- Не споткнись, - сказал майор, ныряя куда-то вниз. Я последовал за ним, и едва не пропахав задом по земле, стал опускаться по крутой тропе, которая вела до уреза воды, исчезая на берегу маленького заливчика, который сверху было и не приметить. На его глади болталось сооружение, которого раньше видеть мне не приходилось: низко сидящее на воде почти круглое судно; над палубой, заваленной мотками канатов, возвышалась небольшая рубка, а на корме стояла закрытая брезентом какая-то штука, весьма смахивающая на орудие.
- Привет, майор, - сказал какой-то замурзанный мужик, вынырнув из дырки на палубе. - Я уже заждался. А это кто с гобой?
- Привет, боцман, - ответил майор, он же дядя Сима. - Ожидание кончилось, запускай двигун. А это… ну, скажем, наш помощник.
Боцман деловито смерил меня взглядом с головы до ног и осведомился, как у меня обстоит дело с рвотными спазмами. Я ответил, что до сих пор бог миловал, на что мой собеседник хмыкнул и сказал, что на этом корыте самого господа бога (так он выразился) вывернет наизнанку.
Мы спустились в узкую каютку, где майор показал мне лавочку шириной в два спичечных коробка и предложил устраиваться "как дома". Я по-прежнему ничего не понимал, ровным счетом ничего, кроме того, что спрашивать не имеет смысла - так и так я буду оставаться в неведении до последней минуты, а когда эта минута придет, я буду знать только то, что мне сочтут нужным сказать, и ни капли больше.
- Значит, по-японски тянешь? - спросил майор, с кряхтением стягивая сапоги.
- Тяну, - согласился я.
- Ну, скажи что-нибудь, - попросил он.
- Чего прикажете? - с нажимом осведомился я, ибо в армии, особенно младшие офицеры, терпеть не могут таких неопределенных полуприказов-полупожеланий.
- А что хочешь. Ну, например… а за окном хорошая погода, мне месяц светит прямо с небосвода. Можно не в рифму.
- Пожалуйста, - выдал я заказ. - Чистый спокойный свет льет с неба луна, с горных вершин летит ветерок. Примерно так. - Естественно, по-японски.
- Годится, - с удовлетворением сказал майор и снова закряхтел, стаскивая второй сапог. - Словом, так, лейтенант, - теперь он говорил серьезно, - скоро мы встретим одного человека. Как скоро, сказать не могу. Это зависит от погоды и от нашего боцмана. Времени у нас будет… ну, скажем, не очень много. Твоя задача - сразу же выслушать, что он скажет. Выслушать и зафиксировать. Слово в слово. И тут же сообщить мне. Задание ясно?
- Ясно, - ответил я.
- А теперь ложись и спи. Когда надо будет, я тебя подниму.
Ничего себе ситуация. К начальству, к его приказам и повелениям я всегда относился не без юмора, чтобы не сказать больше, но старался без нужды с ним не спорить, помня старую пословицу, чем кончается попытка плевать против ветра. Но этому невидному лысоватому майору я подчинился без каких-либо возражений и когда он приказал спать, я заснул в мгновение ока. Потом уже, через много лет, я встретил персонажа, который мне напомнил Серафима Николаевича. Это был Сикорски. Чему я не удивился, узнав, что Стругацкий-старший служил в то же самое время недалеко от меня.
Не припомню, сколько я спал, загипнотизированный приказом этого чертового майора. Смутно припоминаю, как шлепались о борт волны и мерно рокотал двигатель, от которого по всему корпусу шла мелкая дрожь. Я проснулся от внезапно навалившейся тишины, с которой так хорошо знакомы все плавающие и путешествующие - смолк двигатель. Прибыли.
Продрав глаза, я вылез на палубу. Сквозь клочья тумана просматривалось какое-то каменистое побережье, но провалиться мне на месте, если я тогда соображал, куда нас занесло после ночного путешествия. Майор и боцман стояли у борта, опираясь на провисшие леера, и напряженно всматривались вдаль.
