- Кого ж ты, таможня, в своем лице представляешь? - спрашивает его Горшеня с некоторым ласковым нетерпением.
- В своем лице, - цедит мужичок сквозь цигарку, - я представляю саму осударственную власть. Я её полномощный представитель, значится.
- Ах, вот как, - понимающе говорит Горшеня, - вот, стало быть, в каком масштабе. И что ж тебе, представитель, надобно?
- Хе, - кривится мужик, рябые от табаку зубы напоказ выставляет. - Надобно мне вас, пришлецы, проверить по всем таможним статьям: не несёте ли вреда, не ввозите ли чего ненужного в наше королевство, не собираетесь ли чего нужного выволочь. А ещё надо цель вашего визита разузнать, предполагаемые сроки обговорить, а также получить от вас циклорацию и сколько несёте с собой валюты.
- А без циклорации нельзя? - интересуется Иван.
- Можно, - кивает мужик раздумчиво, некую пакостную лукавинку в интонацию добавляет, - мочь-то можно, на то и таможня… да только не положено.
- Что не положено? - переспрашивает Иван.
А таможня отошёл к кусту, где у него засада была, и носком сапога куда-то указательно тычет: у него там, оказывается, картуз на земле имеется, специально для пожертвований выставлен дном вниз.
- А ничего не положено, пришлецы. Пусто!
Переглянулись Иван с Горшеней, - понимают, к чему мужик клонит, да не желают ту блесну заглатывать, нечистоплотности потакать не хотят.
- Мы не пришлецы, мы странники, - говорит Иван. - Долго в вашем царстве-королевстве гостить не собираемся, исключительно по делам забежали. Ищем чёрта одного, хотим справки о нём навести. Есть у вас в царстве черти?
Задумался таможня: видно, что непривычно ему на вопросы отвечать.
- Черти… - цедит сквозь оттопыренную губу. - Черти, значит… Да уж есть, конечно, как же в человечьем царстве без чертей! - и вдруг оживился: - А какие вам надобны? Ежели мелкие и зелёные, дык таковые, кажись, у меня у самого дома проживают, голов так пять-шесть. Могу за небольшую мзду отсчитать пяток таковых. А ежели которые покрупнее, тогда надо в других инстанциях поспрошать. Мы люди маленькие, стал быть, и чёрт у нас небольшой и - как бы это сказать? - тематический.
- Зелёные? - переспрашивает Горшеня. - Тематические? Нет, спасибо, это нам не подойдёт.
Посмотрели стороны друг на друга, понащупывали дальнейшие пути соприкосновения.
- Ну дык что, мужики, - мнётся таможня, - циклорацию заполнять будем? - и сызнова на картуз свой косится.
- Циклорации у нас нет, - отвечает Иван честно, - и заполнить нам её нечем.
- Ага, - подхватывает Горшеня, - у нас всей валюты - шрамы люты да клеймо от Малюты. А ввозить мы ничего не планировали, как, взапрочим, и выволакивать. Всю вашу страну в неизменности оставим, не беспокойсь.
Таможня ещё ехиднее скривился, утконоса из лица скроил, с самым вопиющим подозрением оглядел собеседников. И печально в картуз косится - порожности его не рад.
- Ладно, - говорит, - раз уж сложилась такая выпуклая пустота, - будем лики проверять, протоколы записывать.
- А чего ж нас проверять, таможня? - сокрушается Горшеня. - Мы ж вот и так - всей душой наружу, и даже зад у нас спереди! Ты препятствий нам не чини - и всё, остальное мы уж сами доберём.
Съёжился таким словам таможня, всей фигурой изобразил нелёгкую службистскую участь.
- Проверить необходимо, - говорит. - Потому как надо мне убедиться, что вы не умышленные какие-нибудь басурмане, а сами по себе ходоки с намерениями. Поэтому вот моё таможнее слово: разгадайте три мои загадки. Разгадаете - пушшу вас в королевство, так и быть.
- А не разгадаем, - не пустишь? - интересуется Иван.
