* * *
19 декабря в институте проводилось открытое заседание Ученого Совета, на котором члены совета и многочисленные сотрудники собрались заслушать доклады по работе И.В. Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР". Выступили профессор В.П. Цыбасов, старший преподаватель Н.И. Мании, профессор Б.Б. Гуляев и другие, более детально рассмотревшие некоторые аспекты, затронутые в новом труде руководителя страны.
Мы, студенты, уже обсудили этот труд И.В. Сталина на прошедших семинарах и знали, что в этой работе автор исследования сформулировал основной экономический закон социализма, который в редакции И.В. Сталина звучит следующим образом: "обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники".
То есть, целью социалистического производства является не прибыль, а человек с его потребностями. Поэтому среди студентов – участников этого обсуждения, никто не сомневался, что эта работа указывает дальнейший путь развития нашего социалистического государства.
Однако, как выяснилось, на заседании Ученого совета среди выступавших был профессор Борис Николаевич Окунев. Выступил он нестандартно, стал возражать коллегам и критиковать их и при этом цитировал Зинаиду Гиппиус, что было для нас странно. Нам, второкурсникам, было известно, что проф. Б.Н.Окунев выдающийся специалист-баллистик, ученый мирового значения. Потом уже мы узнали подробности его научных достижений. Борис Николаевич Окунев – основатель Ленинградской баллистической школы, автор более двадцати монографий, сорока учебников, два из которых он написал в период блокады Ленинграда, заведующий кафедрами в ЛВМИ и Военно-морской академии, преподающий в ЛГУ и Политехническом институте, консультант множества специалистов оборонных предприятий, участник многих разработок для военно-промышленного комплекса. Докторская степень ученого ему была присуждена без защиты диссертации.
Узнали мы про дискуссию из институтской газеты, где вышла статья с резкой, в духе того времени, критикой Окунева:
"Фальшиво прозвучало на Ученом совете высокомерное, развязное по форме и путаное по существу выступление профессора Б.Н. Окунева.
В своем выступлении профессор Окунев сетовал на то, что у нас приводятся элементарные примеры, повторяющие общеизвестные истины.
Желая продемонстрировать свою "эрудицию", "примитивизм" докладчиков и показать более "сложные", "яркие" и "красочные" примеры из научной деятельности в марксистско-ленинской теории, профессор Окунев использовал трибуну для пропаганды реакционной религиозной мистики и упадничества. Профессор Окунев привлекает в качестве "гиганта" диалектического мышления декадентку Зинаиду Гиппиус, злобную реакционерку, врага советской власти, и со страстным пафосом декламирует с трибуны ее пошлые, мистические стишки.
Профессор Окунев утверждает, что "законы науки являются продуктом нашего сознания". Это же есть чистейший субъективный идеализм Канта, Маха и других старых реакционеров в философии.
Мы бросились в библиотеку, посмотреть, кто такая Зинаида Гиппиус, о которой, естественно, никто из нас не слышал. То, что мы нашли о Зинаиде Гиппиус и её муже Дмитрии Мережковском не могло развеять нашего недоумения: эмигранты, ярые антисоветчики, дружили с Муссолини, поддерживали Гитлера… Только много лет спустя, многое прояснилось. Мережковский и Гиппиус – видные деятели Серебряного века русской поэзии – были религиозными мистиками. После смерти ученого родственники намекали, что до революции Б.Н. Окунев являлся старостой церковного прихода. Тогда стало понятным, почему профессор разделял взгляды 3. Гиппиус. Б.Н. Окунев был к тому же широко образованным интеллигентным человеком с широкими интересами, знал литературу, живопись. После его смерти от него осталась коллекция картин, которую его дочь Кира Борисовна, тоже, кстати, преподававшая в Военмехе на кафедре математики, передала в Русский музей.
Но тогда у многих в институте возникли опасения о самых серьёзных последствиях, которые могли бы появиться после этой полемики.
Статья в газете, подписанная секретарем партбюро Л. Макаровым, мне вначале показалась очень резкой. С Леонидом Андреевичем я был знаком с первых дней учебы в институте. Дело в том, что когда я еще успешно учился в Ижевском индустриальном техникуме и когда нас перевели на новую закрытую специальность ПУАЗО, однажды меня пригласила на беседу член партбюро техникума Лариса Ипатьевна Чуракова. Поговорив со мной о моих текущих делах по учебе и планах на будущее, она сообщила мне, что в партийном бюро техникума сложилось мнение о возможности приема меня в члены ВКП(б). Это было очень неожиданное предложение. В комсомоле я состоял еще со школы, но в этом я мало отличался от сотен и тысяч других юношей. Не быть комсомольцем, значит что-то у тебя, не как у всех… Тогда я сказал Ларисе Ипатьевне, что еще очень молод, на она ответила, что партии нужны и молодые люди и посоветовала поговорить с отцом на эту тему и сообщить ей наше решение.