- Рановато еще, - неопределенно сказал боцман.
- Вроде так, - согласился майор и посмотрел на светящийся я циферблат своих часов. - Кузьмич, у тебя перекусить что-нибудь найдется?
- А как же, Серафим Николаевич, - с готовностью отозвался боцман. - Не без этого. Внизу уже все готово.
Мы еле разместились в судовом камбузе - если позволительно столь высокопарно называть крохотный закуток рядом с каютой - сидя чуть ли не на коленях друг у друга. Я уже нацелился на горячую дымящуюся кашу с подливкой, как внезапно майор насторожился и отложил ложку.
- Пожалуй, не стоит, - сказал он. - Потом поедим. Что-то аппетита у меня нет.
Отложил ложку и я. В желудке похолодело, и его свело спазмой. Мне стало как-то не по себе. Хотя отсутствием аппетита я не страдал, но вспомнил советы бывалых людей, что если уж получишь пулю в живот, то лучше на пустой желудок.
- Что мне еще от тебя надо? - задумчиво сказал майор. - Так… Ты эрликон знаешь?
Еще бы мне его не знать. Маясь от безделья, я не раз заходил в учебный класс, чуть ли не половину которого занимала модель эрликона в натуральную величину. Разобрать и собрать его я, конечно, не смог бы, но зарядить, навести и вести огонь, примостившись на вращающемся сидении - это я мог бы сделать с закрытыми глазами, прошу прощения за шутку.
Я, естественно, не стал вдаваться в подробности и коротко ответил:
- Знаю, товарищ майор.
- Стрелял из него?
- Не доводилось.
- Может, и доведется. Так что готовься.
Мы помолчали.
- Время, - сказал майор. - Пошли наверх.
Мы снова выбрались на палубу. Наше суденышко покачивалось на прибрежной зыби, и ее брызги долетали до наших сапог.
- Вот он, - спокойно сказал боцман. - Глянь, Николаевич.
- Где? - резко переспросил майор.
- А вон, бежит меж камней.
Майор вскинул бинокль, хотя и без оптики можно было разглядеть, как меж огромных валунов то появляется, то снова исчезает белая повязка на голове бегущего человека - видно было, что он ищет спуск к воде.
- К орудию, - тихо сказал майор и, то ли избавляясь от утренней стылости, то ли просто разминаясь, зябко повел плечами. - Кузьмич, подтащи-ка ему боезапас.
Пока я стаскивал брезент с четырех стволов эрликона и устраивался на дырчатом металлическом сидении, Кузьмич споро притащил откуда-то снизу два длинных деревянных ящика, в которых были сложены уже снаряженные ленты с удлиненными боезарядами с эрликона. Он пристроился со мной рядом.
Майор, едва не переваливаясь за борт, напряженно всматривался в затянутый полосами тумана берег, и наконец я, чуть скособочившись на сидении, увидел, что там происходит.
Человек с белой повязкой на голове, внимательно выбирая себе дорогу, бежал к воде, пока его преследователи, не тратя времени на поиски удобного пути, настигали его по пятам. До нас доносились приглушенные туманной пеленой звуки автоматных очередей.
- Отрезай! - крикнул майор, махнув мне рукой. - Отрезай их, не позволяй залечь!
Длинной очередью я отсек преследователей от беглеца, но сразу же понял, что имею дело отнюдь не с новичками. Они тут же поняли, что огонь ведется не столько на поражение, сколько отсечный. Часть из них залегла за камнями и стала поливать меня из автоматов, пока остальные продолжали преследование.
Попасть в меня было не так легко, но все же мне пришлось скорчиться на сидении, чтобы стать как можно меньше. На пару секунд я потерял цель, но за это время залегшие рванулись вперед, пока остальные прикрывали их огнем. Беглец слегка прихрамывал на ходу, то и дело скрываясь за камнями. Он толково использовал укрытия, но все же было видно, что пуля его не миновала.
