Что было делать? Лев Кассиль не раз убеждал меня в том, что за собственное реноме можно и не сражаться, но за судьбу своих произведений, если уверен, что они того стоят, сражаться необходимо. Как за судьбы детей… Эти слова моего друга напомнили мне, что в редакции той самой газеты "Правда" над "театральным разделом" властвует Галина Кожухова - человек своенравный, но тонкий ценитель искусства и лихой правдоборец. Я позвонил и - о, радость! - застал Галю в редакции. Рассказал обо всем, что случилось.
- Я отзвоню тебе минут через пятнадцать, - сказала Кожухова. - По какому номеру?
Все в директорском кабинете с мольбой и надеждой впились взглядами в телефонный аппарат. Через четверть часа он затрезвонил.
- Вы можете показать спектакль завтра утром?
Еще бы!.. Мы готовы были - во имя спасения - показывать его даже ночью.
На следующее утро Галина Кожухова явилась в театр с… самим Игорем Моисеевым.
Главный хореограф народных танцев всего государства был от спектакля в восторге. По ходу действия Галя время от времени что-то ему нашептывала. Это было признаком того, что и ей "Мой брат играет на кларнете" пришелся по вкусу: своей взыскательности она не изменяла ни разу!
После последнего бурного канкана всей молодежной труппы, которая от старания чуть не вылетела в зрительный зал, Игорь Моисеев заявил, что в своей статье он выступал против пошлости, а не против талантливой хореографии. Он именно за нее!
Многоопытный директор театра как бы невзначай подсунул Книгу отзывов и попросил воспроизвести все сказанное на бумаге. Игорь Моисеев выполнил просьбу с видимым удовольствием. А через день в "Правде" появилась восторженная рецензия Галины Кожуховой.
Руководители управления культуры немедленно сообщили, что подписываются под каждым словом Игоря Моисеева и руководящего органа партии. А обсуждение они отменили-де лишь для того, чтобы провести его в более торжественной обстановке, непосредственно у себя в управлении и в присутствии других режиссеров: пусть знают, каких спектаклей от них ждут зритель и Время! Высказываться от имени народа и эпохи было тогда очень модно.
Позже оказалось, что комиссию прежде всего смущали вовсе не танцы… Пьеса моя восставала против тиранского вмешательства в "чужие дела", а наши войска недавно вторглись в Чехословакию, дабы превратить "Пражскую весну" в холодную и промерзлую осень. Комиссия немедленно трансформировала личную историю в политический намек… Но статья "Правды" была для чиновников от искусства приказом. Спектакль "проскочил"…
Нет, театр не может начинаться с комиссий… При виде их мне каждый раз хотелось воскликнуть словами Фамусова: "Что за комиссия, Создатель?!"
Увы, я был свидетелем не только театральных праздников, но и театральных драм, даже трагедий, происходивших в самой жизни. Одна из них случилась с режиссером, которого тоже считаю выдающимся: с Анатолием Васильевичем Эфросом.
Вновь опасаюсь, что меня могут счесть нескромным, но все же повторюсь: хоть моим спектаклям и фильмам посвящено немало хвалебных статей и рецензий, более всего ценю я то эссе, которое с присущим ему изяществом написал Анатолий Эфрос о телефильме "Поздний ребенок", поначалу не оцененном мной самим по достоинству.
Помню пору расцвета Центрального детского театра, когда главным режиссером его был Анатолий Васильевич. Люди - юные и взрослые - долгими часами стояли в длинных, но отнюдь не угнетавших взгляд очередях за билетами. Не угнетавших, ибо то была жажда приобщиться к искусству редкостному и своеобычному. Каждая премьера - каждая! - становилась событием. Именно там, в Центральном детском, родились Олег Ефремов, Табаков, Дмитриева… Для детей, подростков и молодежи эфросовские сценические творения были витаминами духовного и нравственного взросления.
