- Любим, - заверяют мужики испуганно, - а куды денисси!
На этих словах какой-то новый субъект, под нолик стриженный, чуть вперёд к Горшене протолкнулся, трёхпалую ладонь к нему протянул, перед лицом пальцы скрючил для впечатляемости.
- У него, знаешь, штука одна есть - говорит, - попробуй не полюби.
- Что же за штука? - спрашивает Горшеня, с неохотой любуясь на трёхпалую кисть.
А мужик из пальцев такой хитрый фрукт сплёл, что у Горшени спина мурашками пошла.
- Вот оно, - поясняет трёхпалый, - священная никвизиция называется. Состоит из никвизиторов всяких священных. Труба дело!
Убрал руку да и сам убрался в толпу. Горшеня от такой выпуклой наглядности поостыл малость и спрашивает уже без прежнего вызова:
- А какой же они веры - никвизиторы эти?
- А бес их разберёт! - отвечает берестяной. - Священной веры. А какой такой именно - того нашенским мужицким умом понять нельзя, не положено. Тока одно ясно: сильна та вера! Ух, как сильна: аж нету меры у той веры! В бараний рог всякого скрутит, кто в ей усомниться попробует. А потом обратно вывернет и на просушку вывесит! Такая вера-верища! А куды денисси!
- Да что же это за вера, коли её мужицким умом не постигнуть! - удивляется Горшеня, но уже как-то совсем шепотком, уже не решаясь в голос соображения выказывать.
И от шепотка этого вдруг все вокруг притихли; лишь вода плещется да канат поскрипывает.
17. Предпразничные хлопоты короля Фомиана
В хозяйстве у короля Фомиана всего было по двое: два трона, две короны, два скипетра и две державы, два секретаря, две няньки, два мажордома, два шеф-повара, два личных палача, две плахи и так далее. На всякий случай, про запас. И даже главных министров было двое: трижды первый и дважды второй. Эдак обоих легче в подчинении держать и контролировать - знай настраивай одного против другого, знай запускай их дуплетом на тараканьи перегонки! Перед заграничными послами хвастал король:
- У меня, мол, каждой твари по паре. Сначала помножу на два, а потом на два же и делю - властвую!
Афористично мыслил король Фомиан, себя цитатами обсыпал, как других - ругательствами. А ещё было у него двое инквизиторов: отец Панкраций и отчим Кондраций. Оба выдающиеся, оба профессионалы с большим послужным списком. И кто из них главней - непонятно, оба равными правами наделены: командуй - не хочу. Правда, отец Панкраций побойчее был, хваткой выгодно от своего коллеги отличался, оттого чаще и выпячивался. Когда-то служил он школьным учителем, наставлял оболтусов розгами, на горох голыми коленками их ставил - ну и пошёл, стало быть, по общественно-инквизиторской линии и дошёл до самых высших её подвалов и камер. А отчим Кондраций с ленцой был, проявлял себя рывками, непоследовательно, не любил много ответственности на себя брать, поэтому с удовольствием иногда свои дела на Панкрация переваливал. А тот не отнекивался, брал, чего дают. Отсюда и процветали в их отношениях дружеская идиллия и панибратство.
Что же касаемо до святой инквизиции вообще, то таковая в стране, как заявляли официальные лица, "имела место быть". Никто этого факта не скрывал, никто и от неё самой не открещивался. Да и как от неё открестишься - она ж не чёрт рогатый, а дело - некоторые считали - праведное! И хоть и загубила она жизней немерено, хоть и поломала судеб несчитано, но с другой стороны - в королевстве и без инквизиции народу с голоду дохло будьте нате. Некоторые граждане даже с каким-то затаённым облегчением шли на инквизиторскую плаху - куды, как говорится, денисси!
