- Рэндольф! Помоги мне! Сними ее! - Голос стал грубым и хриплым - совсем чужим.
Он отчаянно вглядывался в прорези.
- Рэндольф! Твоя взяла! Сними с меня эту маску!
Маски хихикали и приплясывали перед ним. Они медленно кружили вокруг, широко разевая рты. Он все никак не мог найти брата. Его нигде не было видно.
И тут, с чувством нарастающего ужаса, он увидел, как маски отвернулись от него. Они завертелись на месте и, не переставая хохотать, устремились к распахнутой входной двери.
В считанные мгновения маски исчезли. Растворились во мраке ночи. Лишь отголоски злобного хохота еще доносились из темноты.
- Рэндольф?
Он отвернулся от двери. Принялся озираться по сторонам.
- Рэндольф?
Его брат тоже исчез.
7
Уильям запрокинул голову и заревел диким зверем. Он ощущал, как волна за волной прокатывается по телу лютая злоба; грудь, казалось, вот-вот взорвется.
Он дергал, и тянул, и бил по отвратительной маске. Но не мог сдвинуть ее ни на дюйм. Кожа маски приросла к его лицу намертво. Отныне это была его кожа.
Зло маски наполняло его гневом, неистовой яростью, такой могучей, такой всепоглощающей, что сдерживаться больше не было сил.
Завывая от бешенства, Уильям с оглушительным грохотом захлопнул дверь. Взмахом руки снес со столика вазу; она грянулась об пол и разлетелась вдребезги. Затем он обеими руками поднял стол и с размаху швырнул его в камин.
Он схватил обеими руками обеденный столик и принялся крушить им застекленные шкафы вместе с хранившимся там фарфором. Он вихрем пронесся по комнате, сметая с полок книги, срывая сами полки, сокрушая и разнося вдребезги все на своем пути.
Голыми руками он разбивал лампы и раздирал гардины. В считанные минуты уютный дом был варварски разгромлен, повсюду валялись груды битого стекла, переломанной мебели и осколков посуды вместе с разодранными пополам картинами.
Тяжело, с присвистом дыша, он продолжал ломать и крушить, пока в комнату не вбежал на полусогнутых ногах Гензель. Испуганный пес опустил уши и поджал хвост.
- Гензель! - зарычал Уильям. - Гензель! - При виде собаки его ярость несколько улеглась. Пес не сводил с него настороженных глаз, не смея приблизиться.
- Смотри, Гензель, что он со мной сделал… Погубил меня Рэндольф… Погубил!
Он потянулся к собаке. Но Гензель заскулил и отпрянул.
- Ты не узнаешь меня больше?! - воскликнул Уильям. - Ты не узнаешь меня из-за этой проклятой маски!
И снова он терзал маску, тянул ее, рвал обеими руками с лица.
Снимайся. Снимайся. Снимайся же!
С невероятным, чудовищным приливом сил, Уильям рванул ее в последний раз. И когда маска, наконец, поддалась, разинул рот в страдальческом вопле. Маска оторвалась от лица с громким треском раздираемой плоти.
Уильям вновь завопил, когда невыносимая боль обрушилась на голову и разлилась по всему телу. Он видел, как с головы полетели в разные стороны кровавые брызги. Подняв маску перед собой, он увидел налипшую изнутри кожу. И понял, что натворил.
Он понял.
Вместе с маской я сорвал собственное лицо!
Он повалился на колени. Боль была нестерпимой. Ноги его не держали.
Я сорвал собственное лицо. Вот единственный способ снять маску.
И теперь я умру.
8
Уильям стиснул маску в руке, сминая вместе с нею куски собственной плоти. Все вокруг было залито кровью.
Я не могу допустить, чтобы кто-нибудь еще пал жертвой этой чудовищной маски.
Я должен спрятать ее подальше. Я должен спрятать ее так, чтобы никто никогда ее не нашел.
Раскачиваясь, как пьяный, он поднялся на ноги. Голову словно охватило огнем… она пылала… пылала…
Он увидел Гензеля; тот забился в угол и тихо скулил.
