– Вы, папа, думаете, что этот день настанет, когда мне понадобятся деньги? В тот день я сделаюсь певицей или учительницей музыки, но ничего не попрошу у вас.
Он не обиделся, ему достаточно было видеть меня такой несчастной, какой только я могу быть.
28 ноября. Мама была со мной у доктора Фовеля, и доктор этот осмотрел мое горло своим новым ларингоскопом. Он объявил, что у меня катар и хроническое воспаление гортани (в чем я и не сомневалась, ввиду дурного состояния моего горла) и что нужно энергически лечиться в течение шести недель. Благодаря этому мы проведем зиму в Париже, увы!
Пятница. 1 декабря. Вчера мы покинули Париж. Мама с ее тридцатью шестью пакетами приводила меня в отчаяние. Ее крики, огорчения, коробки возмутительно буржуазны… Наконец!
Ницца. Суббота, 2 декабря. Тетя сама принесла мне кофе, я велела распаковать некоторые чемоданы и стала сама собой в первый раз со времени путешествия. В России мне недоставало солнца, в Париже – платьев.
Я подумала о своем образе жизни. Укладывать, распаковывать, примирять, покупать, путешествовать.. И так постоянно.
Сойдя в сад, я нашла там г-на Пеликана с его доктором, Иванова, окулиста дедушки, генералов Вольфа и Быховца, и Аничковых. Надо было показаться и удовлетворить моих маменек, которые недовольны тем, что я потолстела.
Видите, какое счастье! Но я их всех покинула, чтобы видать моих женщин с улицы Франции.
Вот так прием! Мне сообщили о свадьбах, о смертях, о рождениях. Я спросила, как идет торговля.
– Плохо,- отвечали мне.
– Э, видимо, все идет плохо, с тех пор, как Франция стала республикой,- воскликнула я.
И я начала рассказывать. Когда узнали, что я видела la Chambre, все попятились с большим уважением, потом столпились вокруг меня. Подбоченившись, я сказала речь, перемешанную местными поговорками и восклицаниями, в которой изобразила республиканцев как людей, запустивших руки в народное золото, как я в этот рис,- и с этими словами я погрузила мою руку в мешок с рисом…
После такого долгого отсутствия небо Ниццы приводило меня в восхищение. Мне хочется прыгать, когда я вдыхаю этот чудный воздух, когда гляжу на это прозрачное небо.
Море слегка серебрится солнцем, спрятавшимся за нежно-серое, теплое облако, роскошная зелень… Как хорошо бы было жить в этом раю! Я отправилась гулять, не заботясь о непокрытой голове и о довольно многочисленных прохожих. Потом я зашла надеть шляпу и позвать тетю и Быховца. Дошла до Южного моста и вернулась, объятая ни с чем не сравнимой грустью. Действительно, семья имеет свою прелесть. Играли в карты, смеялись, пили чай, и я чувствовала себя отлично среди своих, окруженная моими милыми собаками: Виктором, с его большой черной головой, Пинчио, белым, как снег, Багателем, Пратером… Все смотрели мне в глаза, и в это время я видела и стариков за их партией, и этих собак, и эту столовую… О, это меня давит, душит, я хотела бы убежать, мне кажется, что меня приковывают, как это бывает в кошмарах. Я не могу!!! Я не создана для этой жизни, я не могу!
Была минута, когда я гордилась тем, что разговаривала о серьезном со стариками… но в конце концов это не образованные старики, на что они мне?
Я так боюсь остаться в Ницце, что теряю разум. Мне кажется, что и эта зима пропадет, что я ничего не сделаю.
При воспоминании о Риме я почти лишаюсь чувств… Но я не хочу возвращаться туда. Мы поедем в Париж…
О, Рим! Почему не могу я вновь его увидеть или умереть здесь! Я задерживаю дыхание и вытягиваюсь, как будто хочу дотянуться до Рима.
Четверг, 7 декабря. Мелкие домашние неприятности изводят меня. Я погружаюсь в серьезное чтение и с отчаянием вижу, как мало я знаю. Мне кажется, что я никогда не буду знать все это. Я завидую ученым – желтым, сухим и противным. У меня лихорадочная потребность учиться, а руководить мною некому.
