркурий". Он и сам-то был красив. Толстое гладкое крыло с округлыми мягкими формами несло под собой объемистый и тоже гладкий фюзеляж с квадратными окнами - иллюминаторами. Эта гладкость придавала самолету ощутимую легкость, изящество, и стоявший рядом с ним весь гофрированный Ю-21 казался грубой, неотесанной железкой, которую если и можно было как-то сравнить с "Дорнье", то лишь только для того, чтобы удивиться - и как это такой кусок гофрированного металла может подняться в воздух?!
Петровский, и сам изящный, сверкая стеклами пенсне, помогал нам разобраться в аккуратно сложенных чехлах. Сам подтаскивал стремянку, взбирался на нее и ставил струбцинки на элероны, на руль поворота и рули высоты. Все это он делал легко, красиво, привычно, разговаривая при этом с самолетом, как с живым:
- Ну вот, мой хоро-оший, сейчас мы тебя при-и-вя-ажем, закрепим рули…
Я смотрел на Петровского, как на чудо, спустившееся с неба. Он заметил это, пытливо взглянул на меня и, ткнув мне пальцем в грудь, вполне серьезно сказал:
- Молодой человек! У вас много восторженности. Это хорошо. Вам надо летать! - И, отвернувшись, засвистел веселый мотивчик. А потом ушел, вежливо распрощавшись и оставив в моей душе бурю неосознанных чувств.
Теперь каждый день, работая, я то и дело посматривал на "Дорнье". Он стоял рядом с нами и был мне почему-то близким, волнующим, родным. То ли меня покорял его необычный четырехлопастный винт, то ли оттого, что в ушах моих все еще звучали слова бортмеханика Петровского: "Молодой человек, вам надо летать!"
Мне очень хотелось побывать в кабине "Дорнье", посидеть в кресле пилота, потрогать рули управления, посмотреть на приборы, вдохнуть в себя запахи кабины, от чего так сладко кружится голова.
Мы с Овчинниковым отвинчивали систему бензопровода. Бригадир лежал в фюзеляже Ю-21 и плоскогубцами придерживал гаечки, а я снаружи орудовал отверткой.
- Слушай, - прогудел из фюзеляжа бригадир. - Чуть не забыл! Завтра мы будем снимать мотор с "Дорнье", вот тебе… Гм… ключ от него. Там в багажнике лежат компрессии, сходи и принеси парочку. Гм!.. Гм!..
И просунул мне ключ в щелочку.
Забыв обо всем на свете, я жадно схватил маленький плоский ключик.
- Да быстрей поворачивайся! - кричит бригадир.
Я хотел побежать, да спохватился: "Стоп!.. Компрессия… Две компрессии… Чего он городит?! Компрессия, это когда оба клапана в цилиндре мотора закрыты и поршень сжимает засосанную смесь. Вот что такое компрессия! Ее нельзя принести, и она не измеряется штуками. Ясно - он меня разыгрывает!"
- Александр Васильевич! - жалобным тоном взмолился я. - Пойдемте вдвоем, а то я один не донесу…
- А ты по одной! - кричит бригадир.
- Все равно не донесу, они тяжелые…
Овчинников смеется:
- Ну, тогда иди просто так, посмотри самолет, а я пойду перекурю.
Мы пошли вдвоем с Алексеем. Я отпер дверь. На нас пахнуло жаром нагревшегося от солнца пассажирского салона и целым букетом прочных авиационных запахов.
Лесенка лежала тут же. Я приставил ее и первым шагнул в салон. Ноги мягко ступили на широкую ковровую дорожку, устилавшую пол между двумя рядами пассажирских кресел, искусно сплетенных из тонких ивовых прутьев. Квадратные иллюминаторы задернуты шелковыми занавесками, что создавало в салоне таинственный полумрак. Впереди виднелась полуоткрытая дверь пилотской кабины. Чуть поскрипывал под ногами пол. С бьющимся от волнения сердцем я вошел в кабину пилота. От наброшенных снаружи чехлов здесь было почти темно, но я хорошо разглядел большую приборную доску с круглыми циферблатами термометров, манометров, высотомеров. Два сиденья, два штурвала. Под сиденьями - бензиновые баки, выкрашенные ярко-желтой краской.