- С тобой все будет хорошо, Гензель… Кто-нибудь… кто-нибудь о тебе позаботится…
Сердце его разрывалось при мысли, что ему придется покинуть Гензеля. Но Уильям понимал, что выбора нет. Он должен защитить людей от злобы ужасной маски.
Изо всех оставшихся сил цепляясь за перила, он поднялся по лестнице на чердак. Кровь хлестала со лба. Она заливала глаза, почти лишая возможности видеть. Он знал, что времени осталось в обрез.
Он вновь упал на колени. Руками нащупал огромный старый сундук, стоявший у стены чердака. Сундук был черный, с золотой отделкой и золотой же защелкой.
Уильям распахнул крышку. Из недр сундука навстречу ему поднялся мощный дух нафталина. Уильям заглянул внутрь. Сундук был туго набит старыми костюмами. Костюмами и масками.
- Должен… спрятать… маску… - прошептал он, чувствуя, как разливается по телу мертвенная слабость.
Он засунул безобразную маску в сундук. Запихнул в самую глубину. Затолкал под кучу старых костюмов. Глубже, глубже, на самое дно. Туда, где никто ее не найдет.
Со стоном он захлопнул крышку. Задвинул на место золотую защелку. Услышал, как она щелкнула. Остаток сил он истратил на то, чтобы придвинуть сундук обратно к стене.
Теперь…
Теперь мне нужно найти место, где умереть.
Он понял, что стоит на коленях возле чердачного шкафа. Глубокого шкафа, который занимал почти всю стену.
Да. Прекрасно.
Он забрался в шкаф. Позволил тьме себя поглотить.
Я умираю. И все равно я буду охранять сундук. Я буду стоять на страже. Я буду стеречь Маску Одержимости.
Даже после смерти я буду хранить ее. Смерть не остановит меня. Я останусь в этом шкафу и сделаю все, чтобы уберечь невинные жертвы от дьявольской маски.
Последним, что слышал Уильям, было жалобное поскуливанье Гензеля за дверью шкафа.
Часть вторая
ИСТОРИЯ ЛУ-ЭНН
40 лет спустя
1
- Не хочу я идти на Хэллоуин к Полли Мартин, - сказала я. - Мне двенадцать лет, считаю, я вправе сама решать, на какие вечеринки ходить.
Я стукнула кулаком по диванной подушке.
- Полли устраивает отстойнейшие вечеринки на Земле. Нет. Во Вселенной. Ее вечеринки - это даже не отстой, они оскорбляют само слово "отстой"!
Мой приятель Девин О`Бэннон рассмеялся:
- Смешная ты, Лу-Энн!
- Ничего смешного! - возопила я. - Я серьезно. Почему весь Хэллоуин должен пойти коту под хвост из-за…
- Вы дружили с Полли еще с детского сада, - напомнил Девин. И запихнул в рот пригоршню попкорна.
- Говоришь как моя мама, - проворчала я. - Если мы сто лет друг друга знаем, это еще не значит, что мы подруги.
Девин что-то пробубнил, но поскольку рот у него был под завязку набит попкорном, я ни слова не разобрала. Вот неряха! Но это ничего. Должна сказать, что все друзья у меня как на подбор - не чудаки, так остряки.
Мы с Девином расположились на противоположных концах дивана в моей гостиной. Оба положили ноги на журнальный столик. Девин беспрестанно зачерпывал горстями из миски приготовленный моей мамой попкорн. Половина зерен благополучно отправлялась к нему в рот, вторую половину по-братски поделили пол и диван.
Моя половина дивана была чистой. Я попкорн не люблю. Я уважаю только сладости. Я знала, что в морозилке лежит коробка шоколадного мороженого. Но мне было лень встать и принести. И лень, и вообще неохота.
- Знаешь, что еще меня бесит в ее вечеринках? - спросила я.
Он усмехнулся:
- Помимо всего?
- Она собирает деньги, - сказала я. - По пять долларов с человека. Почему мы должны платить за скуку? С тем же успехом я могла бы бесплатно скучать и с тобой.