- П-пушшу, - подумав, отвечает таможня. - Но за мзду.
- Да за какую ж мзду? - умиляется Иван. - Сказано ж: нет у нас ничего!
- Ничего в двух мешках не носят, - заявляет таможня.
Иван с Горшеней переглянулись опять: уж больно резонно последнее таможенное заявление прозвучало - хоть вот падай на месте с повинной.
- Добро, - говорит Горшеня, - давай, таможня, запускай свои загадки в карманы наши босые. Коли уж нет других вариянтов…
Таможня самым повелительным образом время растянул: ружьишко из одной подмышки в другую переложил, поднял с земли папиросный цоколь с табачком на конце, увесистым наградным огнивом его запалил, и только после всего этого изнурения приступил к дознавательным процедурам.
- Вот вам первая загадка, - говорит. - Про меня. Как поем я, ребята, мяса, так хочется мне кваса. А как попью кваса, так обратно хочется мяса. И что мне делать?
Горшеня бороду почесал.
- Надо бы тебе, таможня, - отвечает, - поменьше хотеть.
- Ну допустим, - кивает мужичок как-то наискось. - Тогда второй вопрос напрашивается. Про то же самое, про меня. Вот хочется-то мне меньше, а можется-то мне больше. И кто виноват?
Ивана затылок пальцами поцарапал.
- Ты же сам, - говорит, - и виноват, таможня. Во многих возможностях - многие печали. Моги поменьше, некого будет виноватить.
- Принят ответ, - кивает таможня. - Ну а в связи с этим ответом и третий вопрос возникает, самый засыпчатый. Про вас теперя: што у вас всё-таки в мешках, ребята?
- Это вопрос или загадка? - не понимает Иван.
- Для вас - вопрос, а для меня - натуральная загадка. Ну дык что там за ничего такое?
Вздохнул Горшеня - его очередь отвечать.
- Курочки, таможня. Несушки-везушки: с собою несём, на продажу везём.
- Ага! - обрадовался таможня. - Вот такой ответ меня устраивает. Наконец-то мы добрались до самой наисущественной главности!
Руки потёр, сапогом об сапог постучал, голенище оттопырил.
- Ну что, - говорит, - праздноходцы, завертайте-ка в куст. Там все циклорации и заполним.
Сказал и шмыгнул в свою осударственную засаду.
Делать нечего, отправились Горшеня и Иван за таможней, в самую листву забрались. А когда вышли обратно, то что-то в воздухе изменилось: лица у обоих сконфуженные, мешок у Горшени развязанный.
- Ну обманули представителя, - шёпотом сокрушается Горшеня, узелок затягивает натуго. - А что делать? Сам своею нечистоплотностью на ответную нашу нечистоплотность напоролся. Правильно?
Иван только руками разводит.
- Если б он с нами по-человечески, - развивает Горшеня, - то и мы бы с ним по-людски. А коли в таком масштабе, то и мы соответственно…
И вздохнул. Потому как оправдания оправданиями, а на душе все равно неспокойно. Получается, что проникли они в Человечье царство не особо честным путем. Чего тогда хорошего ожидать? Похоже, нечего.
Напоследок оглянулись Иван с Горшеней, видят: потрусил таможня до своей хаты, границу нараспашку оставил. Бойко бежит, по-собачьи подвизгивает, мускулы на руках напрягает, боится, как бы бройлерные "курочки" его в небо не унесли. Бабе своей матерные импульсы посылает - чтоб жизни радовалась и огонь разводила.
А и шут-то с ним, с таможней этим!
Иван тем временем пригорок преодолел, на вершинку взобрался, Горшеню за руку подтянул. Глядят оба на раскинувшуюся перед взором картину, а картины той для начала - пять землянок да четыре погреба. А далее ничего не видать пока: туман стелется - тайнами не делится.
- Ну здравствуй, Человечье царство! - кланяется Горшеня и ногу свою больную руками разглаживает, чтобы слишком громко не ныла.