А потом Анатолий Васильевич ушел в Театр Ленинского комсомола. И в Ленкоме, как ныне называют тот театр, каждый спектакль тоже оказывался событием. Но для идеологического отдела горкома КПСС событиями были не литературные произведения и не полотна художников, не оперы и балеты, не открытия уникальных режиссеров драматических театров, а проработочные собрания и совещания, кои начальница отдела Алла Петровна Шапошникова собирала и режиссировала регулярно. Репертуар Ленкома ее тревожил: он не соответствовал идеям вождя революции и целям коммунистического союза молодежи, из чьих имен слагалось имя "аполитичного театра". За безыдейность и политическую аморфность театр и собирались прорабатывать на очередном совещании в утренние часы. Но как раз в те часы у Эфроса была репетиция… А репетиция - это святое дело! И он "на ковер" не явился.
- Игнорирует нас, - пожаловалась первому секретарю горкома КПСС Николаю Григорьевичу Егорычеву Алла Петровна.
- А мы давайте разок проигнорируем его самого. Как главного режиссера!
Такими или похожими словами ответствовал первый партийный секретарь. Самый первый во всем городе, во всей Москве! И Анатолия Эфроса незамедлительно переместили не главным, а "очередным", то есть, по сути, рядовым режиссером в театр на Малой Бронной.
Марк Захаров и его талант пришли в Ленком вслед за Эфросом не сразу - был и период безвременья. А вся жизнь Анатолия Васильевича пошла "наперекосяк"… Ведь по призванию он, на мой взгляд, был прежде всего режиссером детского, юношеского, молодежного театра. Но что до того Николаю Григорьевичу и Алле Петровне!
Минуло много лет… И вот я встретился с Николаем Григорьевичем Егорычевым, уже опальным, уже не первым партийным секретарем, а "ссыльным послом" в Копенгагене. "Посол ты на фиг!" - называли таких в Советском Союзе.
В загородную резиденцию меня пригласила супруга посла, которая показалась мне женщиной интеллигентной, даже начитанной. И я все время молча и недоуменно размышлял: "Неужели она знала о том, что муж ее одной фразой, словно ударом ножа, как бы прикончил и вышвырнул большого режиссера из театра, который духовно принадлежал этому режиссеру, а вовсе не ее супругу? Неужели была "в курсе дела"?
Меня подвезли к вилле - и я, несколько оторопев, увидел, как Николай Григорьевич с нескрываемым наслаждением срезает в саду розы, слагая из них букет. Очень ему нравилось это занятие… И думал он, представлялось мне: как хорошо и даже великолепно быть вдали от райкомов, горкомов, обкомов, быть в этом пышном саду, среди цветов и неумолкающих птичьих арий!
Он меня еще не узрел, а я наблюдал за ним и расшифровывал выражения его лица, его взоры, которые нежно общались не с казенными бумагами, не с официальным звонком, следившим за соблюдением регламента, а с букетом, источавшим чудодейственные запахи и красу.
Потом мы ужинали… Николай Григорьевич бескомпромиссно и за очень многое осуждал руководство сверхдержавы (опальное начальство, я заметил, всегда начинает мыслить критически, а то и дерзко!).
- Они ведь такую обстановку создают, что иногда действуешь помимо собственной воли.
Поскольку он от них как бы отрекся, я счел момент подходящим и сказал:
- Да… я заметил, что приходится. Вот с Анатолием Эфросом, например…
Жена встрепенулась - и я понял: это было предметом семейных обсуждений, разногласий, а, может, и резких конфликтов.
Бывший первый секретарь метнул в меня колючее недовольство - не хотел касаться той давней истории, а в присутствии супруги - особенно.
- Было… Было такое. Шапошникова меня сбила с толку. Мне ведь надо было отвечать за десятимиллионный город: накормить его, обеспечить теплом, транспортом. В такой горячке можно в чем-то не разобраться…
Человек он был амбициозный и оплошностей своих признавать не привык.
Виноваты были все: высшее руководство, Шапошникова, десятимиллионный город, но только не он.
