Чем выше взбирался я, тем подъем становился труднее. Уступы, которые снизу представлялись надежными широкими площадками, на деле оказались рассечены глубокими трещинами. Камни под ногами шатались, иногда от них отламывались осколки и, шелестя по обрыву, сыпались в реку. Бывало и так, что, облюбовав себе путь по узкому барьеру, я заходил в тупик. Передо мной возвышалась гранитная стена, взобраться на верхний уступ которой не было никакой возможности: не хватало моего роста на полтора-два метра. Тогда я возвращался на исходные позиции и бросался штурмовать высоту с другого направления.
Так или иначе, но я достиг своей цели. Она была настолько близка, что я уже отчетливо видел: это не лист бумаги, а газета. Газета "Красноярский рабочий"!
Оставалось подняться по наклонно стоящему камню, ухватиться руками за куст акации, подтянуться на площадку - и газета будет у меня в руках. Но камень круто наклонен в сторону реки, даже на четвереньках не удержишься; я лег пластом на живот и пополз, извиваясь, как ящерица, и цепляясь пальцами за каждый выступ на камне. Все время не покидало ощущение потери равновесия. Казалось, приподними я голову чуть повыше - и сила тяжести, как клин, войдет между мной и камнем, отдерет от него и сбросит вниз, в порог.
Невзирая на боль, я ухватился за колючую ветвь акации и выбрался на покрытую лишайниками верхушку камня. Вот оно, в руках, послание "пешеходов"!
Но сколько я ни разглядывал газету, ни малейшего следа какого-либо письменного сообщения на ней обнаружить не мог. Один угол газеты был оторван, бесспорно, тот самый, что мы нашли на левом берегу реки, - видимо, его туда перебросило ветром. Все становилось теперь уже совершенно непонятным, если только продолжать считать, что газета принадлежала "пешеходам" (а дата на ней стояла, действительно, совпадающая с днем нашего выезда из Красноярска). Было непонятно, почему "пешеходы" оказались на правом берегу; было непонятно, почему они, укрепив газету на видном месте, ни единого слова не написали на ней; было непонятно, почему даже не сделано никакого знака, что газета принадлежит именно им… Возможно, они не рассчитывали, что мы полезем доставать ее с такого головокружительного утеса, и поэтому ничего на ней не написали. Но тогда что означает белый сигнал в горле порога? Открытый путь? Вряд ли это кого убедит…
Я со злостью скомкал газету и сунул ее в карман. Нет, нет, сказано: плыть до Костиной. И если "пешеходы" ушли оттуда, так пусть и пеняют на себя, пусть так и ходят пешком. Пусть идут куда угодно: в Нижнеудинск, в Енисейск или обратно в Красноярск! Все! Точка!
Я стоял высоко над рекой и, вероятно, всего каких-нибудь пять или шесть метров отделяли меня от вершины утеса. Но одолеть их было невозможно: путь преграждали совершенно отвесные скалы. Надо было спускаться вниз и искать боковых обходов. Я лег на живот, вцепился в куст акации (предварительно очистив его от колючек перочинным ножом) и свесил ноги. Так, постепенно, я вытянулся на всю длину рук. Вспомнил, что прежде чем ухватиться за акацию, я довольно долго полз по наклонному камню. Сколько это было - один метр или пять метров? - определить теперь я ни за что бы не смог. Приподняться над камнем и посмотреть, как далеко до уступа - это значило почти наверняка упасть вниз. И не хватало решимости выпустить ветви акации и, прилепившись к камню только тяжестью своего тела, начать сползать наугад. Сразу представилось, как из-под ноги у меня вылетает опора, я шарю руками, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться, качусь по наклонной плоскости быстрее и быстрее, ударяюсь об уступ и, как мячик, отскакиваю от него…
После этого я несколько раз подтягивался на площадку, где лежала газета, и снова пытался сползти вниз - и все с одинаковым результатом: выпустить из рук акацию я никак не решался. Вот когда я по-настоящему понял поговорку, что на гору подниматься легче, нежели спускаться с горы. И дело тут было вовсе не в недостатке смелости - действовали обычные законы механики. Как в зубчатой передаче с храповиком: в одну сторону вертишь колесо, поднимая тяжесть, - собачка отсчитывает каждый зуб и надежно в него упирается; освободи собачку, отпусти колесо - и полетит все вниз, и никакая сила тогда не остановит. Вот и у меня получилось теперь такое колесо с храповиком…
Не знаю, как долго я еще занимался бы физкультурой на этом камне (а живот себе я уже поцарапал изрядно), если бы наверху, совсем близко от меня, не закричал Миша:
- Ого-го-го!