14. Исторические хроники короля Фомиана
Ну а коли Иван и Горшеня переступили границу, то, стало быть, и мы с вами из одной части сказки в другую перешли. Добро пожаловать в Человечье царство!
Только вот ведь какой нюанс от Ивана с Горшеней пока что туманом прикрыт: это вовсе не царство, а самое натуральное королевство! И правит им не царь, а король, и зовут его Фомиан I Уверенный. Почему король, а не царь? Ответ на то - целая история. Но поскольку наши главные герои бредут сейчас под горку и ни о чём существенном не разговаривают, расскажем-ка мы вкратце о короле Фомиане и его, так сказать, внутренней политике. Ибо человеческому королю без политики нельзя, он ведь не Тигран Горыныч какой-нибудь!
В детстве-то этот самый Фомиан никаким королём не был, а числился самым обыкновенным царевичем, и звали его родные да придворные Фомой, Фомушкой, а то и запросто Фомкой. Но вот когда царевич подрос, схоронил безвременно ушедшего своего родителя Маркела Докучного и сам приготовился оседлать трон, стали его теребить некоторые сомнения. Ну что это, думает, за имя такое - царь Фома Второй? Не царское имя, право слово, и номер не царский! Да и вообще, думает, какого это лешего страна моя всё в царствах числится? Европа мы али не Европа? Посмотрел на карту, посоветовался с генералами своими, а те отвечают: "Так точно-с, Европа! Самая филейная её часть, самая вырезка, не какой-нибудь там мозжечок или мускул!"
Фома и обрадовался. Коли так, думает, то пусть царство отныне считается королевством, а царь именуется королём, и чтоб имя ему было утверждено на просвещённый манер - Фомиан! А раз Фомиан, то Первый, потому как таковых ещё не было! И прямо накануне коронования издал соответствующий указ да ещё прибавил к нему пункт, чтобы всех придворных отныне тоже по-просвещённому именовать. Тонкости переименования никому доверять не стал, проработал собственнолично. Таким образом, начальник охраны у него из Еремея в одночасье переиначился в Ерементия, стряпуха Лукерья скоропостижно переименовалась в повариху Лукерьетту, Стёпка-писарь стал делопроизводителем Степаноидом, и прочие-распрочие превращения.
А надо сказать, что его величество работать не любил, но и ленив не был: с детства все время искал себе такое занятие, чтобы с одного боку лень обойти, а с другого - работу объехать. И это ответственное занятие - править - очень кстати ему подвернулось, со всех сторон оно Фомиану по душе: и к политике прямое отношение имеет, и мозоли не натирает, и времени отнимает уйму! Есть чем время убить! Чуть свет проснётся король Фомиан - и сразу за государственные дела: имена придворным переправлять. А когда всех придворных переправил, принялся за дворян, купцов да помещиков, потом за военных, а затем и за самый обычный люд взялся, не побоялся об него руки замарать. Не жалеет себя король нисколечко, с утра до ночи правит и правит, только шесть раз на день отвлекается от списков - чтобы пищу в себя принять, да и то не ради удовольствия, а исключительно для поддержания в себе королевских сил. И ведь не рутинно подходит к исполнению, а с творческой искристой изюминкой: не просто всё на европейский манер переправляет, а делает слова ещё более европейскими, чем в Европе, идёт, так сказать, на обгон! То суффикс заковыристый выдумает, то приставочку забористую ввернёт, то дефис вставит в самое неожиданное место, а то и само наименование так перелицует, что любо-дорого произнести, коли, конечно, язык не сломаешь. Талант!
Правда, соседние государства сочли все эти переименования несущественными, страну королевством признавать отказались и продолжали упрямо называть царством. Фомиан в ответ на такой внешний произвол даже собрался было припугнуть соседей шумными манёврами, но потом передумал: а ну его - воевать с иноземцами! Иноземец - существо тёмное, вульгарное, чужого короля в грош не ставит, в истинном положении вещей не ориентируется, может по дурости и ядром пульнуть в самую королевскую резиденцию. Лучше, думает, я внутри королевства какой-нибудь турбулент устрою, чего-нибудь в какую-нибудь сторону отогну да переиначу на тот же, на просвещённый манер!