– Отец у тебя хоть и беспартийный, но оружейник, передовик производства. Он сможет дать тебе правильный совет, – сказала она напоследок.
Отец, после объявления моей новости, долго молчал, несколько раз задумчиво прошелся по комнате, потом сказал, что я должен понять следующее – будучи членом партии надо иметь что-то такое за плечами, чего не имеют другие. Нужно выполнять дополнительную работу, скорее всего, политического характера. Готов ли к этому? Вместе с тем, – добавил он, – нам приятно, что ты на хорошем счету в техникуме. Такие предложения делают не каждому. Думаю, что в твоей будущей жизни это будет необходимо, так как задачи перед страной стоят просто громадные.
Итак, меня в начале четвертого курса техникума приняли кандидатом в члены ВКП(б). По прибытии в ЛВМИ, я должен был встать на партийный учет. Отыскал партбюро института (а оно оказалось в Розовом зале), вошел в помещение, где технический секретарь партбюро пригласила меня на беседу с секретарем партбюро института Леонидом Андреевичем Макаровым. Он тепло со мной побеседовал, в том числе об Ижевске, его оборонной промышленности. Рассказал о выпускниках вуза Д.Ф. Устинове, А.П. Чекинове, занимавшем высокий партийный пост в Ижевске. Об этих людях я тогда еще ничего не знал. "По истечении партийного кандидатского стажа, будем ставить вопрос о приеме тебя в члены КПСС", – сказал мне тогда на прощание Леонид Андреевич.
Срок этот прошел быстро, не успел я оглянуться, как уже оказался на партбюро факультета "А", где секретарем был Г.И. Гордеев. Выглядел он строго, особенно усиливали это впечатление очки с круглыми стеклами. Все шло своим чередом, но вдруг он с неодобрением бросил реплику: "Молодой, еще ничего не сделал, а уж в партию". Я опешил, не знал, что и сказать, а он тем временем спросил: "А что делал твой отец, когда в Ижевске был белогвардейский мятеж?" Я затруднился ответить на этот вопрос. Что там происходило, я не имел никакого представления. Короче говоря, мой прием в члены партии был отложен на целый год. Было решено, чтобы кандидатский стаж я прошел уже в Военмехе. Также я должен был получить письмо от отца с объяснением того, где он был и что делал, когда произошло это событие. Только потом я узнал, что Г.И. Гордеев был из Воткинска – города, расположенного в 60 километрах от Ижевска. А когда состоялся мятеж, меня еще и на свете не было. Вот таким бдительным секретарем оказался Г.И. Гордеев, что задержал мой прием в партию на целый год. Я тогда заходил к Л.А. Макарову, и он сказал: получишь письмо от отца, и мы вернемся к вопросу о твоем приеме.
Много лет спустя я узнал, что после Победы Л.А. Макаров был главным уполномоченным в советской зоне оккупации в Берлине по линии КГБ, и это ощущалось в разговоре с ним, – речь неспешная, негромкая, основательная. Повторный прием в члены КПСС прошел без замечаний, письмо от отца о том, где он был и что делал во время мятежа никаких дополнительных вопросов не вызвало.
А тогда для Б.Н Окунева всё обошлось. Видимо, его научный авторитет и значение для ВУЗа были более важны, чем мнение бывшего главного уполномоченного.
* * *
Последняя декада декабря как всегда прошла за получением зачетов. В эту сессию их было девять. Все благополучно, а по черчению даже оценка "отлично".
В теплой компании мы встретили новый 1953 год. У моего земляка Росима Галеева была семиструнная гитара. Конечно, вначале открыли бутылку шампанского, не забыли и про напитки покрепче. Основная закуска по-уральски – пельмени. Для мужской компании это самый подходящий ассортимент.
Вспомнили под гитару любимые песни, меня попросили исполнить романс "Лимонная роща, каскад водопадов…". Отказываться я не стал. В общем, посидели хорошо, по-домашнему.
Уже после Нового года началась экзаменационная сессия. Экзаменов теперь было пять, на этот раз только по курсу "Обработка металлов давлением" я заработал "отлично", а по остальным "хорошо".
