- Да так, по реке плывем из города вдвоем с товарищем, - сказал я уклончиво. - Сто раз уже проплывали через всякие пороги, надумали посмотреть на этот. Как его называют?
- "Днепровским" зовут. Еще - "Билихтуйским".
- Сильный порог, - сказал я равнодушно.
- Да нет, не очень, "Крутой" будет посильнее.
- Как? "Крутой"? А разве здесь еще есть пороги?
- Хоть отбавляй! Вот километров через шесть будет "Верендинский", по-другому - "Широкий", а за ним - "Крутой".
- Вот как! Сразу два еще? Так вы говорите, "Широкий" не сильный порог?
- Не-ет! В такую воду по нему хоть боком катись. Держись только ближе к левому берегу - и никакая гайка, пройдешь и не заметишь.
- Значит, ближе к левому берегу?
- Ну да, к левому…
- А если нечаянно угадаешь ближе к правому? Очень опасно?
- Да ничего и к правому. К правому, пожалуй, даже еще и лучше.
- А чем лучше?
- Да ничем. Все равно. Плывите лучше левым.
- Значит, правым никак нельзя?
- Почему? Ежели левым не поплывете, так плывите правым. Правым спокойнее. У нас колхозники любым берегом плавают. А перевернуть везде может.
Поблагодарив за точные указания, я распрощался.
Через полчаса мы были уже ниже порога "Днепровского", а еще немного спустя миновали и поселок Широкий - деревушку в четыре двора. Плыли самой серединой реки и действительно порога не заметили…
- А что, - сказал я самодовольно, - правда ведь, начало неплохое? Два порога в один день и без всяких неприятностей. Честное слово, даже немного обидно…
- Это нам большая вода помогла, - поддержал Миша. - Оказывается, большая вода - не всегда помеха. "Днепровский" порог мы обошли с фланга, а "Широкий", - смотри, как удачно - взяли прямо в лоб.
- А вообще-то говоря, и всегда не так страшен черт, как его малюют. Вот хотя бы, к примеру, сегодняшние пороги…
Но тут до нас донесся уже знакомый нам гул, только, по крайней мере, вдвое сильнее. Физиономии наши вытянулись:
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
ОТ "ШИРОКОГО" ДО "КРУТОГО" - ОДИН ШАГ
Вода опять прибывала. Сверху, из-за поворота, то дело выплывали бревна, выворотни, кусты. С огромной скоростью они приближались к изголовью порога, несколько мгновений плавно покачивались на первых валах, будто не решаясь окунуться в пучину, а потом скатывались вниз и кружились в бешеной пляске. Иногда они с трудом уходили под вал и надолго исчезали из вида и только где-нибудь ниже всплывали на поверхность, разбрасывая вокруг себя клочья пены. Порог шумел и гудел в камнях с такой силой, что мы, стоя рядом, должны были кричать друг другу.
- Ну, как? - толкнул меня Миша.
- А кто ж его знает, как! - развел я руками.
- Не проедешь…
- … и не пройдешь.
Камни верхнего залавка - поперечной гряды, перегородившей реку от одного берега до другого, - были скрыты глубоко под водой, оттого и волны здесь поднимались особенно высокие и крутые, завитые на гребне белыми барашками. Нижний залавок был мелководным. Камни, как зубья перевернутой бороны, торчали из реки, перемешивая ее в сплошную пенистую массу. В пороге не было "ворот" - спокойной полосы течения. Куда ни поплыви - обязательно ткнешься в камни. И хуже всего, что вода затопила кустарник. Даже подойти близко к реке стало нельзя. А левый берег - утес, метров пятьдесят вышиной.
- Так, как: "лучше к левому берегу"?
- "Да все равно: можно и к правому. К правому даже лучше".
- Ну, а что же все-таки делать?