- Шмаляй! - заорал майор. - Коси их! Коси! Кузьмич! Заряжай!
В горячке я не заметил, что отстрелял почти всю ленту, и Кузьмич, сидя на корточках, ловко и споро вставил новую.
Беглец оказался почти у уреза воды, но теперь он был на открытом пространстве и преследователи, укрываясь за камнями, били по нему из всех стволов.
Майор что-то крикнул, но я не расслышал его из-за грохота всех стволов эрликона и звона вылетающих гильз. Я бил прямо по преследователям - они были в сероватых комбинезонах и шапочках с длинными козырьками - и видел, как в воздух взлетали ошметки их тел, разорванных огнем моих пушек.
Отчаянно матерясь, майор поспешно стягивал с себя штаны. Беглец, подтягиваясь на руках, полз к урезу воды; повязка на его голове стала ярко-красной.
- Держись! - рявкнул майор и исчез за бортом. Пловцом он был отменным - его голова, исчезнувшая под серыми волнами, вынырнула лишь в метре от неподвижно лежащего у воды человека; выкинувшись на берег, он рывком сдернул его за собой в воду. Но я не обращал на него внимания. Я сидел как петух на насесте, прячась от шквала пуль лишь за маленьким щитком, и единственным моим спасением было держать берег под непрерывным обстрелом. Что я и делал, лишь краем глаза заметив, как майор вынырнул у борта, придерживаясь за него одной рукой, а другой таща за собой неподвижное тело человека, которому была устроена столь незабываемая встреча.
Кузьмич кинулся к нему на помощь, но майор уже карабкался на палубу.
- Заводи! - выдохнул он, распластавшись на настиле и подтягивая к себе обмякшее тело.
Не знаю, как у Кузьмича это получилось, но он в мгновение ока, как чертик в кукольном театре, провалился в машинное отделение, и в ту же секунду взревел двигатель. Только сейчас я понял, что это было за судно. На этой галоше стояли два авиационных двигателя, и мы, вертикально задрав нос и осев на корму, чуть ли не по воздуху вылетели из бухты. Так как в этом положении я оказался спиной к берегу, то сделал самое умное, что мог в данной ситуации: шлепнувшись на четвереньки, одним броском добрался до трапа и головой вперед нырнул в люк.
На моей лавке лежал спасенный. Сказать, что он был ранен, значило не сказать ничего. Его буквально изрешетило. Кровь из него хлестала ручьем, и мне показалось, что в ране на голове я увидел беловатую поверхность мозга. Майор сидел на полу рядом с ним, переводя дыхание.
- Ну, лейтенант! - выдохнул он. - Пусть он заговорит. Заставь его говорить. Теперь все зависит от тебя, лейтенант! - На какое-то мгновение майор, казалось, потерял сознание, потому что его откинувшаяся голова стукнулась о переборку, но он тут же пришел в себя и, зажимая рукой раненое плечо, оказался со мной рядом.
Я склонился к человеку. Он что-то бормотал. Я наклонился к нему так низко, что почувствовал солоноватый запах его дыхания, и догадался, что так пахнет кровь, которая заливала его лицо и пузырями вздувалась на губах. Я старался уловить каждый звук, который он издавал, каждое слово. И внезапно понял, что ничего не могу разобрать. Ни одного слова. Мне показалось, что я схожу с ума. Фонетика была явно восточной, в этом я мог бы поклясться. НОЯ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЛ. ОН ГОВОРИЛ НЕ ПО-ЯПОНСКИ.
Повернувшись к майору, я только развел руками.
- Что? - впился он в меня взглядом. - Что он сказал?
- Он говорит, - ответил я, - но не по-японски. Майор закрыл глаза и сел на пол.
- Слушай его, - настойчиво повторил он. - Слушай!
Я сидел рядом с ним и слушал, пока у человека, лежащего на лавке, не начались конвульсии, а на губах не стали вскипать и лопаться пузыри.
