В верхнем конце Нижнеудинск вплотную прижался к Вознесенской горе. Склон этой горы, обращенный к городу, очень крут и порос густым сосняком, а со стороны реки - это утес. В полдень, когда солнце обливает его прямыми лучами, он кажется еще более высоким и совершенно неприступным. Но тем не менее, как и на всяком утесе, трудно и здесь найти место, чтобы поставить - куда там фамилию! - даже свои инициалы.
Говорят, что железную дорогу намечено было вести не тем гиблым болотом, где стоит вокзал, а именно здесь, по высокому правому берегу, в обход Вознесенской горы. Но был в те поры городским головой человек, должно быть, без головы. Испугался, что дымом, мазутом железная дорога запоганит город, что вместе с благородным чиновничеством, дородным купечеством и сонным обывателем поселится здесь мастеровой народ, - и отказал в отводе участка под вокзальные постройки, под полотно железной дороги. Вот и прошла она по болоту.
Вознесенская гора так близко прижалась к реке, что пешком пройти здесь по берегу можно, а проехать на лошади - особенно в большую воду - нельзя. С юга подходит проселок, дорога идет прямо к горе и - стоп! - в виду самого города отгибается вправо и начинает томительный двенадцатикилометровый объезд под Мольтой - продолжением Вознесенской горы. Дорога под Мольтой напоминает размытое кладбище, не хватает только скелетов, а надгробных плит - плоских камней, упавших с вершины горы, - сколько угодно. В Мольте есть даже пещеры. Правда, они больше похожи на русские печи, чем на пещеры; и небольшие, и закопченные. Однако находятся любители ночевать в таких пещерах, согнувшись в три погибели на жестком и холодном камне. Все своды испещрены надписями. Об одной из пещер бытует предание: там в 70-80-х годах прошлого столетия жил знаменитый разбойник Паклин, который в таком страхе держал всю округу, что к нему на поклон ходил даже сам исправник. Теперь же в пещерах вместо разбойников обитают только маленькие серые змеи.
Вверх по течению Уды, километрах в ста двадцати от Нижнеудинска, есть настоящие пещеры, имеющие мировую известность. Сталактиты в них, как нам показывали на фотографиях, снятых много лет тому назад геологом Черским, - просто великолепны. Примечательно то, что в одном из залов температура, как свидетельствуют записи посетителей, неизменно и строго держится на нуле. На камне лежат: книга для записей, термометр, сосуд с водой и кусок льда. Вода не мерзнет, лед не тает.
В другом зале, как говорят, обнаружена груда истлевших скелетов зверей доисторической эпохи, вместе найдены кости и "едящих" и "едомых", и это дает право думать о разразившемся в те времена большом стихийном бедствии, спасаясь от которого звери нашли себе приют в пещере. Надо сказать, что вход в нее находится на очень крутом склоне горы и примерно метрах в двухстах над нынешним уровнем реки.
Все это было чрезвычайно интересным, и нам сразу же захотелось изменить маршрут: отправиться в пещеры вместо Енисейска. Но… узел был завязан, романтика вступила в действие, и где-то в это время шагала четверка "пешеходов", жаждущая встречи с нами в неведомой деревне Костиной.
Прежде всего нам нужно было приобрести достойное путешественников судно. Первые два дня хождения по городу нам не дали ничего, кроме мозолей на пятках. Лодок на берегу было много, но они не продавались. В деревообделочной мастерской артели "Обозостроитель" нам предложили на выбор прекрасный, окованный железом ходок с плетенным из белых прутьев кузовом, или уютную, как гнездышко птички, сибирскую кошеву с каким-то удивительным выгибом полозьев, позволяющим впряженной в нее лошади делать в час чуть ли не пятьдесят километров.
- На поезде не догонишь, - стремясь любыми путями поднять производственную марку, нахваливал кошеву завхоз артели.
Мы попытались переключить его внимание на вывеску, где ясно было сказано, что артель занимается изготовлением всевозможных транспортных средств.