А вообще-то вовсе не для устрашения своего народа ввёл Фомиан Уверенный эту пресловутую инквизицию, а единственно из-за неудержимой тяги к прогрессу и просвещению. Ибо была та мера особо модной во всей окрестной Европе, самим римским папой рекомендованная к употреблению и уже наглядно показавшая себя во многих регионах и латифундиях. А чтобы как-то выделить свою инквизицию из всех остальных, заграничных, король Фомиан саму её первоидею переиначил на собственный манер. И поскольку он сам считал себя человеком набожным, верящим в различные приметы и заговоры, то порешил так: если уж надо кого-то наказывать, то самых заскорузлых материалистов - от них всё зло! От них - в Бога неверие, неумение наслаждаться красотой, привычка к низкому чёрному труду - трудопоклонство. И издал его аеличество соответствующий указат, в котором повелевал всех лиц, придерживающихся материалистическо-атеистической точки зрения на жизнь и составляющие её явления, а равно ставящих науку выше чуда, волю выше провединия, разум выше заповеди, а труд выше праздности, предавать незамедлительной публичной казни! С коротким судом и быстрым следствием!
И вот, пока Горшеня да Иван с мужиками туземными лясы-балясы разводят, у короля Фомиана продолжается заботный день. Едва он с третьего завтрака вернулся, собираясь календарную реформу обмозговать, - в приёмной его уже трое ждут! Тут и дважды второй министр, и оба выдающихся инквизитора. Все по стеночке стоят, глядят на короля вкрадчиво, папки с неотложными делами просительно перед собою держат. Хотел было Фомиан разогнать их к чёртовой матери, да смилостивился - сам ведь им давеча аудиенции назначил. Только губы скривил, да велел всем троим следовать в кабинет.
Прошли просители за королём, расположились в кабинете треугольником: впереди министр, позади инквизиторы. Этот министр не утренний трижды первый был, а совсем другой - дважды второй, по прозвищу "Девяносто девять процентов". У него в каждом придворном докладе, в каждом государственном отчёте только эта цифра фигурировала, другие он за ненадобностью позабывал. И надо заметить, что в отличие от трижды первого был этот Девяносто девять процентов менее гибок, а кроме того, тороплив и суетен. Вот и сейчас, лишь только в залу вошли, он сразу к королю с делами приставать ринулся, всю свою энергию прямо с порога напоказ выставил.
- Ваше величество, - выкладывает, - у нас для вас некоторый, значить, проблематикус имеется! Нужно ваше решительное слово-с!
Король вместо возмущения просто брови под чёлку взметнул: в чём дело, мол?
- Видите ли, - объясняется дважды второй, - вчерась мы, министры ваши преданные, вашу программу завершили вконец! Которая, значить, по замене заводов, фабрик и прочих допотопных построек на новейшие увеселительные центры и игровые автоматусы! Мы, ваше величество, того-самого: уничтожили, - он на всякий случай посмотрел в подготовленный документ, - девяносто девять процентов всех существующих предприятий. Сровняли их, значить, с землёй, а на их месте воздвигли небывалое по европическим стандартусам количество этих… как их там… игральных автоматусов и увеселительных центров… извините, центриусов. Вот, значить!
Король локтями поводил - терпение своё в рамках приличия удерживает.
- Если ты сию же минуту, - говорит увесисто, - не объяснишь мне доходчиво, почему не сто процентов, я велю тебя, министр свинячий, в колодки заковать! Будет у меня министр в колодках. И народ меня поймёт!
- Ваше величество, - оправдывается дважды второй, - дело… дело в том, что всего один завод остался - по производству этих самых автома… тусов и оборудования, значить, для увеселительного, то есть, времяпрепровождения! Один единственный! И вот в связи с ним, единственным, и встал перед нами вопрос: что делать с этим заводом-то? Подпадает он под ваш указат или нет? С этим, значить, вопросом и припадаю к ногам вашего величества, на вашу премудрость уповаю от имени всего министерского блокус-корпуса!
Король задумался и подобрел слегка: раскусил, стало быть, что заминка у министров вышла вполне логическая и для него, короля-изобретателя, даже лестная.