- Спасибо, Лу-Энн. Ты настоящий друг.
По тому, как я поддразниваю Девина, вы наверняка уже догадались, что он мне страшно нравится.
- Пять долларов, - пробормотала я.
- Ну, ты же знаешь Полли. Лишнего бакса она ни за что не упустит.
- Догадайся, какая у Полли любимая игра для вечеринок! - простонала я.
- Неужели в бутылочку?
- Нет. Заткнись. Эта похлеще. Ее любимая игра - это когда все трут лоб воздушным шариком, пока тот не наэлектризуется и не пристанет. А потом смотрят, на чьей физиономии он дольше продержится.
Девин опять рассмеялся:
- Шарики есть? Можем попрактиковаться!
Я дала ему хорошего тычка в бок:
- Чего ты все время ржешь? Ничего ж смешного.
Он выплюнул в ладонь непрожаренное зерно. После чего прилепил его мне на нос.
Я шлепнула его по руке.
- Почему ты ведешь себя, как ребенок?
- У тебя научился.
- Не мог бы ты угомониться?
- Могу попробовать.
Я зачерпнула из миски пригоршню попкорна и высыпала на его курчавые рыжие волосы. Он дико замотал головой, разметав попкорн по всей гостиной.
Как я уже говорила, Девин мне очень нравится. Он весельчак. Не то что Полли Мартин.
Полли хорошенькая, как картинка. Честное слово. Она умница и красавица, сногсшибательная красавица - с этими ее зелеными глазищами и ослепительной улыбкой. Прямо как из рекламы зубной пасты.
Ее беда в том, что она ну о-о-о-о-очень серьезная. Всегда. Нет, положим, иногда она все-таки улыбается, но смеющейся я ее ни разу не видела. Она никогда не шутит. Она никогда не понимает, если ее поддразнивают. Она причисляет себя к "зеленым", печется о спасении лысых орлов, и, вдобавок, вегетарианка. Словом, вы себе представили.
Нет, во всем этом, конечно, нет ничего дурного. Но ведь я говорила - среди моих друзей одни хохмачи, клоуны и раздолбаи. Так что дружба у нас с ней непростая.
- Почему ты считаешь, что если человека силком загоняют на вечеринку к Полли - это смешно? - спросила я. - Тебе, кстати, тоже придется идти.
- Нет, мне не придется.
- Прошу прощения? Это почему же?
Его улыбка исчезла. Он поднял глаза и посмотрел на телевизор на стене. Тот работал с выключенным звуком. У нас в доме телевизор держат постоянно включенным. Не спрашивайте меня, почему. Там как раз шел какой-то кулинарный конкурс - команды участников старались как можно быстрее сготовить кексы.
- Ты, Лу-Энн, небось считаешь себя самым несчастным человеком на свете, - сказал Девин. - Но самый несчастный здесь я. Я бы убил кого-нибудь за возможность пойти к Полли на вечеринку.
- Ты же шутишь, да?
- Если бы. - Он горестно вздохнул. - Мой Хэллоуин будет куда как паршивее твоего.
Я уставилась на него, ожидая, когда он продолжит.
Он смахнул с волос оставшийся там попкорн.
- Знаешь, как пишется слово "трагедия"?
- Разумеется, знаю. Я, в отличие от некоторых, не сидела три года в первом классе.
- Я сидел только два! - сказал он. - Моя жизнь - трагедия, Лу-Энн. Мой Хэллоуин - трагедия. Вот самое подходящее слово.
Мы с Девином постоянно обсуждаем "подходящие" слова. Он знает, что я хочу стать писательницей, когда вырасту. Я здорово умею сочинять истории. Все говорят, что у меня богатое воображение.
Мама, впрочем, говорит, что у меня слишком богатое воображение. Само собой, это не комплимент. Ей бы хотелось, чтобы я была более серьезной, как мой младший братец Митч.
- Ладно, зануда, не томи, - сказала я. - Объясни уже, в чем трагедия.
- Мой папа приобрел тыквенную ферму, - сказал он.
