Что это за страна, где ни в чем не повинных людей хватают и, как диких животных, тащат на удавке? Как быть ей, куда идти дальше? Вопросы роились в голове, и по давней привычке Сашка мысленно попросила совета у Анны Петровны. Как бы она поступила в такой ситуации? "Когда речь идет о жизни и смерти, раскисать не пристало", – сказала бы она. Надо вернуться в деревню и осторожно расспросить про всадников, узнать, куда они уволокли Римдала, – решила Сашка.
Девочка вытерла слезы и вышла к дороге. Еще пару часов назад она шла, восторженно вдыхая свежие запахи утра, полная радужных надежд, а сейчас ей приходилось осторожно пробираться по обочине, то и дело вглядываясь в даль.
Через несколько часов Сашка вышла к деревне. Но такой мирный еще вчера пейзаж переменился до неузнаваемости. В деревне царила мертвая тишина, даже собаки не лаяли, а ставни домов были плотно закрыты. На месте дома, так гостеприимно приютившего усталых путников накануне, дымился обугленный остов. Во дворе валялись разорванный тюфяк, набитый старой соломой, глиняные черепки, сломанный табурет. Подойдя к остывающему пожарищу, Сашка случайно заметила в золе облупившуюся жестяную коробочку, в которой хранился обрывок рукописи. Убедившись, что ее никто не видит, она быстро подняла ее и со всех ног бросилась бежать в сторону леса.
Сашка продиралась сквозь колючие заросли кустарника, забираясь все глубже в чащу. Ей хотелось быть подальше от людей и хорошенько обдумать все, что приключилось в последние дни. Но усталость брала свое. Она остановилась у быстрого ручья, который перекатывался меж огромных, поросших мхом валунов. Вошла в воду – в ледяных струях ступни тут же сковало судорогой. Немного освежившись, расстелила одежду на нагревшихся за день валунах и прилегла на мягкий мох. Живот сводило от голода – сумка с припасами осталась у Римдала. Журчание ручья убаюкивало, и глаза слипались сами собой.
Вдруг сквозь дремоту Сашка явственно различила незнакомые голоса. Один – девичий, смешливый, а другой – мальчишеский, ломкий, то и дело съезжающий со взрослой хрипотцы на предательский звонкий дискант.
Подскочив как ужаленная, Сашка бросилась за ближайший валун и притаилась. По едва заметной тропке к ручью вышла красивая высокая девушка с копной медно-рыжих волос. По ее лицу рассыпались веснушки, а глаза лучились задором. Следом за ней показался нескладный подросток лет тринадцати. Он настороженно всматривался в прибрежные кусты. Сашка заметила, что у пояса висят тушки двух зайцев и длинный нож в кожаных ножнах. Впрочем, судя по тому, что за спиной у девушки был лук и колчан, полный стрел, в опеке она вовсе не нуждалась и при случае могла сама за себя постоять.
Спустившись к ручью, девушка умылась и набрала свежей воды в кожаный мешочек. В лучах заходящего солнца ее волосы были похожи на золотое облако, и Сашка невольно залюбовалась.
– …А конь взвился на дыбы и в два счета сбросил его на землю, – со смехом рассказывала она.
Слегка запнувшись на полуслове, она взглядом указала на что-то лежавшее на земле и продолжила беспечно щебетать. Сашка тихонько ахнула – это была облупившаяся жестянка, найденная на пепелище дома, – видимо, задремав, она случайно выронила ее из рук. Паренек осторожно подобрал коробочку, раскрыл и замер в изумлении. Он жестом предложил спутнице проверить заросли и быстро вынул нож. Поняв, что ее все равно обнаружат в два счета, Сашка выглянула из-за валуна, пытаясь изобразить самую дружескую улыбку.
– Ты кто такая? – воинственно спросил парень.
– М-м-можно м-мне одеться? – спросила Сашка. То ли от холода, то ли от волнения у нее зуб на зуб не попадал.
– Ну конечно! – девушка выступила вперед, оттеснив насупившегося паренька. – Тобиас, успокойся, ты же видишь – она еще совсем ребенок. Я – Эвейн, – представилась охотница.