В этот раз я знал, чем буду заниматься в зимние каникулы. Дело в том, что еще весной прошлого года к нам в группу приходил Иван Морозов с ребятами из студенческого научного общества.
Разговорились. Я вспомнил, как мы на станции юных техников в Ижевске сами изготовили пульсирующий воздушно-реактивный двигатель, удачно подобрав марку жаропрочной стали для гибкого клапана, закрывающего входные воздушные отверстия во время горения топлива в камере. Они очень заинтересовались этим, и я пообещал, что на каникулах, когда буду дома, возьму этот двигатель с собой. Если у нас будет такой двигатель, сказали они, мы создадим в институте экспериментальный стенд и начнем на нем отрабатывать оптимальные режимы работы, чтобы усовершенствовать саму конструкцию. Идея показалась мне интересной.
Экспериментальная лаборатория СНО находилась в небольшой комнате на первом этаже в корпусе "Ж". Посередине комнаты был установлен металлический экран, отделяющий экспериментальную зону от экспериментаторов. В нем были проделаны окна, чтобы наблюдать за работой двигателя, через которые можно сделать фотографии струи газа, вытекающую из цилиндрического сопла. Сам двигатель на кронштейнах крепился с обратной стороны экрана. В безопасной зоне находился бачок с топливом, автомобильный карбюратор, регулирующий подачу горючего в камеру сгорания, и электрическая часть, подающая ток на автомобильную свечу, ввернутую в корпус камеры сгорания. Перед головной частью был смонтирован достаточно мощный настольный вентилятор, который обеспечивал наддув двигателя в период его запуска. Трехрежимный вентилятор можно было передвигать, меняя расстояние до двигателя.
После нескольких дней работы мы запустили двигатель, чему все очень обрадовались. Даже старшекурсники с интересом наблюдали работу двигателя. Затем мы начали улучшать эту модель. Следовало оснастить его датчиком давления, термопарами, устройством для измерения тяги двигателя и регулируемой системой подачи топлива. Этим мы и занимались на каникулах, которые завершились очень быстро.
В новом семестре нам добавили курс "Теория машин и механизмов" (ТММ). Студенты шутили над аббревиатурой: "Тут моя могила". Мне же эта дисциплина не показалась сложной. Что страшного в обычном исследовании кинематических характеристик различного рода механизмов?
Хорошо запомнилось, как 14 мая 1953 года состоялось отчетно-выборное партийное собрание института. С докладом о деятельности партийной организации за отчетный период выступил секретарь партийного бюро Л.А. Макаров.
Для меня, недавно принятого в члены КПСС, это было первое отчетно-выборное собрание, и я волновался, входя в актовый зал. На сцене располагался президиум, в котором сидели заслуженные работники института, участники Великой Отечественной войны, работники экспериментального завода.
Доклад я слушал внимательно. Л. А. Макаров сообщил, что в повседневной практической работе партийное бюро руководствовалось решениями XIX съезда партии, важнейшим произведением И.В. Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР" и его речью на заключительном заседании съезда. Он говорил о идеологической работе, развитии критики и самокритики, улучшении учебной, научно-исследовательской, воспитательной деятельности. Было много выступающих, они поднимались на трибуну и надолго привлекали внимание аудитории. Из зала я вышел ощутившим ритм работы партийной организации института.
* * *
В конце апреля в институте проходила VI студенческая научно-техническая конференция. Студенты готовили для нее доклады на самые разные темы. Выступающих оказалось немало, ведь, как мы узнали на открытии, в кружках и секциях занимается около 450 студентов, а выступить хотели многие из них. Мне запомнились выступление студента Трусова, который сделал доклад о центробежной муфте с переменным передаточным числом, как позже выяснилось, он сам внес много нового и оригинального в ее конструкцию. Интересный доклад прочитала и студентка Панченко. Ее работа называлась "О касательных напряжениях в сверлах", и она ее готовила по заказу промышленного предприятия.
И снова сессия. Впервые экзаменов в списке оказалось больше, чем зачетов: семь против шести. До 26 мая все зачеты были получены (как всегда по черчению получил "отлично"). По экзаменам две отличные оценки, остальные хорошие.
Так, два курса обучения в Военмехе остались позади.