Я понял, что он меня ищет, может быть, даже ходил вниз к реке. Обрадованный, я закричал:
- Э-гей!
И вскоре Миша появился на кромке утеса.
Он глядел на меня изумленно:
- Ты как сюда залез?
- Тренируюсь. Хочу сдать норму на альпиниста, - с напускным безразличием сказал я, глядя на него снизу вверх. - Вот уже немного осталось, сейчас возьму эту последнюю стенку…
- Трудно, Сережа, - с сомнением сказал Миша. - Она же вовсе отвесная. Еще оборвешься. Я лучше подам тебе бечеву…
- Бечеву? Нет, не стоит. А впрочем… Давай. Для скорости. Я одну такую стенку уже взял, нет ничего интересного…
- Зря ты так, один, без страховки, - упрекнул меня Миша.
- Пустяки! И не это видали…
Через некоторое время он вернулся с бечевой, и я быстро выбрался наверх. Об истории с газетой благоразумно умолчал. Только высмеять меня мог за нее Миша, а разгадка все равно не отыскалась бы ранее Костиной…
ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ КОЛУН
Как хорошая кошка мышонка, так и дождь ловит нас повсюду, нападает из-за угла. Было совершенно безоблачное небо, ни малейшего дуновения ветерка, и вдруг, пока мы часок-другой вздремнули у костра, засверкали молнии, загремел гром, над лесом легли синие тучи, и дождь хлестнул такой, что мы подумали: не море ли целое приволокли с собой они? На скорую руку мы воздвигли балаган, приткнув его одним концом к высокой суховерхой лиственнице. Но дождь успел сделать свое дело: промочил нас до последней нитки, загасил костер и размыл приготовленное для лепешек тесто, забытое нами возле костра.
Дождь был очень теплый, и это примиряло с ним. Мы с Мишей сидели, прижавшись плечом к плечу, глядели, как вспыхивают в тучах яркие молнии, раздирая потом воздух оглушительными раскатами грома. Иногда ветвистые молнии рвались к самой земле, и мы спорили: обман это зрения или в самом деле молния ударила в какой-либо земной предмет. Нам ни разу не приходилось видеть, как бьет молния в землю, и, откровенно говоря, в это верили только из уважения к учебникам. Вот, например, метеоры тоже каждую ночь (днем их не видно) бороздят небо сотнями, а много ли их падает на землю? Ну, Тунгусский метеорит, ну, Сихотэ-Алиньский, ну, там еще один-два-три - и обчелся… Так и молнии…
- А вообще-то здорово было бы, - рассуждал я, меж тем пришивая заплатку к голенищу ичига, которыми мы запаслись в Нижнеудинске, - здорово было бы, если каждую молнию силой притягивать на землю и всю ее энергию обращать на пользу человеку.
- Например?
- Заряжать аккумуляторы. А потом, пожалуйста, что угодно: освещение, отопление, электрические двигатели…
- Почему-то ставят громоотводы, и молния по ним уходит бесполезно в землю, - заметил Миша. - А чего бы проще: с громоотводом вместе смонтировать и аккумулятор. Видимо, так почему-то нельзя…
- Нельзя! Все можно! Только подумать надо как следует. А сейчас, если этого нет, так что же? - расточительство электроэнергии. Не жаль. Не руками сделана. Природная… Так, как дерево: если в саду - его берегут, а если в лесу - пропади, не жалко.
- Не в каждом лесу…
- Ну, а молнии все зря пропадают, - решительно отрубил я.
В этот момент грохнул такой удар грома, что у меня заложило в ушах.
- Ты знаешь, - сказал я, - это определенно ударило где-то поблизости от нас. Наверное, в какое-нибудь дерево.