– Откуда у тебя эта коробка? – вновь подступился с расспросами Тобиас, когда Сашка, кое-как натянув волглое рубище, вышла к ним.
Сашка рассказала о том, как вчера они с Римдалом попросились на ночлег в деревне, а вернувшись туда сегодня, она застала лишь пепелище. Слушая этот рассказ, Тобиас не мог усидеть на месте, его лицо потемнело, а на скулах проступили окаменевшие желваки.
– Скоты! – закричал он. – Ты видела, что с ними стало, они живы?
– Я… не знаю, – пробормотала Сашка.
– Конечно, откуда тебе знать! Ты с луны упала? – крикнул он, запустив пальцы в давно не чесаную шевелюру. – Это я, я один во всем виноват!
– Тобиас, – мягко произнесла Эвейн, легко коснувшись его плеча.
– Да! Потому что я был далеко и не услышал их криков о помощи!
И тут Сашка вспомнила, как изменилось лицо хозяйки дома, стоило Римдалу произнести "Тобиас". Это имя было словно пароль, условный сигнал.
– Значит, ты и есть Тобиас? Римдал упоминал о тебе, – обрадованно сказала Сашка.
– Римдал? И кто такой этот твой Римдал? Первый раз о нем слышу, – дернул плечом парнишка.
– Нужно Ильстрему рассказать, – решительно сказала Эвейн. – Ты пойдешь с нами, – бросила она Сашке через плечо.
Выбора не оставалось, и Сашка поплелась следом за Эвейн и Тобиасом, который на ходу звонко рассекал клинком воздух, срубая верхушки высокой травы.
Путь оказался неблизкий. Сашка молча поражалась, как Эвейн находила дорогу по одной ей видным приметам. Было заметно, что лес давно стал ей родным домом. Она ловко перескакивала поваленные грозой деревья, старалась отвлечь Тобиаса от мрачных мыслей, между делом замечая звериный след или мелькнувшую в кроне дерева белку, и мастерски свистела на разные птичьи голоса. "Есть люди, рядом с которыми тепло и радостно, как будто на весенней проталинке", – однажды сказала Анна Петровна про Ольгу. Эвейн была из того же теста, и Сашка то и дело засматривалась на нее, стараясь не пересекаться взглядом с Тобиасом, который был мрачнее тучи.
Солнце уже клонилось к закату, когда они наконец вышли к стоянке. На прогалине стояло около двух десятков больших шатров из плотной коричневой ткани. Всюду горели костры, люди готовили ужин, проверяли оружие. Еще на подступах к лагерю Эвейн несколько раз подавала условный свист, и с кроны деревьев доносился ответный. Разглядеть дозорных в густой листве было невозможно. Сашка подумала, что без помощи Эвейн ей никогда не отыскать обратной дороги к речке, и удивилась, что это ее совершенно не тревожит. Интересно, кто они такие, эти таинственные лесные воины?
Эвейн оставила их с Тобиасом у одного из больших костров.
– Приглядывай за нашей добычей! – многозначительно бросила она ему на прощанье.
Сашка хмыкнула и уселась у огня, а Тобиас, изредка бросая на нее недружелюбные взгляды, стал разделывать кролика. Когда похлебка с крольчатиной и какими-то лесными кореньями и травами уже стала закипать, к костру вместе с Эвейн подошел высокий бородач. Густые каштановые волосы были собраны в низкий хвост, а пронзительно голубые глаза смотрели на маленькую незнакомку строго и испытующе.
– Как попала в наш лес? – спросил Ильстрем.
– Я не знала, что это ваш лес, я просто шла-шла и заблудилась, – пробормотала Сашка.
– Весь Гриндольф знает, что в Заповедный лес лучше не соваться, не то попадешь в лапы лесных братьев. Никому и в голову не придет, что это подходящее место для приятной прогулки.
– Я… не из этих мест. И ничего не слышала ни о Заповедном лесе, ни о лесных братьях. Мы с моим дедушкой переночевали в деревне, а наутро его схватили какие-то люди в черном, на вороных конях. Я спряталась, а когда вернулась в деревню, то увидела, что дом, где мы останавливались на ночлег, спалили дотла.