За эти годы мы получили не только солидный объем знаний по общеобразовательным дисциплинам, но и довольно обширную неофициальную информацию по нашей будущей специальности: куда могут направить на работу, что лучше – идти в цех, либо в конструкторское бюро. Об этом мы разговаривали со студентами старших курсов. От них мы узнали, что учиться лучше в первом потоке нашего курса, так как там готовят специалистов по ракетам с жидкостными ракетными двигателями, а на втором потоке – по ракетам с твердотопливными ракетными двигателями. Вся штука была в том, что ракеты с твердотопливными двигателями, типа "Катюш" военного времени, конструктивно значительно проще, а вот ракеты с жидкостными двигателями – наподобие немецкой ФАУ-2 – массивные и рассчитаны на большую дальность полета. Мы долго обсуждали с сокурсниками, где интереснее учиться. Потом время все расставило по местам. Последующая работа в ракетной технике подтвердила только одно: все ракеты были сложными.
И все же у меня возникло желание перейти в первый поток. Окончательное решение было принято после того, как я нашел единомышленника в лице А. Готовко. Вдвоем мы направились в деканат и изложили нашу просьбу заместителю декана Михаилу Семеновичу Кукушкину. Он нас внимательно выслушал, затем довольно долго перелистывал какие-то журналы, размышлял, но в конце концов сказал: пишите заявления на имя директора.
На наших заявлениях он поставил резолюцию, и я заметил, что на заявлении А. Готовко проставлено обозначение группы А-826, а на моем – А-828. Михаил Семенович обратил наше внимание на то, что первый поток через два дня уезжает на ознакомительную практику в Днепропетровск, и мы должны будем связаться до отъезда со своими новыми академическими группами. Мы это указание выполнили в тот же день.
Нас ждала ознакомительная практика в Днепропетровске. Здесь находились очень крупный завод и конструкторское бюро, где уже работали многие выпускники Военмеха. Настроение было приподнятое – южный город, река Днепр, предприятие по нашей специальности. Лучше ничего не придумать.
В дорожный саквояж, помимо вещей, я положил интересную книгу и солидный пакет съестного. В вагоне внимательно изучил расписание станций, которые предстояло проехать: Москва, Тула, Орел, Курск, Белгород, Харьков и наконец Днепропетровск – вся европейская часть страны с севера на юг. Раньше в этих городах бывать не приходилось, но и теперь меня ждали только непродолжительные остановки, вокзалы и привокзальные площади. Но ничего, успокаивал себя я, впереди еще целая жизнь, все успеем!
В нашем вагоне образовались теплые компании, где-то быстро накрыли столики, ведь в путешествиях пробуждается хороший аппетит. У кого-то пиковые дамы сражались с бубновыми королями, а кто-то негромко исполнял на гитаре болеро. Незаметно, под мерный стук колес улетали часы беззаботной жизни.
Москву проехали около четырех утра, все спали. Так что в тот раз увидеть столицу не довелось. После подъема меня ждал плотный завтрак и обычная вагонная жизнь с шахматами, книгами литературных классиков и детективами и еще, конечно, медленно изменяющимся ландшафтом за окном. Глазу было заметно, как природа медленно, но верно превращается из северной в южную. Следить за этой метаморфозой было интересно. Довольно часто в поле зрения попадали необозримые поля пшеницы, пересеченные лесозащитными полосами, и еще представители южной флоры – пирамидальные тополя.
В Днепропетровск приехали в десятом часу утра. Увидели вокзал с колоннами. Нас встретил представитель отдела кадров предприятия и направил в гостиницу "Южная" недалеко от завода.
Следующим утром на проходной нас всех сфотографировали для пропусков. Бросилось в глаза, что вахтеры на предприятии – военные, призванные из среднеазиатских республик, с непроницаемыми лицами. Глядя на пропуск, они у каждого спрашивали фамилию, отдельно имя и отчество. Данные следовало называть громко и отчетливо. Наконец, все прошли на территорию и собрались у Доски почета. На крупных фотографиях, как водится, были запечатлены передовики производства.
И вдруг (такое бывает только в кино!) из проходной выходит та самая Нина, с которой я так хотел подружиться в Ижевском техникуме. Я чуть не побежал к ней. Но остановился. Было видно, что она ждет ребенка. "Значит, она уже замужем и все твои мечты напрасны", – подумал я грустно. Не заметив меня, она прошла куда-то внутрь завода. Промелькнула мысль, что я теперь знаю, в каком городе она живет, и на каком предприятии работает. Новая вспышка радости – и опять: "Зачем мне это знать? У нее теперь своя семья, ты ей теперь совершенно не нужен".