- Дубы здесь не растут, - возразил Миша, - а молния, если бьет, так только в дуб.
- Откуда ты это знаешь?
- Из басни Крылова. Если ты считаешь иначе - назови мне другой литературный источник.
Другого источника назвать я не мог. Между тем гроза продолжалась с неослабевающей силой. Дождь все время лил, обильный и шумный, но когда взблескивала молния, он затихал на мгновенье, а потом, вместе с ударом грома, с новой силой обрушивался на землю, будто гром широкой лопатой хлопал сверху по туче и выбивал из нее сразу все застрявшие капли.
- Любопытно, какой же величины электрический заряд содержится в молнии, если бы перевести его в лошадиные силы? - спросил Миша после особенно яркой вспышки, озарившей весь лес голубым светом.
- До миллиона, - веско сказал я, напрягая свою память, чтобы не срезаться, где я это вычитал: в Большой Советской Энциклопедии или в отрывном календаре. - Это все равно что семнадцать тысяч автомашин: колонна, которая растягивается на восемьдесят километров и может поднять за один раз пятьдесят тысяч тонн груза; больше, чем увезут сорок товарных поездов. Чудовищная сила!
- Да, но ведь эта сила существует только одно мгновение, - вздохнул Миша, - а разложи ее на длительное время - и окажется, что она и одну автомашину с грузом не увезет.
- Так надо использовать ее наиболее эффективную силу - силу удара, - сказал я наставительно.
- Дрова, что ли, колоть? - насмешливо спросил Миша. - Хм! Недурно. Хозяйственный инвентарь: электрический колун.
- Можно скалы дробить, - возразил я, - употреблять при строительстве горных дорог…
Совсем близко сверкнула молния, едва не ослепив нас. Одновременно ударил и гром, отозвавшись в груди, как отзывается медь басовой трубы, когда неожиданно рядом с тобой заиграет духовой оркестр. Мне показалось, что молния ударила в скалу, близ того места, куда я карабкался за газетой.
- Побежали скорее смотреть, - закричал я. - Наверное, там сейчас вовсю катятся в реку разбитые камни…
И мы помчались к берегу, невзирая на дождь.
Нет, все оказалось на месте. Во всяком случае, не было заметно среди скал серьезных изъянов, хотя здесь и явно попахивало порохом.
В расселинах бушевали целые водопады, земля не в состоянии была принять уже ни одной лишней капли дождя и все избытки стремилась сбросить в реку. За плотной завесой ливня почти не виден был противоположный берег.
Разочарованные, мы повернули обратно, но, сделав всего лишь несколько шагов, тут же отскочили назад. От вершины лиственницы, к которой впритык был построен наш балаган, отделился и поднялся узкий и острый язычок голубого пламени, и в тот же миг над нею разрослась ветвистая молния. В следующий момент я прикрыл ладонями глаза и втянул голову в плечи - так больно отдался в ушах сухой резкий треск. А когда вновь овладел собой, увидел, что лиственница, дымясь, стоит, расколотая надвое от вершины и до самого комля широкой трещиной, и в трещине бегают ленты огня. Еще сыплются сверху плоские чешуйки коры, и мелкие сучья, и хвоя. Балаган обрушился, словно сверху на него, как в детской сказочке, сел "Медведь - всех вас давишь".
- А ес-ли бы м-мы не уш-шли? - заикаясь, спросил Миша. - В-вот было бы дело!
- Молния бьет только в дубы, - безжалостно сказал я. - Если ты теперь считаешь иначе, назови мне литературный источник.
- М-мы с-сами напишем его… Давай налаживать балаган, только подальше от лиственниц.
И мы, опасливо поглядывая на горящее дерево, стали подходить к нему.
ВОТ И КОСТИНА!
Утром нас разбудила копалуха с выводком. По валежине она дошла до нашего балагана и только тут, разглядев диковинку, напуганная, с клохтаньем взлетела на дерево. Вокруг расселись копалята.
Услышав сквозь сон этот звук, я вскочил и схватился за двустволку. Встретился первый случай проявить свою охотничью сноровку и стрелковое мастерство.