– Это был мой дом, – мрачно вставил Тобиас, глядя в пламя костра.
– Дом, который ты покинул,
Пепелищем ныне стал.
Мать, отца своих отринул
И в лесу приют искал.Только сердцу не прикажешь
Позабыть сыновний долг,
Вся родня твоя под стражей,
Не спасти их из оков.
Из вечерней мглы выступила сгорбленная старуха в лохмотьях, страшная, как чумная смерть. Невольно отшатнувшись, Сашка даже не сразу заметила поразительное уродство старухи: ее пятки были вывернуты вперед, а колени – назад, словно она, как тряпичная кукла, была скручена невиданной силой ровно посередине. При первых звуках ее замогильного голоса все, кто стоял у костра, почтительно расступились.
– Старая Леборхам, – зачарованно выдохнула Эвейн.
– Кто она? – тихо спросила Сашка, тронув охотницу за край рукава.
– Великая провидица, – шепнула в ответ девушка. – Она всюду бывает, все знает, и никто не силах причинить ей вреда, ей ни в чем нельзя отказывать и перечить.
– Почему? – недоуменно спросила Сашка.
– Если она споет хулительную песнь, на голову несчастного обрушатся все мыслимые горести, сама смерть поманит его костистой рукой, и умрет он в чудовищных муках, не снискав ни славы, ни почета, ни богатства, – пояснила Эвейн, в глазах которой читался неподдельный ужас.
Сашка заметила, что ни один из лесных братьев не рискует встретиться взглядом со старой Леборхам – стоило ее мутным водянистым глазам остановиться на ком-либо из присутствующих, как он тотчас опускал взгляд, а многие завели правую руку за спину и скрестили указательный и средний пальцы. Старая прорицательница наслаждалась растерянностью и замешательством, в которые всех повергла ее заунывная песнь, и, мрачно обводя собравшихся недобрым взглядом, остановилась на Сашке.
– О, как тут становится интересно, – пробормотала она. – Опасно и интересно. Ну что ж, кости брошены, игра началась. Поглядим, так ли силен Змей… Подойди ближе, милая, – поманила она Сашку костлявым пальцем с грязным обломанным ногтем.
Сашка, едва сдерживая отвращение, шагнула к ней, оказавшись в ярком отсвете костра. Старуха вперилась в нее, и, видимо, осталась чрезвычайно довольна: она хрипло рассмеялась, запрокинув голову, как облезлая птица.
– Сбрось личину, старый Змей, молодость стучится в дверь, – приговаривала она, кружа вокруг огня и хлопая в ладоши.
– Что это с ней? – недоуменно спросила Сашка.
– Это священное пророческое озарение, – пояснила Эвейн. – Не все слова Леборхам легки для понимания – иногда осознание приходит лишь спустя долгое время.
Между тем старуха огляделась вокруг, словно с трудом припоминая, как она среди ночи очутилась в Заповедном лесу. Кто-то из лесных братьев подставил ей сиденье, вырезанное из старой колоды, другой почтительно поднес дымящуюся похлебку в глиняной миске.
– Дух огня негоже вниманием обделять – он обид не прощает, – Леборхам выплеснула варево в костер, и языки пламени взвились, бросая зловещие красные отсветы на ее изборожденное глубокими морщинами лицо. – А бедной страннице достаточно и сухой корочки хлеба.
И старуха, порывшись в складках своей рваной хламиды, извлекла плесневелую горбушку и стала с наслаждением ее обсасывать, пришамкивая беззубыми деснами. Затем, без всякого вступления, она затянула новую песнь. И хотя взгляд безумной неотрывно смотрел на пляшущие языки пламени, Сашка догадывалась, что эта песнь обращена именно к ней.
– Давным-давно, в те времена,
Когда чудес была земля полна,
Когда под сенью ясеневых кущ
Журчал ручей и тихо вился плющ,И альвы светлые бродили по холмам,
В сиянии луны стоял охоты гам
И лай стогласой своры гончих псов,
В лесной глуши родился среди мхов,
Где гладь озерная дробится в тишине,
Престранный зверь – последний на земле.