Дважды второй, разумеется, на эту лесть и делал ставку. Он хоть и не из самых гибких был, да тоже не из простых; хоть и не за границей учился, но свои девяносто девять процентов не с потолка слизал, а вывел из долгой житейской арифметики, извлёк из какого-то квадратного корня. Поэтому и методы у него слегка квадратурой отдают, углами задевают. Но свои собственные наработанные блёсны для короля Фомиана у него в арсенале тоже имеются. И обозначенную только что проблему мог он запросто разрешить сам, одним волевым рывком, но, апеллируя к его величеству, во-первых, очередной раз обращал на себя его высочайшее внимание - и в самом лучшем смысле обращал, - а во-вторых, снимал с себя всяческую ответственность. Так что он, этот дважды второй прохвост, не сильно просчитался, нагнал на повороте своё.
Король подумал недолго и приказывает со знанием дела:
- Завод ликвидировать. Оборудование станем закупать. Чай, не нищие, не хуже других!
Министр поклонился удовлетворённо, в ногах лёгкость ощутил, и посеменил было ими на попятную, но только Фомиан его взглядом одёрнул.
- Куда пошёл, жеребок паркетный! - говорит. - Стой, раз-два. Короля дёргать почём зря - это вы все мастера, а пред королём ответ держать - так у нас времени нету, сразу к дверям ползём?! А ну-ка сдай назад.
Министр лицом свис, деловою папкой рот прикрыл, будто боялся, что Фомиан ему на расстоянии изо рта остатки души вытянет. А король давай его расспрашивать по существу дела - о самом насущном, о государственном. Министр сам виноват - разбудоражил в Фомиане интерес к текущему моменту.
- Ну-ка отвечай, министр так называемый, как воплощаются в жизнь мои указы по оздоровлению нации? - спрашивает Фомиан. - Как, то есть, у нас там с инвалидами да стариками дела обстоят?
Дважды второй на инквизиторов указывает папкой, будто их в свидетели призывает.
- Хорошо, ваше величество, - рапортует, - и с теми и с другими почти покончили. Обследовали их заново, непредвзято. Девяносто девять процентов признаны пригодными к праздной жизни, стало быть, в пенсионусах и государственных пособиусах не нуждаются. Хороший, значить, экономэус казне, ваше величество.
- А остальной процент? - пуще прежнего хмурится король.
Министр виновато плечами пожимает.
- Есть, к сожалению, и такие, ваше величество, которые никак не хотят оздоровляться. Ни в какую, значить! Но все они выявлены, выслежены и взяты под стражу. Те, которые сами идти якобы не могут, насильно принесены и прикачены к нам для судебного разбирательства и переданы в ведомство Святой инквизиции. Вот, значить.
Тут и король взгляд на выдающихся инквизиторов перевёл: верно ли, мол? Те кивают утвердительно, факт признают.
- Как разместили их? - спрашивает Фомиан.
- С комфортом, ваше величество, в общежитии бывших рудокопов. У каждого отдельная штольня на десятерых.
- Это вы их балуете! - серчает Фомиан.
- Видите ли, ваше величество, - трётся министр, - старики и инвалиды - самые, значить, беззащитные члены нашего общества-с…
Тут Фомиан как рукой по глобусу тюкнет - чуть дыру в экваторе не пробил.
- Ты что, вздумал заступаться за саботажников? - кричит.
- Никак нет, ваше величество, - трепещет министр. - И в мыслях не имел! Я только одно хотел сказать: они такие беззащитные, потому что им терять нечего-с! А человек, которому, значить, нечего терять, способен на всякие неблаговидные поступки, ваше величество, вплоть до бунта! Конечно, бунт инвалидов нам не очень-то страшен, но всё-таки неприятно, ваше величество!
Король опять на инквизиторов смотрит, а те снова кивают.
- А вы, недоумки, сделайте так, чтобы им было что терять! - вдалбливает король уже не одному министру, а всем присутствующим. - Неужели непонятно?
- Да у них же нет ничего, ваше величество, - ни здоровья, значить, ни конечностей. Были вчерась костыли с протезами, так мы сегодня отобрали, от греха подальше, значить.