И занялся его величество государственными внутренностями. И так, надо сказать, ловко защепил, что всю страну встрепенул и к своей персоне привлёк всеобщее народное внимание. Даже соседи заинтересовались, стали в бинокли смотреть и дипломатов на парашютах сбрасывать: что, мол, за царство такое чудное, что за феномен на голом месте? Анализируют королевские действия и никакого в них логического смысла найти не могут! Оттого и пугаются: неспроста, думают, такая поголовная необъяснимость в делах и поступках, не иначе как стоит за всеми этими мероприятиями некая генеральская линия! А там, глядишь, уже и королевством признать готовы - такой сильный резонанс вызвал король Фомиан, такую произвёл неспокойную вибрацию! И не только признали, но стали из своих стран присылать посланников с красными химическими карандашами за ухом - чтобы перенимали опыт, править и исправлять учились.
И таким вот шустрым образом всего тринадцать месяцев спустя после Фомиановой коронации страна его из отсталого развалющего царства превратилась в просвещённое королевство прогрессивно-европейской репутации, даже чуть более прогрессивной, чем в остальной залежалой Европе. Вместо мужичья в нём теперь жили плебеусы, вместо купцов - вояжёрмены, вместо бояр - аристокранты, да ещё и для небольшой прослоечки интеллигентусов местечка хватило. И всё благодаря государевой правке!
А всё это потому королю Фомиану удалось, что никогда ни в чём он не сомневался, семь раз попусту не отмерял и рубил прямо с плеча, наотмашь. За что и прозвали его в народе Уверенным. И тайная генеральская линия скрывалась не где-нибудь, а прямо у него в голове, среди прочих прямых мыслительных отрезков, которые и извилинами-то назвать нельзя было. И вела эта линия - и самого короля, и вверенное ему государство - в такое умопомрачительное завтра, что уже не только соседние наблюдатели, но и свои собственные сограждане ничего понять не могли относительно того направления. А потому верили своему правителю слепо, глухо и безоговорочно.
15. Большие королевские планы
А ещё король Фомиан очень на традиции любил опираться, особенно когда никакой другой опоры не находил. Так и говорил верноподданным:
- Традиция - это наша опорная точка! Ежели реформатор с традицией в ладу, он с её помощью весь мир перекульнуть может!
Ну до "мир перекульнуть" король сей пока не дошёл, а вот одну положенную традицию соблюсти надумал - жениться решил. Тридцать пять ему давеча стукнуло - давно пора побеспокоиться о наследниках. Его величество и к этому делу подходил с позиций государственных - о народе своём радел, о его нравственности. Подумалось ему, что народ на затянувшееся королевское холостячество может посмотреть с недоумением и всякого промеж себя насочинять, никакая цензура потом не вычистит.
И вот нашёл он себе невесту, причём не за границей и не из царственных особей, а местную барышню, богатого купца дочку. Зачем, думает, костоязыкую брать да потом жестами с ней изъясняться, когда можно свою, отечественную девку осчастливить и в придачу скоробогатого купца в родственники присовокупить, пополнить за его счёт государственную казну! Ну а то, что невеста королевская лицом и фигурой была ни дать ни взять приживаловская лошадь, так и на это Фомиан всё с той же практической стороны посмотрел: дескать, лошадь - не крокодил, прикусит, да не оттяпает! А чтобы и у других этот параграф возражений не вызывал, издал он внеочередной указат (так это теперь называлось), повелевающий считать королевскую избранницу записной красавицей и в этом соответственном ключе о ней думать и разговаривать. И стали ту осчастливленную девку звать Фёклаида Красивая и всяческие книксены перед ней выламывать: ну и пускай красавица, всё одно - королю с ней миловаться, ни кому другому!
Вот уж и смотрины прошли, и помолвка состоялась, всё чин по чину и честь к чести. Вскорости и под венец идти надо. Такова доля королевская: сплошные ходы-обиходы!