- А это вам разве не транспортное средство? - возмущенно сказал завхоз и выволок из-за кошевки седло, произведение искусства не менее изумительное, чем сама кошева. - Что хотите, то и делаем. Только самолетов не делаем.
Пришлось напомнить, что и лодок они тоже не делают.
- Закажете - и лодку сделаем. Можно и пароход. А в запас мы лодки не готовим. Кому они нужны? Кто их покупать в Нижнеудинске станет? У каждого есть.
Вероятно, он был прав: лодки в Нижнеудинске - не очень ходовой товар, чтобы делать их без заказа. Но… удивительное же равновесие! Никто не хочет покупать лодки, и никто не хочет их продавать.
На третий день "клюнуло" - мы раздобыли верный адрес. Дала нам его билетерша кинотеатра, исправными посетителями которого мы были все вечера.
- Только мужик-то - сплошной пережиток капитализма, - тут же виновато объяснила она.
- Сладим, - уверенно заявили мы. - Не беспокойтесь, тетенька.
У "пережитка капитализма" оказался "шитик", то есть тесовая лодка. Хотелось иметь долбленую, но на безрыбье, как говорят, и рак рыба, и мы решили взять хоть эту. Одно смущало: в дне очень широкие щели. Но хозяин, оказавшийся очень приветливым и радушным, пообещал ее отремонтировать, законопатить и просмолить. На это он попросил три дня сроку… Остановился, подумал и еще раз выразительно повторил: три дня сроку…
- А раньше никак нельзя?
- Нет, нельзя.
Вздохнув, мы согласились.
Три дня промелькнули незаметно в закупках продовольствия: муки, печеного хлеба, картошки. А на четвертый день, аккуратненько, мы явились за лодкой. Она по-прежнему стояла перевернутая вверх дном и по-прежнему щерилась своими незаконопаченными швами.
- Ну, что ж вы, дядя? - с горьким укором обратились мы к хозяину.
- Смолы нет и вару нет, - потирая лысину, хладнокровно ответил он.
- Ну, и как же теперь?
- А так, - никак!
- Что же вы раньше думали?
- А ничего. Нет смолы. И вару нет.
- Нет?
- Нет. Надо лодку - смолите сами.
- Так. Значит, ничего не выйдет?
- Почему не выйдет? Выйдет. Еще денька через три зайдите… - и, многозначительно почесав горло, "пережиток капитализма" закончил разговор.
Обозленные донельзя, мы выскочили от него.
А дальше все произошло как в сказке. Расстроенные неудачей, мы подошли к квасному киоску и разговорились с продавщицей. Оказалось, что у нее во дворе продается то, о чем мы могли только мечтать: прекрасная новая долбленая лодка. Немного маловата, всего пять метров длиной, шестерым да с грузом не войти. Но хозяин, лодочник-специалист, уговорил:
- На шестерых? Да что же за езда шестерым в одной лодке? Как хотите, а вам все равно надобно две.
- Две! Одну-то еле-еле нашли. Целую неделю здесь ноги бьем, а товарищи в Костиной нас ждут не дождутся.
- В Костиной? Ну и чудаки вы, ребята! Да в Костиной-то лодок сколько хочешь! Не то что здесь. Другую себе там и купите.
И верно! Гениальные мысли всегда бывают самыми простыми. Мы настолько обрадовались, что, не спросив даже о стоимости, объявили лодку купленной. А рассчитываясь, порадовались и еще раз: лодочник цену назначил вдвое меньшую, чем "пережиток капитализма" за свой дырявый "шитик".
Тут же решили плыть немедленно. Миша пошел дать телеграмму в Костину и взялся доставить вещи на берег, а мы с хозяином волоком потащили лодку к реке. Дорогой мы разговорились; я обрисовал намеченный маршрут.
- Но-о, - протянул лодочник, - спуститься к самому Енисею ничего у вас, ребята, не получится; хотя лодка у меня и хорошая, а всех порогов в ней вам не пройти.