Осторожно, как святыню, тронул штурвал, погладил кожаную спинку сиденья, подушку, привязные ремни, секторы управления мотором. Здесь сидел летчик. Он пользовался этими ручками, держал штурвал, смотрел на эти приборы. Через эти стекла он видел сверху города, села, реки. Смотрел на горы и пустыни…
Осмелев, я забрался в кресло пилота, поставил ноги на педали ножного управления, обеими руками, чуть только, слегка, взялся за штурвал. Вот она - моя, мечта!..
Меня привел в чувство будничный голос Сазонова:
- Ничего машина! Пойдем отсюда, жарко тут.
Заусенцы в работе
У Сазонова украли разводной ключ и плоскогубцы. Ну, только что вот положил на стремянку - и нету! Стали вспоминать, кто здесь был, кто проходил. Многие были, многие проходили, разве всех упомнишь?
Ребята всполошились - неприятно. Старые работники, у которых тоже стал часто пропадать инструмент, обвиняли цитовцев: "Ваши воруют!" - "А что, до нас все гладко было? - огрызались ребята. - Тоже воровали!" - "Воровали, да не так. Редко, по мелочам. А тут уж вон какой размах".
В обеденный перерыв собрались в курилке. Сидим, гадаем - кто? Дубынин хмурится, ворчит: "Заусенцы в работе. Наш, не наш - надо поймать. Кто возьмется за это дело?"
Решили, что комсомольцы все в ответе за это воровство. Всем и надо проявлять бдительность.
А мы с Сазоновым вспомнили одну историю и, поразмыслив, сошлись во мнении, что вором может быть цитовец из четвертой сборочной бригады Колька Жиганов, по прозвищу Хорь. Препротивная личность! Лодырь несусветный, балаболка и циник. Сидим мы, например, в кладовой, сортируем ролики и болты, а он - тут как тут! Сядет на ведро, как на горшок, и пошел трепать. И намекали ему, и прямо говорили: "Иди, не мешай, надоел!", а с него - как с гуся вода. Однажды сел так, провалился в ведро и застрял. Противно.
Решили мы тогда проучить болтуна. Подсоединили к ведру длинный провод, замаскировали его и на другом конце, за углом сарая, пристроили пусковое магнето: покрутишь ручку - возбуждается ток, слабый - слабый, лампочку от карманного фонарика не зажжет, а по напряжению - высокий, до 12 тысяч вольт. Бьет сильно, но совершенно безопасно.
Сидим, перебираем болты. Ведро рядом стоит, ждет своей жертвы. Приходит Кирилл - и на ведро! Мы с Алексеем прыснули смехом.
Кирилл насторожился:
- Чего вы?
Пришлось открыть секрет. Кирилл расхохотался и пересел на ящик.
На наш веселый шум появляется фигура. Он! Рыжий, волосы сосульками, глаза зеленые, быстрые.
- Чего смеетесь? - и тут же на ведро. Уселся плотно, заулыбался. - Хо-орошее кресло! Гы-гы!.. Хотите, новый анекдот расскажу? В некотором царстве, в некотором государстве…
- Знаешь что? - перебил я его. - Катись-ка ты отсюда со своими анекдотами! Что тебе - работы нет?
Жиганов живо повернулся вместе с ведром.
- А работа дураков любит! - нагло отозвался он. - И еще - от работы лошади дохнут. Гы!
- Ну, как хочешь, - сказал я. - Мое дело тебя предупредить. - И кивнул Сазонову. Тот поднялся, перешагнул через порог.
Жиганов проводил его взглядом сожаления: уходит слушатель, а ему так хотелось поскорее рассказать анекдот!