Сбросив скорость, в открытом море мы опустили его за борт. И пошли себе дальше.
Ходили слухи, что меня представили к Красной Звезде, но я ее так и не получил.
И не спрашивайте меня больше ни о чем. Я сам не знаю, по побережью какой страны я бил из эрликона.
Илан Полоцк по нашей просьбе прокомментировал свою публикацию.
В одну из моих встреч с АНС, году этак в 75-м, мне довелось услышать повествование, которое я передал в виде рассказа "О Пользе иностранных языков" (потом уже, в книжке, он получил более броское название "Гремя огнем, сверкая блеском стали…") - не беру на себя смелость говорить, что это я написал его. Точнее, я записал текст.
Было очень приятно услышать, что это получилось "слово в слово". Никакого диктофона не было, я не делал никаких записей, и если уж говорить об "особом эмоциональном состоянии", то, скорее, оно было не у рассказчика, а у меня, и назвать его можно было обалдение. Аркадий полулежал на диванчике, я сидел у круглого (?) столика у окна. Начал рассказ Аркадий в спокойном повествовательном тоне, и я даже немного заскучал слушать рассказ о незамысловатом армейском быте. Лишь потом я понял, что это был специальный прием умелого потрясающего рассказчика. Когда мое внимание было усыплено, темп повествования начал убыстряться, а после вопроса: "Из эрликона стрелять умеешь?" я, вздрогнув, просто исчез с проспекта Вернадского, оказавшись в тех самых местах. Хотя, может, дело в том, что когда-то я плавал матросом-аквалангистом, предполагаю, именно в тех местах, и очень живо представлял себе место действия…
Была ли такая история в действительности и кто ее герои? У меня нет ответа ни на первый, ни на второй вопрос. Я нередко задавал их Аркадию, но он мастерски уходил от ответов. (Хотя, помнится, когда я просил разъяснений, кто такие Странники и "людены", он лаконично отвечал, что не знает. "Как? - удивлялся я. - Отец не знает, кто его дети?" "Да, вот так, - бывал ответ. - Не знаю и все".)
Но можно поразмышлять. Судя по тому, что Аркадий долго запрещал мне его печатать, какая-то подоплека под этой историей была. Действие происходит в начале пятидесятых годов. Едва ли не самый горячий период холодной войны. В районе Лиепаи сбивают американскую летающую лодку "Каталина", которая "удалилась в сторону моря". Цель этой же лихой операции, как можно предположить, - взять на борт, спасти какого-то нашего резидента или разведчика, обладателя важнейших тайн. Таких, ради которых можно и третью мировую войну начать. Фактически ее и начал "майор Сикорски", открыв настильный огонь из эрликона по чужой территории. По какой конкретно? Может, по оконечности Южной Кореи. Не исключено, по самой Японии. Помню, что пологие северные берега Японии, рядом с которыми мы стояли, именно такие как в рассказе.
Если это так, то можно понять, почему Аркадий лишь усмехался и отнекивался в ответ на мои расспросы, а также запрещал печатать рассказ. Начать третью мировую войну… это, ребята, срока давности не имеет.
Не без гордости хочу сказать, что рассказ вызвал и продолжает вызывать у читателей неподдельный интерес, хотя заслуга в этом сугубо Аркадия Стругацкого.
Конечно, описанные именно в таком ключе события вряд ли имели место. (Взять лишь будто бы покрытое за несколько часов расстояние от Петропавловска до ближайшего чужого берега - а это свыше 1200 км, при том что запас хода небольшого суденышка никак не более 100–200 км.) И тем не менее следует сказать, что этот рассказ АН исполнял среди своих друзей неоднократно и всегда с особенным чувством. Вот что говорит об этом исполнении Олег Шестопалов, математик и эссеист, бывавший у АН: "Именно этот случай мне АН рассказывал. Только у автора все это выглядит веселовато, а на самом деле был ужас от происходящего, от майора этого и от полной невозмутимости боцмана. Полный мрак".