Суббота, 9 декабря. У меня лихорадочная потребность учиться, а руководить мною некому. С каждым днем я все больше увлекаюсь живописью, а вчера целый день занималась музыкой и разговаривала с дедушкой о русской истории. Вообще же вся моя жизнь заключается в укладывании, распаковывании, примерках и путешествиях. И так все время…
Понедельник, 11 декабря. С каждым днем я все более увлекаюсь живописью. Я не выходила целый день, я занималась музыкой, и это подняло мой дух и сердце.
Нужно было два часа разговора о русской истории с дедушкой, чтобы привести меня в обычное состояние духа. Я терпеть не могу быть такой чувствительной… В молодой девушке это состояние близко… ко многому… провинциальному… Дедушка – живая энциклопедия.
Я знаю человека, который меня любит, понимает, жалеет, полагает жизнь на то, чтобы сделать меня счастливою, который готов для меня на все и который никогда не изменит мне, хотя и изменял прежде. И этот человек – я сама.
Не будем ничего ждать от людей, от них мы получаем только обманутые надежды и горести.
Но будем твердо верить в Бога и в свои силы. И, право, раз мы честолюбивы, оправдаем же чем-нибудь наше честолюбие.
Понедельник, 18 декабря. "Я в отеле "Люксембург" с моими сестрами; если можешь, приезжай сейчас же".
Ровно в час я отправляюсь по этому приглашению и спрашиваю себя опять: прилично ли это? Вместо всякого ответа тетя Елена и мой злополучный отец подошли к моей карете и нежно увели меня к себе.
Понедельник, 25 декабря. Вчера мы уехали из Сан-Ремо: отец, мама и я. Что я думала во время путешествия? Но прелестные мечты, заоблачные фантазии заглушали все другие чувства и создали, как обыкновенно, жизнь, не имеющую ничего общего с людскими делами.
1877 год
Ницца. Среда, 17 января. Когда же я узнаю, наконец, что такое эта любовь, о которой так много говорят?
Я бы любила А., но я его презираю. Ребенком я любила до экзальтации герцога Г. Я любила его за богатство, знатность, за его эксцентричность и благодаря моему воображению, не знавшему границ.
Вторник. 24 января. Вчера вечером у меня был припадок отчаяния, доходивший до стонов и побудивший меня потопить в море столовые часы. Дина побежала за мною, опасаясь какого-нибудь мрачного намерения, но дело касалось одних только часов. Они были бронзовые, с изображением Павла без Виргинии, с удочкой и в хорошенькой шляпе. Дина пришла ко мне; часы, кажется, очень забавляют ее; я также много смеялась.
Бедные часы!
К нам приехала княгиня Суворова.
Четверг. 1 февраля. Наши дамы собирались ехать в Монако, чтобы проиграть приятным образом несколько сотен презренных франков. Я отговорила их, сказав исполненную горечи речь, и мы с мамой отправились с визитом к графине В., которая так любезна и у которой мы давно не были, словно какие-нибудь невежи.
Я видела "Горациев". Слово Рим двадцать раз раздалось в моих ушах, прозвучав, прекрасно, чудесно.
Вернувшись домой, я читала Тита Ливия. Герои, складки тог… Капитолий… Купол… маскарад, Пинчио!.. О, Рим! Чтобы понять его как следует, нужно прочесть Гоголя. В Риме чувствуешь себя, как на вершине мира. Страна, обладающая тем, что имеет Италия, может считаться самой богатой в мире. Италия вызывает у меня такой восторг, такие душевные порывы, которые я могу выразить только в пении.
Что можно любить после Италии? Конечно, Париж – средоточие цивилизации, интеллигенции, мод. В этом городе можно жить приятно. Но при этом нельзя не мечтать о божественной, полной несказанной красоты и таинственной прелести стране, очарование которой не передать никакими словами. В Париже нет той тишины и поэзии, тех божественных радостей, которые доставляют человеку природа и красота Италии.