- Ты скоро?
- Сейчас, - обернувшись, хохотнул Алексей. - Ну, прямо вот только за угол зайду.
- А-а-а, - понимающе закивал Жиганов. - Валяй.
- Валяю! - уже издали отозвался Алексей.
Кирилл помирал со смеху:
- Ну, Колька, так, значит: "Жили-были…"
Жиганов, поблагодарив Кирилла взглядом, положил ногу на ногу и, еще плотнее утвердившись в ведре, привалился спиной к полке.
- Ну, так вот, слушайте: "В некотором царстве, в некото…"
В ту же секунду, дико заорав, он неистово дрыгнул ногами, вместе с ведром взлетел вверх, упал и, продолжая вопить, на четвереньках вылетел за дверь. Потом, уже издали, он поносил нас разными словами и обещал, что мы попомним этот случай.
Больше он к нам не показывал носа. И вот - эта досадная пропажа! Мы с Сазоновым догадывались, что это была месть Жиганова. Пока пострадал Сазонов, значит, теперь очередь будет за мной? А нельзя ли как-то эту версию использовать? Пойти ему навстречу? Положить на виду инструмент и откуда-нибудь подкарауливать?
- Надо опять магнето применить, - предложил Алексей - Чтобы схватил и заорал, а то так-то рискованно - слизнет, и будь здоров!
Так и решили. Раздобыли длинный провод, один конец присоединили к фюзеляжу своего самолета, который распластав крылья, лежал без шасси на козелках, другой протянули к стене ангара, где в стеллажах стояли старые крылья от самолетов К-5. За крыльями и сделали наблюдательный пункт.
Разложив инструмент на крыле, Алексей залез в фюзеляж, а я с магнето примостился за крыльями. Отсюда мне все было видно хорошо: и крыло, и лежащий на нем инструмент, и людей, которые проходят мимо. Раза два прошмыгнул Жиганов, но вида не подал, даже и не посмотрел. И мне уже неловко стало, может, зря подозреваем человека? И уже сидеть мне надоело, и интерес пропал. Вдруг вижу - из-за соседнего самолета рыжий клок выглядывает. Пригляделся - Жиганов! Ну, погоди ж ты у меня!
Рыжий клок ближе. Сделал перебежку, нырнул под стабилизатор и притаился. Мне он виден сейчас весь: сидит на корточках, выглядывает, как хорь из норы, стремительно и хищно. Алексей в фюзеляже гремит инструментом. Вот он появился в проеме двери пассажирской кабины, держа в руках снятое сиденье, вылез на крыло с другой стороны, спрыгнул на цементный пол. Жиганов выпрямился, одним прыжком подскочил к инструменту, оглянулся - не видит ли кто. Я, озлившись, бешено закрутил ручку магнето. Жиганов, еще раз оглянувшись, потянулся рукой к инструменту…
Дикий вопль, звон выпавшего из рук разводного ключа, рык Алексея, все слилось в единый звук. Сбежались люди. Вор пойман, все ясно. Сазонов разжимает пальцы, державшие за ворот Жиганова.
Гул голосов:
- У-у-у, в-ворюга!
- Набить ему морду!..
Прибежал Дубынин.
- Зачем? Пусть скажет, куда девал ворованное.
- Так он и сказал!
- Скажет. Ведите его в кладовую четвертой бригады, надо там поискать.
Повели. Жиганов показал, где искать. В углу, под хламом, в ящике лежали ключи, отвертки, дрели, плоскогубцы. Алексей тотчас же нашел свой инструмент, помеченный керном, обрадовался и обмяк:
- Зачем же ты таскал, дурак?
Жиганов судорожно шмыгнул носом:
- Да так, по привычке. Хотел бы нажиться, давно уж продал бы.