Оленя поступь гордая и кроткий нрав.
Быстрее ветра он летел стремглав,Заслышав ветки хруст под пяткой лесника.
Но если враг силен, опасность уж близка,
Он смело в бой бросался в тот же миг.
И рог во лбу – златой, витой – горит!Людские мысли ведая, он золотой свой рог
За сердце черное вонзить в грудь мог,
Но девы чистой, непорочной голос нежный
Заслышав, засыпал он безмятежно,Главу склонив ей на колени без опаски.
Король, от хвори мучаясь злосчастной,
В лесу оставил дочь, чтоб зверя изловить
И рог заполучить, который исцелитьСпособен был любой недуг и обратить яд в воду.
Да только дева юная взмолилась: "На свободу
Ты отпусти его! Или меня клинком пронзи скорее!"
Но грубо оттолкнул ее отец. И в зверяВонзил копье. И, выхватив кинжал, отсек витой он рог.
И по приказу лекарь рог тот истолок.
И хворь прошла. Но через год в тоске зачахла дочь,
И в сердце короля навеки опустилась ночь.С тех пор единорог в легендах лишь живет,
Но те, в ком сердце песню мужества поет,
Кто верит в друга и идет к своей мечте,
Тот в бой бросается с единорогом на щите.
Когда голос Леборхам смолк, воцарилась пронзительная тишина.
– Прольется кровь последнего единорога – быть великой распре, – проскрипел замогильный голос Леборхам. – Брат пойдет на брата, и реки станут алыми от крови. Даже солнце отворотит свой лик. Хватит ли духу сунуться в змеиное логово?
Собравшиеся у костра остолбенели, не в силах сбросить с себя колдовские чары. На миг Сашке показалось даже, что кто-то словно остановил время, а потом снова запустил его, потому что слова Леборхам предназначались только ей, ей одной.
Ильстрем смерил Сашку долгим взглядом.
– До поры до времени останешься в лагере, – сказал он. И, обращаясь к Тобиасу, добавил: – Присматривай за нашей гостьей. Связывать нужды нет: отойдет далеко от лагеря – попадет в лапы к диким зверям или в болотные топи, все одно сгинет.
Булькающая в котелке похлебка источала такой густой аромат, что у Сашки сводило живот. Но она с гордым видом наследной герцогини сидела на поваленном бревне и смотрела на яркое пламя костра. "Ни за что, ни за что на свете ничего не буду просить у этого… дикобраза! Уж лучше умереть с голоду. Тем более что мучиться осталось не так уж долго…" – с тоской думала она.
Осторожно сняв котелок с огня, Тобиас выловил куски мяса и разложил их на большом листе лопуха, а похлебку налил в глиняную плошку и протянул ей.
– Ешь скорее. Это моя миска.
Сашка благодарно улыбнулась.
– Думаешь, мне по нраву роль надзирателя? – спросил Тобиас, когда она принялась за еду. – Просто ты и вправду такая… странная. Как будто с неба свалилась.
Сашка с трудом выдержала испытующий взгляд Тобиаса.
– Твоя семья… Такие славные, душевные люди. Я так и не могу понять, в чем была их вина, за что их заковали в кандалы, а дом спалили.
– За то, что пускают на постой разных… проходимцев. И ведут разные разговоры. А может, за то, что их сынок в бега подался. Или за то, что старшая дочь…
Тобиас резко замолчал, отвернулся от огня и долго всматривался в незаметно подступившую ночную мглу. Когда костер догорел, он все так же молча проводил Сашку до палатки Эвейн.
Чуть кашлянув, Сашка отодвинула полог и вошла. Она озиралась, не веря своим глазам. Это был шатер из сказок "Тысячи и одной ночи". Пол устилал чудесный ковер искусной работы, пляшущие огоньки свечей отражались в большом зеркале с тяжелой золоченой рамой, а у дальней стены стояли окованные бронзовыми заклепками сундуки.
В шатре было еще три девушки. Они с нескрываемым интересом уставились на Сашку и засыпали ее вопросами.
– Ну, что налетели, сороки? – шутливо прикрикнула Эвейн. – Посланница судьбы.