Рим. Четверг, 8 февраля. Я заснула в Винтимиле, проснулась только в Риме, как физически, так и нравственно. Против моего желания, мне пришлось остаться до вечера, так как поезд в Неаполь отходит только в 10 часов. Целый день в Риме!
В девять часов вечера я покидаю Рим, засыпаю, и я в Неаполе. Впрочем, я недостаточно хорошо спала, чтобы не слышать, как какой-то несговорчивый господин жаловался кондуктору на присутствие в вагоне моей собаки. Любезный кондуктор однако оставил нашу собаку в покое.
И вот я в Неаполе. Так ли бывает с вами? При приближении к большому и красивому городу, я волнуюсь, беспокоюсь, я чувствую желание овладеть городом.
Больше часа едем мы в гостиницу "Лувр". Суматоха, крики и чудовищный беспорядок.
У здешних женщин огромные головы; точно это женщины, каких показывают в зверинцах вместе со змеями, тиграми и т. п.
В Риме я люблю только то, что сохранилось от древних времен. В Неаполе красиво только то, что ново.
Суббота, 31 марта. К чему жаловаться? Мои слезы ничему не помогут, и я осуждена на то, чтобы быть несчастной. Еще это, а потом слава художника… А если мне не удастся?! Будьте спокойны, я не стану жить для того, чтобы плесневеть где-нибудь в семейных добродетелях.
Я не хочу говорить о любви, потому что я употребляла это слово из-за пустяков. Я не хочу призывать Бога, я хочу умереть.
Я так мало жила, а в жизни все было против меня. И во мне все также бессвязно и противоречиво, как мое писание. Ненавижу себя, как всякое ничтожество!
Господи Иисусе Христе, дай мне умереть! Я мало жила, но испытала много, все было против меня. Я хочу умереть, все во мне так же бессвязно и противоречиво, как мое писание, и я ненавижу себя, как всякое ничтожество. Умереть… Боже мой! Умереть! Довольно с меня! Умереть тихой смертью с прекрасной арией Верди на устах… Теперь ничего злого не пробуждается во мне, как прежде, когда я хотела жить на зло, чтобы другие не радовались и не торжествовали. Теперь мне это безразлично: я слишком страдаю.
Неаполь. Пятница, 6 апреля. Король Виктор Эммануил приехал вчера, и сегодня, в десять часов утра, сделал визит прусскому принцу. В минуту его приезда я находилась на лестнице, и когда он был лицом к лицу со мною, я сказала:
– Два слова, ваше величество, сделайте милость.
– Что вам угодно?
– Решительно ничего, ваше величество, я хочу только иметь право всю жизнь гордиться тем, что со мной говорил лучший и любезнейший из королей.
– Вы очень добры, благодарю вас.
– Это все, ваше величество.
– Я очень благодарю вас, я не знаю, как благодарить вас, вы очень добры.
И он обеими руками пожал мою левую руку. Теперь я буду носить перчатки целую неделю. Я и пишу так оттого, что я в перчатках. Хороши будут через неделю мои ногти.
Что скажете вы обо мне? Я не слишком испугалась.
Делая то, что я сделала, я предвидела все, кроме себя самой. Всякой другой такая выходка доставила бы кучу удовольствия, мне же кучу неприятностей. Я обречена на несчастия.
Денгоф приехал из дворца, где принц отдал визит королю. Адъютант короля сказал: "Как странно было со стороны молодой девушки стать на дороге короля!". А принц сказал королю, что девушки в России восторженно любят царскую фамилию, что для императора они готовы на все и что они так же чисты, как ангелы небесные. Благодарю вас, колбасники!
Денгоф рассказал массу вещей – словом, он успокоил нас.
После безумного волнения, оцепенения и страха, я начинаю приходить в себя. Никогда в жизни я так не боялась. В один час я прожила целых два года! Как счастливы все, кто не говорил с королем!
Все гуляют. Приехали принцесса Маргарита и Гумберт. Денгоф там, против наших окон с приближенными к королю.
(Я сняла перчатки).