- А неужели Алла Петровна не понимала, что таких режиссеров, как Эфрос, беречь надо?
Он сообразил, что я назвал Шапошникову, а в виду имел его самого.
- Вот видишь! - сказала жена. - Интеллигенция подобных промахов не прощает.
В тот момент на экране огромного телевизора, похожего скорее на киноэкран, появились какие-то сенсационные кадры - и Николай Григорьевич, уже давно умевший быть дипломатом в жизни, ловко переориентировал мое внимание и внимание супруги на какую-то чрезвычайность, далекую от нашей беседы.
Там, на экране… С циничной и равнодушной деловитостью исследовали разные версии трагической гибели Грейс Келли.
Мы с Агнией Барто и Львом Кассилем были однажды ее гостями в Монако. Супруга главы государства (пусть маленького, но столь экзотичного!) соединяла в себе дар кинозвезды с очарованием красивейшей, как многие утверждали, женщины мира. Очень любимая жена (это я наблюдал!), счастливая мать (и это я видел!), всесветная знаменитость… И вдруг!
Оказалось, что в машине ее одновременно сразили инсульт и инфаркт. Этим поначалу и объяснили автомобильную катастрофу. Но позже было установлено, что мозг и сердце не выдержали ужаса падения в пропасть. За рулем же, оказывается, была не она, а ее младшая дочь, которую Грейс Келли задумала учить автовождению в почти экстремальных условиях: на виляющей горной дороге. Так, по крайней мере, с бесчувственной обстоятельностью докладывал телеэкран. И вновь подтвердилось, что расстоянием между взлетом и падением бывает лишь один шаг…
Николай Григорьевич принялся вздыхать по поводу несправедливых несчастных случаев и беспричинных ударов "в результате одного неверного поворота руля".
Мне хотелось сказать, что чаще такие удары наносят люди. И вновь вспомнить историю с Эфросом… Но он и так чувствовал, что я думаю об этом. И жена его напряженно ощущала как бы присутствие той давней драмы.
Слова были уже не нужны.
- Вы слышали, дочь Егорычева живет в Америке! Кажется, даже стала гражданкою США, - огорошили меня в Нью-Йорке.
- Какого Егорычева?
- Того… того самого!
Вот уж политическая фантасмагория: дочь Сталина доживает в каком-то швейцарском монастыре, дочь Егорычева - в Америке… А отцы-то их не то что людям и мыслям, а и, повторюсь, птицам пытались перекрывать пути в зарубежье…
ЛЮБИМЫЙ ЦВЕТ - СЕРЫЙ
Из блокнота
Полагаю, никаких закадычных друзей у Михаила Сергеевича Горбачева не было.
Время от времени появлялись "верные единомышленники". Но оказывалось, что президент и генсек "едино мыслил" с ними лишь до поры.
Однако нашлись в конце концов и такие, которым Горбачев доверился полностью: Янаев, Крючков, Болдин, Язов, Павлов, Лукьянов…
Чем заслужили абсолютное доверие эти пятеро? Исходя из чего подбирал генсек и президент "приближенных", по какому принципу формировал он свое окружение? По тому же, что и предыдущие вожди коммунистической партии и советского государства.
Надо было неукоснительно соответствовать определенным условиям… Во-первых, быть (или казаться!) глупей и неприглядней вождя. Во-вторых, не иметь ни своего, ни чужого мнения, кроме замыслов своего хозяина и фанатично, с закрытыми глазами следовать им: перестройка - пожалуйста, антиперестройка - будьте добры…
Валерия Болдина я знал по редакции газеты "Правда", где он руководил сельскохозяйственным отделом. Что-то пописывал… В частности, речи и доклады для секретаря ЦК КПСС по сельскому хозяйству Михаила Сергеевича. На этой почве - не скажу "плодородной", но, безусловно, сельскохозяйственной - они и сошлись. Болдинские недоброжелатели злонамеренно утверждают, что фамилия Болдин происходит от ругательного "балда". Намекают на что-то обидное… Но Болдин "балдой", то есть отпетым дураком, никогда не был. И умным не слыл… Как большинство ближайших помощников Горби, он был никаким. Хотя в любознательности Валерию Болдину не откажешь: у него обнаружили магнитофонные записи не только государственных акций правительственного уровня, но и акций интимных, постельных того же самого ранга. Руководитель секретариата, а по сути - всего аппарата генсека и президента, желал быть в курсе всех проявлений и возможностей коммунистических лидеров.