Вариантов напрашивалось бесконечно много. Можно "сидеть у моря и ждать погоды", ждать, когда сбудет вода. Можно поплыть "ближе к левому берегу, а еще лучше - к правому". Можно перетащить и багаж и лодку волоком по сухому берегу. Можно…
Первый вариант возвращал нас вновь к урокам арифметики, к исчислению крейсерской и среднесуточной скорости; второй вариант мог оказаться вообще последним для нас вариантом; осуществить третий вариант мешали густые заросли и бурелом, на расчистку которых потребовалось бы очень много времени. Порог-то растянулся километра на полтора! Остальные варианты относились к области чистой фантастики.
Мы вернулись к лодке. Сторожок, воткнутый на берегу, показывал подъем воды на восемьдесят с лишком сантиметров. Это менее чем за час! А день близился к вечеру. Надо было решать.
- Ну, поехали, - сказал я, не двигаясь с места.
- Поехали, - ответил Миша, ковыряя сучком муравейник.
Я взял другой сучок и стал ему помогать. Это занятие нас увлекло, но когда на месте муравьиной кучи обнажилась земля, изрезанная ходами насекомых, наш разговор возобновился.
- Поехали, - сказал Миша.
- Поехали, - ответил я, отыскивая глазами другой муравейник.
И мы снова принялись за свою разрушительную работу.
- А не расшибет в камнях? - отбрасывая сучок в сторону, высказал сомнение Миша.
- Вряд ли. Скорей всего просто водой захлестнет.
- Что-то не хочется…
- Представь себе: и мне - тоже.
- Тогда давай будем думать.
И мы, расковыряв еще два муравейника, придумали.
Привязали к носу лодки бечеву, я сел в корму, а Миша остался на берегу и стал постепенно разматывать бечеву так, как это делают, когда запускают бумажного змея. Я, медленно сплывая по течению, отталкивал лодку веслом от камней. Когда бечева кончалась, Миша кричал: "Все!", я подтягивался к берегу, хватаясь за кусты руками, и, закрепившись, в свою очередь орал: "Иди!" Миша бросал бечеву прямо в воду, я выбирал ее в лодку, там сматывал в кольца, выкидывал конец на берег - и все начиналось сначала.
Так мы очень быстро дошли до самого опасного места: до "слива", где вода, перескочив через камни, падает вниз почти отвесно. И тут случилась маленькая неприятность.
Привычным движением я оттолкнулся от берега, Миша стал распускать бечеву. Лодку несло прямо на камень. Не велика беда! Я изловчился, намереваясь ткнуть в него веслом и тем самым отодвинуть лодку в сторону, но в тот момент, когда я замахнулся, Миша крикнул: "Все!" - бечева натянулась, и лодка с разгону боком въехала на камень. Тотчас поднялся белый гребень волны, сломился и упал в лодку. За ним - другой и третий. Лодка задрожала и накренилась. Еще несколько таких ударов - и перевернется…
Я закричал:
- Отпускай бечеву!..
Но Миша ничего не слышал. Рев порога заглушал слова. Что делать? Решали мгновения. Я выхватил из кармана перочинный нож, раскрыл его и полоснул по бечеве. В тот же миг волна окатила меня с ног до головы, деревья на берегу перекосились, перед глазами встала белая пелена. Я понял, что лодка, соскочив с камня, попала под вал. Но, к великой моей удаче, концом, а не боком. Вал прокатился, не залив совсем лодку. А я очутился в самой чертомели порога…
Схватившись за весла, я стал выгребаться к берегу. Однако причалить здесь оказалось нелегким делом; волны были хотя и меньше, чем в самом залавке, но толклись и метались в таком беспорядке, словно в огромном котле с кипящей водой. Еле-еле выбрался я на берег. После этого больше часа ждал Мишу, пока тот пробрался ко мне сквозь бурелом.
Приближался вечер, а вместе с ним, значит, и дождь. С запада уже, как всегда, ползли неизменные тучи. Лезть во второй залавок сейчас не было никакой охоты. Мы устроились на ночевку, и право, никто и никогда не пел нам такой славной колыбельной песни, как порог "Широкий" в эту ночь.
Утро наступило великолепное. Солнце весело играло на вершинах деревьев. Небо - особенно синее и глубокое. Куда девалась вечерняя хмарь? Плыть в такую погоду - одно удовольствие.