Солнце било мне прямо в глаза. Где-то в вершине сосны, как раз в лучах солнца, клохтала копалуха. Ослепленный ярким светом, я щурился, моргал и ничего не мог разглядеть.
- Стреляй же, ну, стреляй, - торопил меня Миша, тоже ошалело хлопая глазами, - стреляй скорее! Улетит!
- Куда стрелять? Не вижу я ничего.
- Да вот она, вот она, дай-ка мне ружье…
Я оттолкнул его, направил ствол в черное пятно и выстрелил.
- Сидит! Сидит! Стреляй еще!
Я выпалил вторично. Копалуха с шумом слетела с дерева… Но с другого дерева. За ней стайкой запорхали копалята…
Гнилой сучок я буквально раздробил картечью…
С утеса порог сегодня казался не страшным. Можно было, не боясь никаких "последствий", просто проплыть под утесом и так миновать самый трудный отрезок пути. Но не спускать же лодку опять на блоках обратно!
Было жаль попусту царапать днище лодки о камни, в изобилии усыпавшие бор. Мы вырубили две гибкие жердинки, установили на них, как на полозья, лодку, впряглись и потащили к нижнему концу утеса, где обрывистый берег переходил в отлогий спуск к реке. Навстречу нам попался мальчишка лет девяти, без шапки, - волосы разметались, как осока на кочке, - измазанный сажей, в рубашонке без пояса и закатанных выше колена штанишках. Однако характер у него оказался крутой.
- Эй, вы кто такие? - спросил он начальственно и почесал левой пяткой икру правой ноги.
- А ты кто такой?
- Я? Кузьма Рокотов.
- А по должности?
- Тятя сельисполнитель.
- А ты?
- Корова вчера у нас потерялась… А ну, показывайте, что у вас в лодке!
Дело принимало плохой оборот. Кузьма Рокотов определенно подозревал нас в краже коровы.
- Вот что, - сказал я ему сурово, - коровы твоей в лодке у нас нет. А сам ты, между прочим, очень похож на такого…
- Да вы что это! - перепугался он. - Меня кто здесь не знает!
- А мы вот не знаем! Откуда ты?
- С Солнечного. Поселок такой будет впереди, над порогом…
- Путаешь! - сказал я. - Никаких порогов тут больше нет. А впереди будет деревня Костина.
- Так это где! Это еще не скоро! Сначала "Солнечный" порог, потом "Тонской" порог, а потом уже Костина.
- Как, до Костиной впереди еще два порога?!
- А то как?
- Не врешь?
- Не вру.
Право, пороги появлялись на нашем пути, как грибы в мокрое лето: и густо, и в большом количестве, и везде, где придется…
- Ну что же, коли так - оправдался… А четверо парней здесь не проходили?
- Нет, не проходили.
- А кто же здесь тогда такие газеты читает? - я подозвал Кузьму ближе, достал из кармана и показал ему газету.
Кузьма выхватил ее, подозрения его снова усилились.
- Наша. Мой тятя выписывает. Откуда взяли?
- Э… э… - я так и поперхнулся, - а почему он выписывает "Красноярский рабочий"?
- Любит читать. Он четыре газеты выписывает.
- Ну, ладно, тогда иди.
Он пошел. Однако сделал крюк по лесу и все время из-за деревьев следил за нами, пока мы спускали лодку к реке.
Так верхний залавок был обойден, но впереди оставался еще один, особенно крутой и каменистый.
Спуститься на бечеве в этот залавок было нельзя: гряда камней простиралась чуть не до середины реки. И мы договорились испробовать новый метод: буксир.
Я надел "водолазный костюм", то есть снял с себя всю одежду, и храбро вошел в порог. Струя воды мне сразу ударила под коленки, я с трудом удержался на ногах. Взбираясь на камни и проталкивая лодку вперед, или опускаясь в щель и волоча ее за собой, я успешно преодолел более половины залавка. Еще две ступени - и начнется затон. Лодка скользнула в щель, ее подхватила струя, а я еще поднажал в корму, и… наше судно крепко заклинилось между камнями. Неистово толкал я лодку. Бесполезно. Она только слегка шевелилась, поводя кормой, как таракан усами. Тогда я зашел вперед и потащил ее за нос - опять ни с места.