- Так дайте им что-нибудь, бестолочи! - кричит Фомиан Уверенный. - Пусть у них что-нибудь да будет, так же нельзя - чтобы совершенно безо всего! Выдайте им какие-нибудь почётные грамоты, медали памятные отлейте им… в честь моей свадьбы, например.
- Да и так уж порядочно на них потратились, ваше величество, - охает министр. - Запарились отливать на них!
- Отлейте ещё! - не уступает король, кулаками воздух тузит.
Пришлось министру согласиться.
- Слушаюсь, ваше величество! - говорит он и зубами немузыкально поскрипывает. - Отольём-с, раз надо!
Король по зале зашагал, нервничает, расстраивается.
- Всё-таки, какой неблагодарный элемент - эти старики с инвалидами! - говорит. - Небось, специально безо всего остались, чтобы терять нечего было, чтобы короля своего доброго запугивать! Вот ведь какоё вероломие, а!
Тут выдающийся инквизитор отец Панкраций шаг вперёд сделал.
- А может их, ваше величество, того… - предлагает. - Как говорится, без суда и следствия?
- Нет, - замотал головой Фомиан. - Без суда не позволю! Вы у меня за что денежки получаете? А? Вот и отрабатывайте, извольте, чтобы и с судом, и со следствием! Чтобы всё по закону! Всё-таки в просвещённом государстве живём, не в гоппенгагене каком-нибудь! Есть у нас такой закон, который бы костыли да протезы к холодному оружию приравнивал? Нету? Чтобы завтра же был, да не иначе как вчерашним числом! Ясно?
Поклонились инквизиторы - изволим, мол, служить, денежки отрабатывать.
- Но для начала, - стал успокаиваться король, - ради, так сказать, поддержания справедливости, всё-таки отлейте медали для них. Из сэкономленных денег и отлейте! - сошлись у него концы с концами. - Или вы, черти, не желаете в честь такого важного события медалей выпустить?
- Что вы, что вы, ваше величество! - забеспокоился, заторопился министр. - Как вы подумать могли! Сейчас же сделаем, значить, в лучшем виде, из лучшего металла. С одной стороны - ваш профиль, с другой - вашей, значить, невесты!
Король, как только о невесте речь зашла, подобрел и смягчился.
- Для этих… как их, - говорит, - самых незащищённых… для них из лучшего металла не надо, для них - уж из какого придётся. Из олова, пожалуй, будет достаточно. И ещё вот что: невесту нашу лучше анфас изобразить, так, пожалуй, изящней будет.
Министр поклонился и в поклоне папку свою зубами прикусил со злости: у него на сэкономленные средства другие, значить, планы имелись.
Инквизиторы уже к дверям попятились, за ними и министр ножками зажелудил, а король опять их останавливает. Взял отца с отчимом под ручки, отвёл их подальше от Девяноста девяти процентов - в противоположный угол кабинета. И там тайную часть разговора с ними завёл.
- Ну, так называемые святые родственники, как вы там, - спрашивает приватно, - с ним-то… видитесь ли?
- С кем, ваше величество? - отец Панкраций так искусно удивление изобразил, будто и впрямь впервые от короля подобный вопрос слышит.
- Ну с ним, - поясняет король и гнусавит многозначительно, будто тайна ему нос щекочет, - с народом моим… видитесь?
- Видимся, ваше величество, - отвечает отчим Кондраций, словно что-то припоминая, - по долгу службы частенько с ним пересекаемся.
Король над глобусом склонился, лирическую паузу сделал, порушенный экватор ноготком расковыривает.
- Как у него там дела? - спрашивает душевно, с расстановкой, каждым словом ласку и симпатию к предмету выказывает. - Что у него там… новенького?
- Всё в порядке, ваше величество, - отвечает отец Панкраций. - Поклон вашему величеству передавал, просил сказать, чтобы вы за него не беспокоились и больше о себе, родимом, думали. Чтобы попусту на него не отвлекались. Говорит, готов вашему величеству всё до последней нитки отписать, лишь бы войны не было. Вы уж, говорит, позаботьтесь там, а я тут как-нибудь сам все временные трудности преодолею, всех внутренних врагов устраню.