- Да что вы! - сказал я. - Почему? Через три-то порога как-нибудь спустимся.
- Три? - усмехнулся он. - Кто это вам сказал, что три?
- На картах получается…
- На картах! На картах мне выходило богатство, поздняя дорога, нечаянный интерес и напрасная любовь, - сострил лодочник, - а за всю жизнь я никуда ни разу не съездил, как был лодочник, так и остался, и женат давно.
- Так сколько же тогда порогов у нас на пути?
- Да не менее как десятка два будет.
- Что вы!!!
- Вот, буду врать, что ли? Сам не ездил - надежные люди рассказывали.
Тем временем мы добрались до места. Миша нас уже дожидался. Он был очень расстроен: в Костиной не оказалось телеграфа… Ну, что ж, нет так нет - нагрянем внезапно.
Погрузка не заняла много времени, тем более, что она проходила по принципу: "вали валом - потом разберем", и в третьем часу мы оттолкнулись от берега.
Стояла жара, и река обмелела, сузилась. Сильный человек мог перебросить местами через нее камень. Вода была до того прозрачная, что в изголовьях шивер невольно думалось: не застряла бы лодка. Однако она действительно оказалась чудом судостроительной техники и плыла, как пузырь, погружаясь в воду едва на две ладони.
Не успели мы осмотреться как следует, даже поплотнее устроиться на сиденьях, - мелькнул один, другой поворот, остров, протока, еще остров, опять поворот - и город Нижнеудинск исчез из вида.
ОБЕД ИЗ СПАРЖИ
Берега быстро уходили назад. Слева - открытые цветущие луга, справа - крутые высокие горы, поросшие крупным сосняком с ярко-желтой корой на сучьях и в верхней части стволов.
- Этак мы сегодня же доедем до Костиной! - восторженно воскликнул я.
- Нет, - коротко ответил Миша, - не доедем. И завтра не доедем.
- Почему?
- Потому что мне хочется отдохнуть на зеленой лужайке, загореть под негра и пришить пуговицу.
- Так сколько же тебе на это надо времени?
- Три дня. На каждое дело по одному дню.
- Как! - возмутился я. - Три дня? А ребята в Костиной будут ждать, нервничать.
- Вот это-то и интересно, - внушительно объяснил Миша, - ждать, волноваться, строить разные предположения… Не люблю пресное, люблю острые блюда. А кстати, посмотри-ка и сюда.
Вода сочилась в щели обнабоин - тесин, которыми в один ряд обшивается долбленое днище лодки. Следовало неотложно законопатить и замазать эти щели, хотя бы смолой-живицей.
Нам не хотелось грести, течение и так несло нас с большой скоростью, но грести, тем не менее, приходилось почти непрерывно. Река была сплошь в островах, шиверах и перекатах. Спускаться через шиверы надо всегда "коротким" берегом, тем, в какую сторону делает поворот река. Это растолковал нам лодочник. А так как Уда имеет столько же извилин, сколько и шивер, то и нам приходилось переплывать все время от одного берега к другому. У короткого берега течение тише, реже и мельче подводные камни.
Так, лавируя между бесчисленными островками, мы плыли примерно два часа. На одном из поворотов стоял бородатый старик и удил рыбу.
- Эй, дедушка, - крикнул я, - далеко мы от Нижнеудинска?
- Да отколь же вы плывете, ежели не знаете?
- "Отколь?" - это не вопрос, ты бы спросил: "Куда плывете?"
Но дед оказался тоже скорым на слово.
- А вы отгадайте загадку, - сказал он, потрясая удилищем: - на одном конце червяк, а на другом?..
- Рыбак, - ответил, не задумываясь, Миша.
- Ну, это, конечно, мягче. Говорят по-другому, - сказал польщенный дед. - Километров тридцать от Нижнеудинска отъехали.
Лодку течением отнесло уже далеко. Но дед успел еще крикнуть вдогонку:
- Так вы куда же плывете?