- Едем скорее?
- Едем!
В нижний залавок спустились легко. Как ни говори, опыт - великое дело!..
На реке все время зыбь: то бунтует еще подпорожный прибой, то раскинется шивера, а не то просто редкая гряда камней загородит реку.
- Интересно, - задумчиво сказал Миша, - широким ли окажется порог "Крутой", ежели "Широкий" оказался таким крутым?
- И еще интересней, - поддержал его я, - как скоро нам придется с ним познакомиться.
- А что тебе говорил об этом тот знаток порогов, который обещал пройти "Широкий" незаметно?
- Он говорил, - сказал я неуверенно, - он говорил, что от "Широкого" до "Крутого"…
- … один шаг, - быстро добавил Миша и привстал: - Смотри! Пожалуйста…
Впереди прыгали знакомые уже нам белки. Слышался густой рев.
ТРЕВОЖНАЯ НАХОДКА
От берега до берега залегли каменные глыбы порога "Крутого", скрытые под водой. Но присутствие их чувствовалось. Зеркальная поверхность реки перед этой грядой вдруг искажалась: повыше камней она вгибалась, над самыми камнями выпирала бугром, а дальше все мешалось - волны набегали одна на другую, ударялись, отскакивали и стремились вперед; новый камень - впадина, бугор и опять бесконечная безудержная пляска волн.
Правый берег обрывался утесом, кое-где рассеченным узкими извилистыми ущельями; левый спускался сравнительно отлого, но гранитные глыбы здесь таращились крупнее. Весь слив воды давил под этот берег, и оттого прибой здесь бушевал с невероятной силой. Чувствовалось, как от ударов волн вздрагивает земля.
Я шел левым берегом (Миша остался у лодки готовить обед) и соображал, где и как нам безопаснее будет проплыть через этот порог. Получалось, что нигде. Так я прошел более километра; река повернула влево, открылась перспектива еще на километр и - что же?.. На всем протяжении также пенились мутные волны и также злобно хлестались в берега. Плавник, прижатый прибоем, скрипел и скрежетал, ударяясь о камни. Прибрежные тальники, затопленные почти до самых вершинок, раскачивались, как трава от ветра.
Прыгать по камням надоело, я поднялся по косогору и вошел в бор. Кисленький запах нагретого солнцем муравейника после сырости и холода реки мне показался чудо каким вкусным. Тропинок здесь, разумеется, никто не протоптал, а валежника громоздились такие костры, что я порой останавливался и думал, что лучше: перелезать мне через верх или ползком пробираться под ними. Наконец, запыхавшись и изрядно поцарапав лицо, я добрался до поворота. Еще километр открылся взору, и этот километр показался мне еще грознее предыдущих. Здесь рев порога был положительно нестерпим: даже ныло в висках.
Посреди реки поднимался шапкой невысокий гранитный остров. Игрою волн на его вершину забросило громадное дерево, вырванное с корнями ураганом. Сучья воткнулись в трещины между камней, а ствол течением завернуло поперек стремнины. Под напором воды он раскачивался, как гибкая жердинка, и когда, спружинив, распрямлялся, так гулко хлопал по воде, будто стреляло тяжелое орудие. Брызги сплошной завесой висели над островом. Играла нежная многоцветная радуга.
А дальше виднелся опять поворот, и волны стремительно убегали к нему… Только там был конец порога!
Долго сидел я, раздумывая. Нет, держась левого берега, плыть невозможно. Залавкам здесь не было числа и все они складывались из широких и плоских камней, едва скрытых водой. Замаскированный враг - хуже открытого.
Правый берег отсюда казался более удобным. Виднелся большой затон. Но зато в самом изголовье порога в реку уперся высокий гранитный бык. Под ним клубились косматые волны, и миновать его можно было двояко: или проплыть на ура, или перетащить лодку поверху через утес.
Решив сократить путь, я пошел обратно не берегом, следуя извилинам реки, а напрямую, через бор. Вскоре я забрался в широкий лог. Куда ни обращался мой взгляд, везде громоздились бесконечные груды камней всех комбинаций и размеров. Огромные глыбы гранита поросли серыми лишайниками, и только кой-где в расселинах пробивались чахлые сосенки, и то большинство из них торчало сухостойником.