- Ага, - кивает отчим Кондраций. - Ещё за нашу Святую инквизицию сильно вас благодарит - очень, говорит, она в жизни подсобляет. В общем, любит, целует, обнимает - крепко, но без панибратства.
Король закивал растроганно, инквизитора по плечу похлопал, слезу набежавшую обратно в нос себе втянул.
- Он хороший всё-таки, - говорит, - хороший, этот народ мой. Отличный, можно сказать, народишко. Легкомысленный немного - это есть, этого не отнимешь, но преданный по-настоящему. Щедрый, опять же, понимающий, празднолюбивый. Во какой народ!
И поводил прямо перед носом отца Панкрация своим напряжённым кулаком - продемонстрировал, надо полагать, ему сплочённость и преданность своего народа. Панкраций кивнул, носом в тот кулак ткнулся.
- Как думаете, отцы так называемые, - интересуется Фомиан, - положиться на него можно… если что?
- Если что… - отчим Кондраций ещё серьёзнее сделался. - Если что, ваше величество, не только положиться, - если что, думаю, всё можно. Ему всё нипочём. Если, конечно, что.
Король удовлетворённо закивал, желваками в волнении дёрнул.
- Вы, - говорит, - передайте ему от меня… Скажите, мол, жив, здоров. Скажите, помню его, ни на минуту не забываю. Скажите, каждого из него поимённо помню… Впрочем, - что-то засомневался король, засовестился, - нет, не надо. Не надо ничего передавать, не стоит. Ступайте.
Вытолкнул Фомиан подданных своих за двери; посмаргивал растроганно влажными веками, а потом тяжело, но с удовлетворением вздохнул - будто камень с души скатил. С делами да с народом, стало быть, разобрались, теперь можно и невесте визит нанести - порадовать собой девицу.
18. Во всей красе ярмарка
Вот и прибыли Иван и Горшеня вместе с паромными своими попутчиками на ярмарку! Осмотрелись - и глазам не поверили. А когда поверили и ещё пригляделись, то и вовсе те глаза зажмурили. Охватило путешественников наших щемящее чувство - смесь разочарования и нешуточной тревоги. Ожидали веселья, а тут - хуже похмелья! Ожидали радуг и каруселей, а тут - мухи да вязкий кисель!
- Что за пропасть! - дивится Горшеня. - Сколько бывал на ярмарках, а такой тяжкой сумятицы не припомню! В понедельник в сельпо и то веселее…
Стоят Иван и Горшеня посреди того тихого праздника и по его тухлой невесёлости взглядами скользят. Где потехи да забавы? Где бесшабашность голодранская? А нетути! Сплошной рутинный товарооборот на натурально-хозяйственной основе. Ходит по торжищу озабоченный люд, шило на мыло меняет, плюётся во все стороны да карманы наружу выворачивает. Ни тебе горок американских, ни балагана с петрушками, ни прочего захватывающего дух антуражу. Да ещё беда - колокольного звону не слышно, и это хуже всего на нервы действует, просто вывертывает душу.
Горшеня мальца давешнего споймал, спрашивает у него по секрету от папашки:
- А чего это, паренёк, у вас так тихо? Куды ваши колокола попрятались?
- Тс! - говорит малец почти по-взрослому и ещё более по-взрослому молчит, не отвечает.
- Да, - вздыхает Горшеня, ухмыляясь такому обороту, - богат рынок - ничего, кроме крынок. Ни тебе лубка, ни вертепа - одна, так сказать, тискотека.
Побродили друзья ещё немного, поглазели на игровые автоматы да на кислые физиономии - что лимон пожевали. У Ивана прямо хворь по мышцам пошла от всего этого праздника. Хотел уже было Горшеню за заплату дёрнуть: дескать, пошли отсюда, пора - да тут как раз народ зашевелился, носами зафлюгерил; ни дать ни взять, событие какое-никакое наметилось на другом конце лагеря. Остановились Иван да Горшеня, вгляделись в человечий поток да снова так и замерли.