Вернувшись с прогулки, мы застали в передней какого-то господина. Я хотела спросить, кто это, как вдруг Розалия подбежала ко мне и сказала, отводя меня в сторону:
– Идите скорее, только не волнуйтесь.
– В чем дело?
– Это адъютант короля; он приходит уже в третий раз: он пришел от короля, чтобы передать вам его извинение.
Я подошла к господину, и мы все вошли в гостиную. Он говорил по-итальянски, и я говорила на том же языке с такою легкостью, что сама себе удивлялась.
– Mademoiselle,- начал он,- я пришел от короля, который нарочно прислал меня, чтобы выразить вам сожаление о тех неприятностях, которые могли случиться с вами вчера. Его величество узнал, что вы… получили выговор от вашей матушки, которая, может быть, думала, что король был недоволен. Но это несправедливо: король в восторге, в восхищении, он все время говорил о встрече с вами, а вечером он позвал меня и сказал: "Пойди и скажи этой барышне, что я благодарю ее за ее любезный поступок, скажи ей, что ее любезность и великодушный порыв очень тронули меня, что я благодарю и ее, и все ее семейство. Я далек от того, чтобы быть недовольным, я в восторге, скажи это ее маме, "sua maman", скажи, что я всегда буду это помнить". Король видел, что этот порыв исходил из вашего доброго сердца, и это польстило ему, король знает, что вы ни в чем не нуждаетесь, что вы иностранка – именно этим-то он и тронут. Он все время говорил об этом, и послал меня извиниться перед вами за неприятности, которые вы имели.
Мама уверила графа Денгофа, что она заперла меня на целые сутки в наказание за мое бегство, и этот слух тотчас же распространился, тем более, что я сидела за стеклами балкона в то время, как мама гуляла с Диной.
Я десять раз перебивала его и, наконец, разразилась потоком слов радости и благодарности.
– Король слишком-слишком добр, желая успокоить меня. Я поступила, как безумная, воображая, что я у себя на родине… и вижу императора, с которым я говорила (это правда). Я была бы в отчаянии, если бы король хоть сколько-нибудь был недоволен моим поступком. Я ужасно боялась, что оскорбила короля. Может быть, я испугала его своею резкостью…
– Его величество не может никогда испугаться красивой девушки, "bella ragazza", и я повторяю вам от имени короля,- это его слова, я ничего не прибавляю,- что он далек от того, чтобы быть недовольным, что он в восторге, в восхищении и благодарит вас. Вы доставили ему огромное удовольствие. Король заметил вас в прошлом году в Риме и в Неаполе на карнавале и король очень сетует на графа Денгофа, имя которого он запомнил, за то, что он что-то сказал вам и помешал вам быть тут, когда король выходил.
Надо вам сказать, что Денгоф в испуге запер дверь, чего я и не заметила, так как была слишком взволнована, чтобы мечтать снова увидеть короля.
– Я говорил все время от имени его величества, повторяя его собственные слова.
– В таком случае, милостивый государь, повторите ему и мои: скажите королю, что я в восторге, что для меня это слишком большая честь, такое внимание трогает меня глубоко, я никогда не забуду доброты и изумительной деликатности короля, я слишком счастлива и слишком польщена. Скажите королю, что я поступила как безумная, но так как он не слишком недоволен…
– Он в восхищении…
– То это будет моим лучшим воспоминанием. И как не боготворить королевской фамилии, когда она так добра, так приветлива? Я понимаю общую любовь к королю, к принцу Гумберту и к принцессе Маргарите.
В конце концов адъютант просил маму дать ему свою карточку, чтобы передать ее королю.
Теперь я больше не боюсь, что об этом станут говорить, напротив. Гремите, трубы!
Если король не сердится, то я на седьмом небе. В гостинице говорят, что он поцеловал мне руку. Денгоф приехал из дворца, где был обед на 130 персон. Король говорил обо мне и повторил несколько раз: "Она замечательно красива".
Король хороший судья, и его суждение делает меня гораздо красивее в глазах Денгофа и всех других.