Посланница судьбы не может выглядеть как мальчишка-оборванец, – сказала она, откидывая тяжелую крышку одного из сундуков.
Под восторженные вздохи подружек Эвейн принялась доставать роскошные наряды из бархата и парчи, расшитые золотыми и серебряными нитями и жемчугом.
– Приданое, – грустно усмехнулась Эвейн, заметив недоумение Сашки. – Вот только невеста сбежала из-под венца.
Сашка бережно расправила белоснежную фату из тончайшего кружева. Эвейн протянула гостье легкую тунику из зеленой материи, кожаные лосины и мягкие сапожки.
– Вот, бери, – просто сказала она. – В этом тебе будет гораздо удобнее, чем в твоих лохмотьях.
Сашка с радостью переоделась и уселась у ног Эвейн, которая стала ласково разбирать гребнем ее спутанные кудри.
– Мой отец – из старого славного рода, наши предки упоминаются в Изначальных летописях. Но в смутные времена мой прадед сделал ставку не на того наследника, – Эвейн горько усмехнулась. – Он стремился прорваться на вершину власти, плел хитрые интриги, а пропал ни за грош – его обезглавили на Верхогласной площади. К счастью, королевская опала не распространилась на малолетних отпрысков и вдову изменника – их просто прогнали с глаз долой, отобрав земли и фамильные замки. Мы жили в маленьком поместье, на обломках былого величия, но и его грозили отобрать за долги, которые из-за братца – картежника и гуляки – росли как снежный ком. И вот в наших краях появился новый наместник. Похожий на бурдюк с прокисшим вином, он был занят лишь заботами о том, как набить свое брюхо и мошну. Отец полагал, что наш брак выправит пошатнувшееся положение семьи. В честь нового наместника устроили лисью травлю. Только баронет не в силах был взгромоздиться на лошадь и благосклонно наблюдал за охотничьими забавами из беседки на вершине холма. Меня преподнесли в качестве десерта. Стоит вспомнить, как загорелись его осоловевшие от хмельного вина глазки, меня дрожь пронимает! Я на коленях заклинала отца не губить мою жизнь, но он был непреклонен. Когда вместе с камеристками я уселась в карету, груженную коврами, сундуками с роскошными нарядами и фамильным серебром, меня охватило отчаяние. Глядя, как небо застилают свинцовые тучи, я молилась, чтобы в карету ударила молния. В Заповедном лесу на кортеж напали лесные братья. Отцу я отправила весточку, что жива, но искать не стоит. И я рада вольной жизни и уж точно не променяла бы ее на заточение в золотой клетке с грубым и неотесанным мужланом, которого я презираю всей душой.
– Не держи зла на Тобиаса, – шепнула Эвейн, когда все наконец улеглись. – Он добрый малый. Верное сердце и твердая рука. Досталось парнишке, вот и обозлился на весь свет. Надеюсь, тебе еще выпадет возможность оценить его с лучшей стороны. Ну, все, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – шепнула в ответ Сашка.
Однако стоило ей закрыть глаза, как из темноты выступала сгорбленная уродливая старуха, в азарте потирающая костлявые ладони. "Единорога изловить, рог заполучить и исцелить любой недуг", – посмеивалась она, кружась в своем странном танце.
– Тьфу, чтоб ты провалилась, ведьма! – зло пробормотала Сашка.
Промаявшись битый час, она наконец заснула.
Сашка ощупью пробиралась по темной пещере, освещая себе дорогу жалким лучом карманного фонарика. Свод был таким низким, что ей то и дело приходилось нагибаться, чтобы не раскроить лоб об острые выступы, а ноги оскальзывались на влажных камнях. В конце концов она оказалась в просторной пещере, наполненной призрачным белесым светом. Сашка огляделась по сторонам: свет шел не сверху, а из дальнего угла. Приблизившись, она сообразила, что удивительное свечение шло от стреноженной лошади. Сделав еще пару осторожных шагов, Сашка увидела: это был вовсе не конь. Копытца были раздвоенными, как у оленя, а хвост – с кисточкой, как у ослика. Но самое поразительное – во лбу торчал длинный витой рог – темный у основания, он светлел к кончику.