Я прыгал с камня на камень, иногда срывался и стремглав летел вниз, в щель, рискуя сломать себе шею; иногда становился перед такой "Китайской стеной", что вынужден был отступать и искать обход. Я смертельно устал, и смертельно хотелось есть, а конца этой мертвой долине не предвиделось.
Выбрав камень поглаже и поудобнее, я прилег на нем отдохнуть. От долгого прыганья по камням у меня ныли ноги. Я лежал и не мог набраться решимости встать и пойти дальше. Не то лень, не то дрема сковала меня.
Сбоку послышался легкий шорох. Затих. Опять повторился.
"Мышонок, верно", - возникает ленивая мысль, и дрема меня одолевает сильнее.
Я знаю, что человеку, разгоряченному ходьбой, спать на холодном камне опасно, можно простудиться. Хочу встать, но никак не найду тот мускул, который должен меня приподнять.
Шелест опять повторился. Еще ближе ко мне. Наконец, я повернул голову и… сразу подскочил на полметра. В двух шагах, свернувшись в кольцо и вытянув вверх голову, на камне застыла серая змея. Ее злые глазки пристально смотрели на меня.
Это было так неожиданно, что я и не подумал пришибить ее, а пустился наутек. Зато усталость как рукой сняло, и я быстро добрался до лодки.
Миша, не спросив меня ни о чем и сам не сказав ни единого слова, протянул клочок замытой дождями газеты. Я повертел ее и ничего не понял.
- Насыпать соли?
Миша сокрушенно покачал головой.
- Эх ты, следопыт! - сказал он. - Приглядись хорошенько, что это за газета. А я добавлю только, что нашел ее вон под тем кустом.
Я прочитал обрывок и с одной и с другой стороны: какая-то заметка о ходе ремонта комбайнов и спортивная хроника.
- Ну и что? - спросил торжествующе Миша.
- Да как тебе сказать. Ну, всыпали какому-то "Локомотиву" здорово, четыре гола заколотили ему - такой вратарь стоял, мячи пропускал.
- И все?
- Нет, не все. Комбайны для колхоза "Новый путь" ремонтируются плохо.
- И все?
- Да, в основном все. Тут и читать больше нечего.
- А какая это газета, как ты думаешь?
Я взглянул еще раз на пожелтевший листок, и тревожная догадка мелькнула у меня в голове.
- "Красноярский рабочий"?
- Определенно!
- Почему ты в этом уверен?
- А вот, читай это место: "… схватка становится все жарче. Вот левый инсайд передает мяч к центру. Оттуда он мчится, как судьба, прямо к воротам "Локомотива". Удар - и мяч в сетке. Зрители шумно аплодируют и облегченно вздыхают. От Енисея потянул легкий ветерок; стало немного прохладнее…" Ну, где еще, по-твоему, есть Енисей? А теперь ты припоминаешь, когда сборная влепила "Локомотиву" четыре гола?
- Помню, - глухо сказал я, - это было как раз накануне нашего отъезда. Значит, ты думаешь…
- И думать нечего, ясно вполне, что проходили наши ребята. Не дождавшись нас, пошли нам навстречу, и мы разминулись.
- Но погоди, - ухватился я еще за один маленький довод, опровергающий убийственное Мишино предположение, - но погоди, ведь газету читают многие, а случайное совпадение дат еще ни о чем не говорит.
- Да, - многозначительно сказал Миша, - но не забывай, что мы находимся в глухом месте, где не часто разгуливают люди с газетами, а главное, мы сейчас не в Красноярском крае, а в Иркутской области, где издается своя газета.
Это был такой аргумент, которого испугался и сам Миша. Что же теперь делать? Лапша раскисала в котелке, а мы сидели, подперев щеки руками, и думали.
Миша первым нарушил молчание.
- Разминулись мы - это бесспорно.
- Я тебе тысячу раз говорил, что надо плыть только левым берегом.