- В Енисейск, - дружно ответили мы.
Услышав странное и незнакомое слово, дед так весело захохотал, что аж притопнул ногой. Затряслась борода. Чистый водяной!
Мы быстренько подсчитали: если плыть в день по четырнадцать часов, делая в час, с крейсерской скоростью, пятнадцать километров, то все наше путешествие будет длиться только пять дней. Да, Миша прав: надо сделать привал не менее как на три дня!
И разве лучше этой лужайки что-либо найдется? Немедленно к берегу! Ребята ждут в Костиной… Ну, ничего, подождут.
Быстро выгрузили пожитки, сварили первый полевой обед - лапшу и кашу, - с аппетитом поели и пошли купаться. Солнце пекло немилосердно, но вода в реке была холодная, как ледяная, и мы горестно взглядывали друг на друга: это в конце июня-то!
В сумерках, разостлав постель прямо под открытым небом (хотелось больше экзотики), мы отправились рыбачить. Из всех многочисленных рыболовных снарядов на этот раз мы выбрали поплавную сеть-троестенку. Сели в лодку и бросили первую тоню. Рыба плескалась - "плавилась" - вокруг нас беспрестанно, и мы облизывались, предвкушая всю прелесть свежей ухи.
- Помнишь миллионера Лаптева у Мамина-Сибиряка, - говорил я, выводя лодку наискось к берегу, меж тем как Миша выметывал троестенку, - помнишь, как его угощали ухой из живых хариусов? Тончайшего вкуса кушанье! Попробуем сегодня. Жаль, не купили в Нижнеудинске лаврового листа.
- Ничего. Главное - рыба, а не лавровый лист, и еще - сами поймали…
Чернея на воде, длинной цепочкой вытянулись вдоль реки берестяные поплавки, сеть шла удивительно легко, ни разу не задев за камни.
- Смотри-ка ты, - шептал я в умилении, - плещет как здорово. Ну и рыбы!.. Сеть-то дергает?
- Дергает, - шлепая по воде кормовым веслом, чтобы спугнуть спящую рыбу, и отмахиваясь от надоедливого комара, отвечал Миша, - дергает, наверное, крупный таймень попался.
- Тащи!
- Погоди. Жалко сеть доставать. Очень хорошо идет. А таймень затих. Будем жарить его, или тоже в уху?
Впереди нас зашумела шивера. Скорее к берегу. Сеть выбрали - и что же? - в ней болталось всего-навсего два маленьких хариуска.
Поднимаясь обратно, мы долго ломали голову над причиной нашей неудачи и поняли, наконец: у сети было очень много поплавков; они подняли сеть кверху (оттого она и плыла, не цепляясь за камни), а рыба, как известно, держится дна.
- Будем жарить тайменя, - ехидно спросил я, вылезая из лодки, - или посолим его?
Миша что-то пробурчал и указал на небо. Близ горизонта обозначились маленькие тучки. Они казались вовсе невинными, но, на всякий случай, багаж мы сложили в кучу и накрыли брезентовым плащом - единственной вещью, которая могла охранять от дождя.
Спали мы недолго. Невинные тучки повели себя нехорошо, и нам пришлось спасаться под лодкой. Однако лодка тоже не помогла: она была слишком узкой, дождь проникал в щели обнабоин, и скоро мы захлюпали в постели.
Утро наступило холодное. Ползли тяжелые серые клочья облаков, спускались к земле и цеплялись за прибрежные утесы, что высились на той стороне реки. Лил ровный, настойчивый дождь. Хотелось есть.
Неохотно выбрались мы из-под лодки наружу и стали разводить костер. Но хворост был сырой, разжечь его нечем, а, главное, дождь, как хороший пожарник, моментально гасил первый появившийся язычок пламени.
Не было надежды на милосердие неба.
- Давай сделаем хотя из травы балаган, - предложил Миша, жуя всухомятку кусок калача.