Вторник, 17 апреля. Я вспоминаю свое увлечение графом Пьетро Антонелли… Каждый гражданин должен отбыть воинскую повинность, и точно так же каждый человек должен испытать любовь. Я отбыла свой срок и теперь свободна… до новой "мобилизации". Наверное, я смогу полюбить лишь того, кто заденет мое самолюбие, польстит моему тщеславию.
Флоренция. Вторник, 8 мая. Хотите знать истину? Вот она, только помните хорошенько, что я скажу вам: я не люблю никого и полюблю только того, кто будет приятно щекотать мое самолюбие… мое тщеславие.
Когда чувствуешь себя любимой, то действуешь для другого и не стыдишься, напротив, считаешь свои поступки геройскими.
Я знаю, что ничего не стану просить для себя, но для другого я сделала бы сотню низостей, так как эти низости возвышают.
Этим я хочу вам доказать, что величайшие дела совершаются из эгоизма… Просить для себя было бы выше всего, так как это мне стоило бы… О! Даже подумать об этом страшно!.. Но для другого это даже удовольствие и придает вам вид самоотречения, преданности и милосердия.
И в эту минуту сам веришь в свою заслугу. Наивно считаешь себя и добрым, и преданным, и возвышенным!
Пятница, 11 мая. Говорила ли я о том, что у нас был Гордиджиани, который ободрял меня и предсказывал мне артистическую будущность, остался доволен моими эскизами и выразил желание написать мой портрет?
Флоренция. Суббота, 12 мая. Сердце мое сжимается при мысли, что я покидаю Флоренцию.
Ехать в Ниццу! Я готовлюсь к этому, как к переезду через пустыню, я хотела бы обриться, чтобы не трудиться над прической.
Укладываются, уезжают! Чернила высыхают на моем пере прежде, чем я решусь написать слово,- так я исполнена сожалений.
Ницца. Среда, 16 мая. Я пробегала все утро по магазинам, отыскивая недостающие безделушки для моей комнаты, но в этой дурацкой стране решительно ничего нет. Я была даже у живописца, разрисовывающего церковные окна, у жестянника и еще у многих других.
Меня мучает мысль, что мой дневник не будет интересен, что невозможно придать ему интерес, избегая неожиданностей. Если бы я писала с перерывами, может быть, я могла бы… но эти ежедневные заметки заинтересуют разве какого-нибудь мыслителя, какого-нибудь глубокого наблюдателя человеческой природы… Тот, у кого не хватит терпения прочесть все, не прочтет ничего и ничего не поймет.
Я счастлива в моем прелестном и нарядном гнездышке, в моем цветущем саду. Ницца для меня не существует, я точно у себя на даче.
19 мая. У меня взгляды аристократки – я считаю, что существуют породы людей, также как породы животных. Результаты физического и нравственного воспитания передаются из поколения в поколение.
Ницца. Среда, 23 мая. О, когда я думаю, что живешь только один раз и что всякая прожитая минута приближает нас к смерти, я просто с ума схожу!
Я не боюсь смерти, но жизнь так коротка, что растрачивать ее подло!
Четверг, 24 мая. Двух глаз слишком мало, и приходится ничего не делать. Чтение и рисование страшно утомляют меня, и я засыпаю, когда вечером пишу эти несчастные строки.
Какое чудное время молодость!
С каким восторгом буду я вспоминать эти дни ученья и искусства! Если бы я так жила круглый год, а то случайно выпадает такой день, неделя… Натуры, которым Бог дал так много, расходуются в безделии…
Я стараюсь успокоиться, думая, что в эту зиму я наверно примусь за работу. При мысли о том, что мне 17 лет, я краснею до ушей, мне почти 17 лет, а что я сделала? Ничего… это меня убивает.
Вторник, 29 мая. Чем более я приближаюсь к старости моей молодости, тем более я ловлю себя на равнодушии. Меня волнует немногое, а прежде волновало все; перечитывая мое прошедшее, я придаю слишком большое значение мелочам, видя, как они меня волновали.
Доверчивость и впечатлительность, составляющие основу характера, были быстро утрачены.