И Язов был никаким… Разве что лицо выделялось красно-бурым цветом. Какая-то краска, значит, все же была, и свидетельствовала она о том, что Язов тоже был не дурак… выпить. С ним я лично знаком не был: писатели с маршалами редко общаются. А вот с Янаевым приходилось встречаться… Он долгие годы возглавлял комитет молодежных организаций ЦК комсомола. Что за комитет? Что обязаны уметь его лидеры? Многозначительно опрокидывать себе в рот бокалы на приемах многочисленных зарубежных делегаций. Естественно, за мир и дружбу между народами. Провозглашать тосты за то же самое и вдали от отечества, представляя "авторитетные советские делегации". На такой вот почве - не сельскохозяйственной, как с Болдиным, а на бокало-рюмочной - сошлись Миша и Гена. Спиртное очень сближает… А Михаил Сергеевич, рассказывают, выпить в ту пору любил! Потому-то и принял несколько позже оглашенный антиалкогольный закон, положив начало мощной индустрии самогоноварения и процессу тотального ограбления советской казны и личных бюджетов советских граждан.
Одним словом, и Янаев ярких примет не имел, чем, мне кажется, и добился высочайшего доверия президента, который сумел-таки (не без усилий, с третьего или четвертого захода) продвинуть его аж в вице-президенты. Янаев стал "вторым человеком" в стране. Примитивный бабник и выпивоха… Другими достоинствами он не блистал. На выборах будущий вице-президент, правда, поразил даже видавших виды депутатов своей безыскусной доверительностью. На вопрос по поводу состояния его физических сил Геннадий Иванович ответил: "Спросите у моей жены!" Впрочем, может быть, это было приступом юмора? Или на нервной почве… Сколько на свете самых разнообразных почв!
Безграничное доверие к Павлову возникло, вероятно, благодаря тому, что его неказистая антипатичность себя даже и не скрывала, а, наоборот, всячески выпячивала: не лицо, а ряшка (как говорят в народе, "не оплюешь"); лоб в отличие от раздутых щек узкий, почти незаметный, волосы - колким, иглистым, боксерским бобриком. Одним словом, как сказал сатирик: "Лицо, не обезображенное интеллектом". На фоне Витте и Столыпина, которые тоже были премьерами на Руси, этот премьер внешне, как видим, проигрывал. Ну, а внутренне? Что у него было внутри и было ли там вообще что-нибудь? Никто точно не знал. Скрывал Валентин Павлов, усиленно скрывал все, чему внутри быть положено: ум, душу, сердце… Когда он служил министром финансов, один из его заместителей, человек бесстрашно-принципиальный, мне сказал:
- Представляете, в министерстве я числюсь героем: захожу в кабинет к министру, не записываясь за неделю.
Он считал очереди явлением до того естественным, что даже своих заместителей в очередь выстроил.
- Бюрократ?
- Король бюрократов!
Бывшая сотрудница Госплана так отозвалась о Павлове, которого наблюдала в начале его карьеры:
- Валентин? Полный был очень, неповоротливый. Неуклюжий… А больше ничего о нем сказать не могу. Не запомнилось как-то…
Еще один из ближайшего окружения, Владимир Крючков, в иносказательном смысле краску имел: он был забрызган кровью венгров, восставших против "социалистического рая" в 1956 году.
Сотрудник советского посольства в Будапеште, Крючков собственноручно, быть может, не вешал и не расстреливал. Но провоцировал то и другое.