- Нечем накосить.
- Нарвем руками.
Пока мы рвали траву (а надо сказать, что это довольно скучное занятие) и ладили односкатный балаган, надвинулся вечер и, к нашему удовольствию, дождь перестал.
Пользуясь этим, мы распалили огромный костер, просушили одежду, прожгли одеяло, сварили ужин и, счастливые удачной постройкой, залегли в теплую, сухую постель. После вчерашней беспокойной ночи нам так крепко спалось… Мне снилось, что я на удочку поймал огромного тайменя и никак не могу вытащить его из воды. Он бьется, вертится, того и гляди оборвет леску и уйдет. Наконец я подтащил его к самому берегу, наклонился, чтобы подхватить под жабры, но таймень так ударил хвостом по воде, что окатил меня с головы до ног…
Я проснулся. Было темно. Мерно шумел дождь в кустах и столь же методично поливал нас сквозь кровлю балагана, как огородник гряды из лейки.
- Садись. Так лучше, - убежденно сказал Миша, позевывая и кутаясь в мокрое одеяло.
- Чем же лучше?
- А ты попробуй.
И верно: сидеть в луже оказалось гораздо приятнее, чем лежать. А дождь становился все гуще и гуще, и крупнее, и скоро перешел в ливень. Балаган сдал окончательно. Сверху нас обливало буквально сплошной струей, но этого мало - потоки воды и размытой глины теперь устремились еще и с косогора, журча подобрались к постели и унесли мои штаны (утром я их нашел в кустах).
На той стороне реки тяжело грохотали камни. Подмытые водой, они срывались с вершины горы; сперва медленно, с легким шелестом, затем, ускоряя бег, подпрыгивая, сокрушая все на своем пути, со страшным треском неслись вниз и шумно падали в воду. Так прошла вторая экзотическая ночь.
К обеду подул ветер, сорвал туманный покров с гор, разметал обрывки облаков - и снова засияло ласковое летнее солнце.
Впрочем, мы теперь не радовались и солнцу. Балаган, хороший балаган, коли не взяли с собой палатку, - единственное, что могло нам создать веселое настроение.
- Как тебе кажется, Сережа, - медленно проговорил Миша, - если на тридцати километрах пути нас вымочило дважды, то сколько раз вымочит на тысяче километров?
- Шестьдесят шесть с половиной раз, - моментально высчитал я. - Моя кожа не выдержит этого, расползется.
- Надо сделать балаган. Походный балаган. Разборный, но крепкий, вполне заменяющий собою палатку.
- Да, но из чего его сделаешь?
Мы задумались. Вдруг Миша поднял руку и указал на противоположный берег: береста. Понятно!
Я мигом перемахнул на лодке через реку - Миша остался сушить намокшие вещи, - влез на хребет, где рос гладкий, чистый березняк, и отодрал восемь огромных берестин.
Однако спуститься вниз оказалось нелегким делом; крутизна склона достигала, наверное, шестидесяти градусов, земля от дождя раскисла и оползала под ногами; сзади напирала береста и, в довершение всего, - то справа, то слева, обгоняя меня, - нет-нет да и срывались камни, увлекая за собой валежник и вырванные с корнем кусты.
Внизу меня поразил вид реки. У берега, как раньше, вода была кристально чистой, а посредине протянулась загадочная молочная полоса. Переплывая в лодке через эту полосу, я даже почерпнул пригоршню воды из нее и попробовал на вкус: нет, вода как вода. Что такое? А выйдя на берег, подозрительно к нему присмотрелся: коль здесь молочная река, так не кисельные ли и берега?
Вытащив лодку на камешник, насколько у меня хватило сил, я поволок бересту к балагану. Но не сделал и половины пути, как услышал испуганный возглас Миши:
- Ты что же это лодку бросил?
Я оглянулся и обмер: лодка, плавно раскачиваясь, плыла вдоль берега. День чудес!
Нет, оказывается, просто прибывала вода.