И вот уже венчанье на носу, и можно б к таинству готовиться, наряды примерять, а королю Фомиану всё неймётся, всё он с делами не расстанется, всё государство своё за щеку треплет. Дело ему неотложное подвалило - подали с вечера списки умерших с голоду в одном южном провинциате (то есть, по-старому, в селе), а то село ещё не объевропленное оказалось! Все имена в списке сплошь коровьи. Голод, видать, селян быстрее достал, чем королевская правка. Фомиан ночь не спал, ворочался в подушках, а в пять утра вскочил и принялся собственноручно весь мартиролог переписывать. Совсем себя не щадит, никакого режима не соблюдает - лишь бы верноподданным своим последний долг отдать! Сидит и переправляет Иванов, Василиев да Капиталин на Айвенов, Бенедиктусов да всяческих Конпепций.
За тем занятием его и позднее дворцовое утро застало. Караул только что сменился, лакеи едва-едва гольфики подтянули, няньки да мамки пыль протирать пошли, а король Фомиан уже четыре часа как правит! Пижамы не снял, позавтракал только один раз, да и то прямо в кабинете. А тут, как назло, лакей о прибытии трижды первого министра докладывает - только его, окаянного, не хватало на королевскую голову!
Вошел в кабинет министр, главный королевский празднодей. Ступает тихо, будто на ногах у него не раззолоченные туфли с алмазными набойками, а мягкие домашние тапочки. Сразу видно: министр не из простых, а самый что ни нае сть хитроопытный, несколько лет за границей обучался беззвучно ходить по дворцовому мрамору!
- С чем явился, галоша ты одиночная? - спрашивает король сердито.
Трижды первый не робеет и не обижается, а наоборот, смотрит на короля, как голодный на леденец, - всем ртом его облизать готов. Раскрыл свой огромный портфель и вытащил из него такой же огромный бумажный лист.
- Важное-с, - слюнит елеем министр, - касательно вашего сиятельнейшего бракосочетания. Извольте сами, ваше величество, убедиться.
- Вот как? - король лицом скислился, огорчился, что придраться пока не к чему. - Читать не буду, некогда. Своими словами пересказывай, да покороче.
- Ваше величество, - выгибается министр - спина у него ежедневными тренировками так вышколена, что сама собой самые выигрышные углы принимает, - документус этот о том, что в связи с огромным гуманистическим значением предстоящего события необходимо дату вашей венценоснейшей помолвки объявить выходным днём!
Король брови насупил, щёки раздул, тревожная догадка озаботила его чело.
- Как это так - выходным днём? - срашивает. - Не хочешь ли ты сказать, министр так называемый, что в нашем календаре ещё не все дни выходные?
Трижды первый в одну секунду сориентировался.
- Никак нет, ваше величество, - отвечает, - некоторый стратегический закром дат ещё остался.
Король скомкал первый попавшийся под руку список и прямо в лицо трижды первого зашвырнул.
- Изменники! - кричит и руками что-нибудь повесомее списков нащупывает. - Кампричикозы! Вёдра пожарные! Я, король, рук не покладаю, рукавов не рассучиваю, собственную голову целыми днями до хруста набычиваю, чтобы только весь мой народ спокойно в праздности прозябал! А мои министры так называемые не могут обеспечить этот, видишь ли, народ самым элементарным - выходными днями! Тряпкоеды, пуговицы мундирные! Каждого второго за кишку подвешу!
Министр сей королевский гнев стойко выдержал, лишь косичка на его парике слегка дрогнула, да после слов про кишку вспотела чувствительная к таким художественным образам спина. Он было испугался даже, когда про каждого второго министра услышал, но тут же что-то там в уме просчитал и выдохнул облегчённо. И едва король остановился, чтобы в лёгкие воздуха втянуть, министр в тот монолог своё слово вставил - метко, в самую серёдку паузы вдолбил. Его за границей и этому искусству обучали - слова свои между королевскими фразами впихивать.