Сделавшись председателем КГБ, Крючков официально произнес про кого-то фразу, которая заставила меня содрогнуться:
"Мы его даже не расстреляли". Значит, расстрел, уничтожение людей были для него делом привычным. Он упрямо пытался вернуть страну в эпоху шпиономании, запугивал всеми на свете спецслужбами, кроме своей. Внешность у него была вызывающе иезуитская… И несмотря на все это, Крючков заслужил абсолютное доверие главы государства.
Представители ближайшего окружения однажды окружили Михаила Сергеевича… окружили тем враждебным, хоть и загадочным, кольцом, которое именуют "августовским путчем".
Таких вот - бесцветных, безликих - Горби почему-то не остерегался… Он упорно не постигал (не желал постичь!), что личности истинные, выдающиеся - подобные Сахарову - переворотов не замышляют, брезгливо отвергают закулисные интриги и тем более - заговоры. Людей столь глобального уровня Горби боялся, а ничтожества казались ему своими, понятными и надежными. Это горчайшее заблуждение, традиционное для коммунистических лидеров, дорого обошлось Горбачеву. Впрочем, я убежден: вернись он сейчас на прежние посты, все пошло бы так же, по-старому. Ну, не близки ему люди высокого стиля, и не в состоянии он понять, что "низкий" уровень умственного развития и общения сопряжен и с другой - всяческой! - низостью.
Что поделаешь, патологическая боязнь личностей - непременная и неизлечимая болезнь коммунистических вождей. Даже Хрущев, который (повторюсь!), хоть и не до конца, но первым разоблачил Сталина, поднял "железный занавес" и, при всех своих шараханиях от "оттепели" к политическим заморозкам, свершил много доброго и хорошего, даже он опасался не Полянского с Брежневым и Подгорным, которые его и предали, а испугался великого полководца, маршала Жукова, который бы, думаю, его защитил.
Не терпели руководящие большевики личностей. Их преследовало необъяснимое желание опираться на… пустоту.
Почему я так много слов и даже глав уделил Горбачеву? Потому что и надежд с ним было связано очень много. Кое-какие сбылись… Бесспорно сбылись!
Да, Горбачев был первым генсеком, пытавшимся не только провозглашать, но и воплощать идеалы свободы.
Но отчего осталось столько разочарований? Отчего? Чтобы убедительно ответить, нужны многотомные исследования.
Я же хотел хоть в чем-то разобраться, обращаясь к фактам, порою вроде второстепенным, но, на мой взгляд, весьма показательным. А кроме того… Когда речь идет о главе государства, ничего второстепенного нет.
"А КСТАТИ…"
Из блокнота
"Ты - мне, я - тебе", - это крайне, до отвратительности цинично выраженная формула взаимоотношений. Хотя она могла бы таить в себе и совсем не постыдную суть: разве не на фундаменте взаимопонимания, взаимозаботы только и может взрасти благородное человеческое братство? А семья, если она семья? Один приходит на выручку другому, один другому протягивает руку… И это лишено отталкивающей блатнерской окраски. Слово многое определяет: оно может, увы, придать и естественным, вполне закономерным чувствам и отношениям между людьми совершенно противоположное значение. Способно опошлить, очернить (как в других случаях способно возвысить!)
"Ты - мне, я - тебе", - это формула, которую уже не отмыть, потому что она олицетворяет собою не бескорыстную взаимоподдержку, а блатнерскую круговую поруку. Или же отношения этакого "взаимоплатежа". Чтобы показать, как это почти на каждом шагу происходило в бывшем Советском Союзе, расскажу об одной истории, едва ли не главным действующим лицом которой стал, по воле настырных обстоятельств, я сам. Основные события того полукомедийного спектакля произошли в течение одного дня. А день, как известно, начинается с рассвета…
Рассвет, к тому же очень ранний, был буквально оглушен настойчивым телефонным трезвоном: первых звонков я во сне не расслышал, последующих в полусне отчетливо не разобрал… Но телефон не отступал, пока я не снял трубку. Звонил ответственный секретарь одного из "средств массовой информации":