- Какой из него фермер! Он же работает в страховой компании. Ой. Извини. Я хотела сказать, работал в страховой компании. Знаю, он ищет работу. Но… тыквы?!
Девин закатил свои карие глаза:
- И не говори. На самом деле, он ее просто снял на время. Это одно из тех мест, где тыквы на выбор. Ну, ты знаешь. Приходишь в поле, сам выбираешь тыкву, сам срезаешь. Здорово, да?
- Мы так делали, когда мне было пять, - сказала я. - Мне эти их длинные перекрученные побеги казались жуткими. Митчу было два, так он вообще разревелся. Так мы ни с чем и уехали.
- Я и сам готов зареветь, - сказал Девин. - Но папа считает, что можно поймать удачу на продаже тыкв. А до Хэллоуина всего неделя. Много ли тут продашь?
Я покачала головой:
- Надо же…
- Погоди, - сказал Девин. - Сейчас будет апофигей. Он выбил разрешение забрать меня из школы на всю эту неделю, чтобы я помогал ему на ферме.
- О, не-е-е-ет, - простонала я.
- О, да. Так что где я проведу Хэллоуин? На тыквенном поле!
- Невероятно. Невероятно.
- В сравнении с этим вечеринка у Полли - это просто отпад, - сказал Девин, покачав головой.
Его пальцы царапнули по дну миски.
- Эй, куда попкорн делся?
- Очень смешно. В основном застрял у тебя в зубах.
Шутки шутками, но говоря по правде, мне его было искренне жаль. Ну какой из него фермер! Первые семь лет своей жизни он прожил в Нью-Йорке. А уж потом его отца перевели к нам в Дейтон, штат Огайо.
Словом, Девин - парень городской.
- С этими тыквами самому сгнить недолго, - грустно сказала я.
Он вздохнул:
- Спасибо на добром слове…
Мы дружно расхохотались. Я взглянула на электронные часы. И вскочила, словно ужаленная.
- Увидимся, когда вернешься, - сказала я. - Удачи. - Я схватила его за руку и крепко (хоть и не вполне искренне) ее пожала.
Он встал.
- Лу-Энн, куда ты так торопишься? - спросил он, когда я подтолкнула его к передней двери.
- Самое время напугать брата…
2
Каждую ночь я рассказываю моему младшему брату, Митчу, страшилки на сон грядущий. Собственного, между прочим, сочинения - в этом я дока.
Митч обожает мои истории, и в то же время ненавидит их. Он не слишком любит бояться. Он скрежещет зубами, стискивает кулачки и отчаянно напускает на себя храбрый вид.
Не то чтобы мне хотелось мучить бедного мальчугана. Да вот беда - других историй я рассказывать не умею. Одни страшилки придумываются. Такой, видать, у меня склад ума.
Мы с Митчем чуть-чуть похожи. Оба круглолицые, с прямыми темными волосами и темными же глазами. Я - худышка, а он - довольно пухленький. Мама говорит, он еще не скинул детский жирок.
Как вы думаете, утешает это бедняжку Митча?
Не так, чтобы очень.
Митч - тихий, серьезный мальчик. Ему всего восемь, но читать он любит длинные-предлинные фэнтези-книжки о древних королевствах, драконах и эпических сражениях.
В своей начальной школе он учится на одни пятерки. А вот друзей у него немного.
Наверное, это из-за того, что он такой застенчивый тихоня.
Мы прекрасно ладим - даром что такие разные. Ссоримся - только из-за завтрака, когда приходится выбирать между блинами и вафлями. Ему подавай вафли, ну а я люблю блины. Мама утверждает, что покупать и то, и другое - бессмысленное расточительство. Так что… супермаркет частенько превращается в театр военных действий.
Я застала Митча на кухне за еженощной трапезой - печенье "Орео" и стакан молока, чтобы его туда окунать. Когда он покушал, мы пошли наверх. Митч забрался на свою кровать-платформу и натянул одеяло.