Творчество у АНа настолько плотно переплетается с жизнью, что отделить одно от другого весьма сложно. Сам АН вспоминал:
ИЗ: АНС. В ПОДВАЛЕ У РОМАНА
Биленкин: Правда ли, что все герои ваших произведений взяты из жизни?
А. Стругацкий: С самого начала наша деятельность была реакцией на нереалистичность фантастической литературы, выдуманность героев. Перед нашими глазами - у меня, когда я был в армии, у Б. Н. в университете, потом в обсерватории - проходили люди, которые нам очень нравились. Прекрасные люди, попадавшие вместе с нами в различные ситуации. Даже в тяжелые ситуации. Помню, например, как меня забросили на остров Алаид - с четырьмя ящиками сливочного масла на десять дней. И без единого куска сахара и хлеба. Были ситуации и похуже, когда тесная компания из четырех-пяти человек вынуждена была жить длительное время в замкнутом пространстве. Вот тогда я впервые испытал на собственной шкуре все эти проблемы психологической совместимости. Достаточно было одного дрянного человека, чтобы испортить моральный климат маленького коллектива. Порой было совершенно невыносимо. Были и такие коллективы, когда мы заведомо знали, что имярек - плохой человек, но были к этому готовы и как-то его отстраняли. Я хочу сказать, что нам было с кого писать своих персонажей. И когда мы с братом начали работать, нам не приходилось изобретать героев с какими-то выдуманными чертами, они уже были готовы, они уже прошли в жизни на наших глазах, и мы просто помещали их в соответствующие ситуации. Скажем, гоняться за японской шхуной на пограничном катере - дело достаточно рискованное. А почему бы не представить этих людей на космическом корабле? Ведь готовые характеры уже есть. Мы, если угодно, облегчили себе жизнь. Конечно, по ходу дела нам приходилось кое-что и изобретать. Но это не столько изобретения, сколько обобщение некоторых характерных черт, взятых у реальных людей и соединенных в один образ. Это обобщение и соединение остается нашим принципом, мы будем продолжать так и впредь, потому что принцип довольно плодотворный.
БН тоже вспоминал о том времени:
ИЗ: БОРИС СТРУГАЦКИЙ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОСЫ ("ПОРОГ")
В памяти моей сохранился только один разговор (с моей будущей женой), когда я впервые ясно сформулировал (в т. ч. и для себя) свою заветную мечту: ну, не роман, не повесть, - хотя бы рассказик маленький опубликовать! - и это было бы счастье. Думаю, разговор этот относится к году 54-му.
И поскольку здесь упоминается будущая жена - несколько фактов:
ИЗ: КЕЛЛЕР Н. БОРИС СТРУГАЦКИЙ: С УХОДОМ БРАТА Я СТАЛ ДРУГИМ
Мария Стругацкая:
Ее родители познакомились еще во время учебы в Военном институте иностранных языков (Аркадий Стругацкий изучал японский, Елена Ошанина - китайский. - Авт .), а расписались намного позже. Для обоих это был второй брак.
- Отец впервые женился перед выпуском в 1949-м. После этого отправился служить на Дальний Восток. Про его первую супругу знаю мало - она была дочерью генерала, ехать с ним к месту службы отказалась. Возможно, семья быстро распалась потому, что зять-полукровка (отец был наполовину еврей) не понравился тестю. В конце 40-х годов, на фоне борьбы с космополитизмом, начальство это не приветствовало…
Мама сразу влюбилась в отца. Когда их роман начался, он был лейтенантом, служил в Канске, не имел ни кола ни двора, а она - профессорская дочка. Мама поехала к нему в Канск, потом - на Камчатку. Когда дед отправлял маму на Дальний Восток, спросил: "Зачем тебе такой красивый муж? Может, лучше оставить его любовником?" Папа был красив и женщинам нравился.