- Говорил, говорил… вот и наговорил. Ну, куда теперь: вперед поплывем или обратно подадимся?
- Ты это серьезно?
- Что серьезно?
- Что обратно надо подаваться.
- С чего ты взял? Я сказал: вперед поплывем, а насчет обратно - это просто риторический оборот речи.
- А что, если действительно наши ребята прошли? - после короткого раздумья сказал я.
- В Костиной узнаем, - заметил Миша.
- Но тогда нам возвращаться будет еще труднее!
- Да. А если они не прошли и ждут нас в Костиной?
- Но ты же сам утверждал, что они прошли.
- Не я утверждал, а газета…
- Постой, - сказал я, вставая, - а хорошо ли ты осмотрел то место, где лежала газета? Может быть, там еще что-нибудь найдется?
- Хм! Не подумал. Пойдем, посмотрим.
Но поиски нам не дали ничего. Под кустом, где лежала газета, не было ни кострища, ни записок в бутылках, и даже трава не была примята.
И мы решили плыть.
ШТУРМ ВЫСОТЫ
Это меньше всего походило на путешествие в лодке. Скорее, это было знакомое нам восхождение на Красноярские "Столбы". С той лишь только разницей, что на "Столбы" обычно взбирались с мешками за плечами, а с лодкой - никогда! Порог "Крутой" мы предпочли обойти посуху, через утес. Благо, лодка у нас была не тяжелая, бечева очень длинная, в разных рычагах и блоках лес не отказывал, а собственной энергии - хоть отбавляй. Узким извилистым ущельем, а вернее - расселиной в утесе, мы поднялись, таща за собой лодку. Немного страдало самолюбие от того, что приходилось не в лоб брать препятствия, а обходить их, хитря, но ведь нигде и никем еще не было доказано, что чунские пороги доступны для плавания. Вспомнилось и предостережение, сделанное нам в Нижнеудинске хозяином лодки, и это утешало: тем или иным способом, но мы неуклонно продвигались вперед. А разумная осторожность - это не трусость.
Утес был взят, лодка стояла наверху. Оставалось сюда доставить багаж. Для этого нам пришлось прогуляться по головоломной расщелине дважды. И когда все уже было закончено и можно было растянуться у гостеприимно пылающего костра, отдыхая перед не менее канительным спуском лодки с утеса ниже горла порога, - я вспомнил, что на берегу, на камнях, осталась пустая консервная банка.
- Ну и не велика беда! - сказал Миша, махнув рукой. - Стоит ли еще раз ходить ради пустой банки…
- Нет, - ответил я словами Тараса Бульбы, - "… не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!"
И стал спускаться к реке. Обидно было отдать порогу, даже такому, как "Крутой", и пустую консервную банку. Но главное заключалось не в этом. Банка удачно пополняла наш набор кухонной посуды, которой никак не хватало.
Солнце стояло в самой верхней точке небосвода, упершись прямыми лучами в утес. От камней веяло жаром, босые пятки так и припекало, задержись без движения одну секунду. Я решил, прежде чем начать взбираться обратно, немного освежиться в студеной воде. Разделся, забрел не так далеко от берега, чтобы не угодить в быстрину, сплыл метров на сто вниз по течению, стал на ноги, бездумно окинул взглядом утес и тихо ахнул. На одном из его многочисленных уступов, зацепившись (или, скорее, нарочно зацепленный!) за куст акации, белел, отблескивая на солнце, большой лист бумаги. Он не был виден с того места, где мы разгружали лодку, но отсюда, с реки, не заметить его было невозможно. Ясно было, что это сигнал, оставленный для нас "пешеходами". И, несомненно, на листе бумаги было что-то написано. Не подумав даже, как "пешеходы" могли оказаться на правом берегу Уды и почему они прицепили свое послание на утес над самой стремниной порога, я наскоро оделся, бросился на штурм высоты и запрыгал по уступам, предвкушая всю сладость того момента, когда я положу перед Мишей письмо "пешеходов" и скажу ему:
- Эх ты, следопыт!..