Папа установил Митчу кровать-платформу потому, что во сне он неистово мечется, крутится и переворачивается с боку на бок. В результате, со своей старой кровати он постоянно падал, набивая синяки да шишки.
- А что за история? - спросил он, взбивая подушку под головой. - Только чтобы не слишком страшная, ладно?
- Ладно. Не слишком так не слишком, - не моргнув глазом, соврала я. - Сегодняшняя история будет об одном старике, злющем-презлющем. И такой злобный был этот старик, что мог при желании превращаться в рычащее чудовище с когтями. Для этого ему достаточно было сосредоточиться на своей злобе.
- А как его звали?
- Митчем его звали, - сказала я. - И больше не перебивай.
- Нет. Серьезно. Как его звали?
- А звали его - Борис-Злодей. Но люди называли его просто Злодеем. Все его страшно боялись. Каждую ночь Борис-Злодей выходил погулять по городу и творил там всяческие злодеяния.
- Что, например?
Я приглушила свет ночника. Темные глазенки Митча, широко раскрытые от испуга, поблескивали в полумраке. Пальчики вцепились в край одеяла. Я рассказывала историю шепотом, чтобы было еще страшнее.
- Борис-Злодей любил наступать на кошек. Иногда по ночам он брал большие мусорные баки и вываливал помои прямо на чужие машины. Он ловил птиц и давил их голыми руками. Ему нравилось колотить окна в домах - чтобы послушать треск бьющегося стекла. И… и еще знаешь что?
- Что еще? - спросил Митч тоненьким голоском.
- Раз в неделю он кого-нибудь съедал.
- Он ел людей? - спросил Митч.
- Он ел только детей, и всегда твоих лет, - сказала я.
Я едва сдерживала смех. Обожаю придумывать подобные истории. Меня хлебом не корми - дай сочинить что-нибудь эдакое.
- Ему нравилось сперва их распробовать. Например, начать с одной руки… иногда, впрочем, он начинал с ноги. Но вот ведь какая штука… Голову Борис-Злодей всегда оставлял напоследок.
Митч булькнул горлом.
- Можешь себе представить? - шептала я. - Представь себе, как Борис-Злодей превращается в клыкастого монстра и раздирает на куски твоего ровесника… и жует… жует… жует и глотает…
- Прекрати, Лу-Энн, - взмолился Митч. - Не хочу я такое представлять. Ты же обещала не сочинять слишком страшную…
- Но я еще не дошла до самого страшного, - прошептала я. - Хочешь услышать самое страшное?
- Нет! - взвыл Митч. - Нет, не хочу.
- А самое страшное… что Борис-Злодей живет в твоем, Митч, шкафу. Он живет у тебя в гардеробе.
- Не-е-е-е-е-ет!
Опаньки. Кажись, чуток переборщила. Митч совсем потерял голову с перепугу. Я видела, как подрагивает на нем покрывало. Видела, как мерцают его широко раскрытые, испуганные глазки.
- Митч, - тихо сказала я. И погладила его по плечу. - Это всего лишь история. Это неправда. - Я пригладила рукой его густые темные волосы. - Я сама ее сочинила. Не бойся.
- Ух, страшно… - пробормотал он. А сам не сводил глаз с гардероба.
- Давай. Открой гардероб, - предложила я и потянула его из постели. - Иди, загляни в шкаф. Вот увидишь. Там пусто. Никого нету.
Он отпрянул назад:
- Не хочу.
- Это всего лишь история, - заверила я. - Скорее. Иди, загляни в гардероб. Удостоверься. Зато потом будешь спать спокойно.
Он медленно поднялся на ноги. Взгляд его был прикован к дверце шкафа. Он пересек комнату и приблизился к гардеробу.
- Давай. Открывай, - настаивала я. - Вот увидишь. Там никого нет.
Митч схватился за дверную ручку. Он распахнул дверцу - и в то же мгновение оттуда с диким ревом вырвался отвратительный старик с кривыми клыками и вывалившимися глазами.
Митч разинул рот и в ужасе заверещал.
Я закрыла лицо руками.
- Моя история! - вскричала я. - Она стала правдой!