- Может, помочь? - участливо спросил Миша, расстегивая ворот рубашки.
- Не надо. Осилю один.
- Ой ли?
- Увидишь.
И дернул лодку изо всей силы. Она послушно соскользнула с камня, а я, потеряв равновесие, оступился и ухнул в глубоченную яму.
- "… и всплыл Петрополь, как тритон…" - продекламировал я, взбираясь на камень.
- Ну, знаешь, Сережа, - заметил Миша, - ты не тритон: для этого ты имеешь слишком длинные уши.
- Если, говоря о длинных ушах, ты подразумеваешь известное сходство, - сухо возразил я, - советую также помнить, что я - твой лучший друг. Значит, ты и сам тоже…
- Поехали, - сказал Миша и прыгнул в лодку.
Покачиваясь на волнах подпорожного прибоя, мы плыли и любовались порогом. Теперь, когда он остался позади и нам не грозили никакие залавки, когда над головой сияло чудесное ласковое солнце (а комары жалили голые плечи), казалось, что на свете краше и приятнее порога "Крутого" вообще нет ничего. Хотелось проплыть хотя бы даже самой серединой, по этим гребням, волнам, прямо через самую чертову пасть, мимо скрипучей валежины, воткнувшейся в каменный остров, зацепиться рукой за сияющую возле нее радугу…
- Гляди! - вдруг вскрикнул Миша.
Направо открылась протока. В сотне шагов от нас, у поросшего травой острова, то и дело становясь на голову, плавала огромная кряковая утка.
Мы тотчас причалили. Я схватил ружье и, как был в "водолазном костюме", пошел ее скрадывать.
Пока я пробирался по кустам, обдирая голое тело, утка уплыла вдоль берега еще шагов на двести. Тогда я решил обогнать ее и встретить, когда она наплывет на меня.
Подпрыгивая от колючек, впивавшихся в босые ноги, я помчался в обход, протискался сквозь кусты и выглянул на протоку - утка переплыла на другой берег и так же беззаботно плескалась в порослях. Тут только я почувствовал, что стою в крапиве и ноги у меня покрылись сплошными волдырями.
Так бесславно закончилась в этот день моя вторая попытка получить на обед жаркое.
Немного спустя мы вполне благополучно и без приключений прошли и "Солнечный" и "Тонской", по-другому "Выдумский", пороги. Прошли… по сухому берегу, а лодку сплавили излюбленным способом на бечеве.
Тем временем солнце закатилось, и на реке стало прохладнее. Неплохо бы разжечь костер и устроиться на честно заслуженную ночевку. Шутка ли: в один день два с половиной порога! Но…
Но мы плыли и плыли. Долгожданная цель была близка. Сгустились сумерки, и, наконец, наступила ночь. Все равно. Вперед и вперед!
И вот среди ночной мглы "на левом траверзе" вырисовались угловатые очертания построек.
- Вот и Костина!
ДВОЕ
Мы рассчитывали на лучшую встречу. Точнее: хоть на какую-то встречу. Но лодка причалила к безлюдному берегу. Не оказалось ни костров, ни бдительного караульщика, подобно пограничнику, из-под ладони внимательно и неотрывно вглядывающегося вдаль. Никого. Бессовестные "пешеходы" дрыхли где-нибудь на сеновале.
При первых признаках рассвета мы начали свои поиски. Миша остался караулить лодку от начавшегося уже набега телят и собак, а я отправился в деревню.
Начал с сельсовета. Замок. Пошел в школу. Тоже замок. Отыскал правление колхоза. Замка нет, но и в конторе нет никого. Рыжий кот, лежавший на председательском столе рядом с чернильным прибором, не мог рассказать ничего. Я вышел снова на улицу. Заспанная девчушка лет восьми гнала хворостиной гусей.
- Здравствуйте! - сказал я. - Как вас зовут?
- Томочкой.
- Томочка, где тут остановились четверо юношей?
- Каких юношей?
- Мм… Всяких… Словом, четыре путешественника. Туристы… Экспедиция…