И по поводу истории с Жигановым был у нас на комсомольском собрании хороший разговор, потому что, как-никак, хоть Жиганов и не был комсомольцем, но был цитовцем, и мы за него перед всем коллективом были в ответе. Многие кричали тогда: "Выгнать!", а потом решили все-таки оставить: сам взмолился и попросился в медницкий цех. Ну что ж, может быть, там он найдет себя?
Пожар
Моего напарника Алексея Сазонова вдруг взяли учиться на комсомольские курсы, и я остался один. Овчинников сказал:
- Сегодня… Гм! Будем на "Дорнье" мотор снимать. Надо кого-то на помощь взять. Из моторного цеха. У тебя там есть дружки? Сбегай.
- Ну как же, конечно, - Виноградов Кирилл! - обрадовался я. - Толковый парень!
- Ну вот и валяй.
Откровенно говоря, я в моторный цех давно не заглядывал. Этот цех для меня был святая святых, и ходить туда зря я считал неуместным. Только у Кирилла спрашивал: "Ну, как?" - "Ничего, - говорит, - собираем моторы". И вот сейчас был предлог, и я побежал.
Заглянул в сборочный:
- Виноградов здесь?
- Нету такого!
- Как это "нету"? Виноградов, Кирилл!
- Да так. Нету - и все тут!
В ремонтном тоже не оказалось. Я почесал в затылке: где же его искать? И тут меня кольнула догадка, и стало как-то больно за товарища: такой способный парень!..
Заглянул в моечный, увидел его и все понял!.. Понуро опустив голову, он стоял перед ванной, до половины наполненной керосином, и неприязненно смотрел на картер, с которого ему предстояло смыть застарелую грязь.
Все мечты его рушились прахом. Определяясь на курсы мотористов, он думал, что сразу же после их окончания ему поручат испытывать на стенде отремонтированные моторы, а его послали на промывку! Возись вот тут с этими картерами, цилиндрами, шатунами, коленчатыми валами, отмывай грязь… Как все это скучно и неинтересно.
Кирилл вздохнул и, почувствовав на себе мой взгляд, поднял голову, смутился, покраснел, а потом махнул рукой:
- Все равно уж… Заходи. Помоги мне картер поднять.
- А я за тобой, Кирилл, - смущенно сказал я, помогая ему положить в ванную картер. - Нам нужен моторист на помощь, попросись к Овчинникову.
Кирилл ответил не сразу. Он поднял было глаза на меня, но, встретившись с моим настороженным взглядом, отвернулся.
- Что, не хочешь? - спросил я. - Ты не хочешь помочь нам снять мотор?!
- Да нет, - растерянно пробормотал Кирилл. - Не в этом дело. Понимаешь… Я подумал сейчас, что, может быть, мне вообще попроситься к вам в бригаду - самолеты собирать?..
- Как самолеты? - удивился я. - А моторный цех? Разве ты не хочешь изучить мотор?
- А что его изучать-то? - ответил Кирилл. - Я его уже весь изучил. Каждый болтик, каждую гаечку знаю. Хочешь, расскажу систему смазки или как зажигание отрегулировать?
Я промолчал. Мне была известна его способность схватывать все на лету, и втайне я завидовал ему в этом. Но мне известна была также и его слабость - забывать схваченное, скоро охладевать ко всему и самое обидное - не ставить перед собой никаких целей, никаких задач. Он всегда смотрел с благоговением на летчиков и бортмехаников, старался подражать им во всем: в манерах разговаривать, в походке. Считая их сверхчеловеками, не допускал даже и мысли о том, что при желании он и сам мог бы быть и летчиком, и бортмехаником.
- Понимаешь, - продолжал Кирилл, нервно теребя в руках тряпку. - Я вот… завидую тебе: ты хочешь быть летчиком, а я… я тоже хочу, но… ты будешь им, а я… Я нет! - Он снова вздохнул и, намочив в керосине тряпку, принялся ожесточенно тереть ею картер.
Я не знал, что сказать ему на это, но решил попробовать воздействовать на его самолюбие.