Снова уверения. И я ушел ни с чем. Тут я вспомнил, что Лежава в это время был председателем Центросоюза, и я зашел к нему предложить ему свои услуги. Он принял меня хотя и любезно, но с нескрываемым превосходством, и ответил, что у него нет надлежащей должности для меня.
- Ведь знаете, Георгий Александрович, трудно найти вам приличный пост… Вы ведь бывший зам… нужно что-нибудь соответствующее…
Кроме того, он сообщил мне с видом очень таинственным и важным, что он сам в данную минуту на отлете, так как у него, дескать, идут переговоры с Лениным о новом назначении…
И действительно, вскоре Шейнман был уволен с поста замнаркомвнешторга и на его место был назначен Лежава, который, не уставая, дежурил в приемной Ильича. И таким образом, он вступил на широкую дорогу бюрократической советской иерархии. И, конечно, он стал до неприличия важен, - речь его теперь была полна значительности, все чаще и чаще, кстати и некстати, он упоминал как бы небрежно: "…Да, так мы решили с Ильичем", или: "Вот так именно я и посоветовал сделать Ленину…"
Смещенный со своего поста, Шейнман остался без нового назначения и очутился в положении такого же безработного, как и я… И время тянулось. И хотя, кроме занятий в Наркомпути, не отнимавших у меня много времени, я, собственно, ничего не делал, я был занят по горло. Ибо, переехав вновь в "Метрополь", я вновь попал в цепкие лапы моего "друга", товарища Зленченко, и вновь надо мной засияла сакраментальная фраза "на основании партийной дисциплины"… Начались снова председательствования в товарищеском суде, в заседаниях ячейки, в общих собраниях всех живущих в "Метрополе", - все то, что называется "партийной работой".
Так дело и тянулось до начала июля, когда из Англии спешно приехал Красин для выяснения некоторых вопросов в связи с переговорами о заключении торгового договора с Англией. Ллойд Джордж был настолько заинтересован в этой поездке Красина, с которым у него установились очень хорошие личные отношения, что для ускорения проезда предоставил в его распоряжение быстроходный английский миноносец, на котором Красин доехал до Ревеля.
Я не буду касаться вопроса об англо-советских переговорах: о них в свое время много писалось в печати. Наши верхи были недовольны деятельностью Красина в Англии, и недовольство это сводилось, главным образом, к тому, что он, находясь в Англии, мало обращал внимания на пропаганду идей мировой революции, что у него не было установлено почти никаких связей в этом направлении. Апостолы всемирного натравливания класса на класс, играя на этой струнке, старались возбудить против него самого Ленина, не считаясь с тем, что к этому времени в речах Ленина и во всех его выступлениях уже начали пробиваться те идеи, которые и легли в его политику в конце его жизни, первым этапом каковой и явилась система умиротворения, сокращенно называемая "нэпом" (т. е. новая экономическая политика). В сферах стали поговаривать о необходимости отозвания Красина, что он-де не на месте… Ленин боролся с этим течением и настаивал на необходимости оставить Красина на его посту. Но разные "дии минорес" вели свою кампанию весьма энергично. И в конце концов хотя Красин и остался в делегации, он был смещен с поста председателя ее, а на его место был назначен не кто иной, как печальной и позорной известности Каменев.
Не могу не упомянуть, что Красин был глубоко уязвлен этими махинациями, и, возвратившись от Ленина, где он узнал о замене его Каменевым, он возмущенно сообщил мне об этом. Сперва он заявил Ленину, что при таких условиях просит освободить его от переговоров. Но Ленин стал уговаривать его, и, если не ошибаюсь, Политбюро, ввиду решительного отказа Красина, категорически потребовало, чтобы он подчинился этому нелепому решению - торжествовала "партийная дисциплина", третирующая членов партии как безвольных и бесправных рабов и нагло издевающаяся над элементарным чувством человеческого достоинства…
Красин должен был подчиниться. И Каменев поехал в Англию. Как известно, - скажу здесь же кстати, - он оказался настолько на высоте надежд и чаяний своих сторонников, развил в Англии столь энергичную и планомерную политику ставки вовлечения английского пролетариата в мировую революцию, что уже через два месяца, по требованию Ллойд Джорджа, должен был экстренно уехать из пределов Англии.
Несмотря на свое назначение в Англию, Красин остался народным комиссаром внешней торговли. Хотя его пребывание в Ревеле было очень кратковременно, он не мог не заметить того скандального безобразия, каковыми были и деятельность, и личное поведение Гуковского. А потому чуть не первыми его словами, обращенными ко мне, были предложение и просьба, чтобы я согласился заместить Гуковского в Ревеле. И тут же он рассказал мне кое-что о Гуковском, о чем я уже выше упомянул. Но к этому он прибавил одну пикантную подробность, о которой я не знал.
- Знаешь ли, я видал, брат, виды, - сказал он, - но там в Ревеле у нас такая марка, что форменным образом не отплюешься… Гуковский, дорвавшись до высокого поста и, между нами говоря, подкупая все верхи (кроме неподкупных Ленина и Рыкова, к которым он благоразумно и не суется) своими подарками, чувствуя себя неуязвимым, разошелся вовсю… И все там дерут, от последней машинистки до самого Гуковского… Мне и в Лондоне все в глаза тычут Гуковским, не исключая и самого Ллойд Джорджа… Заграничная пресса полна описаний его похождений… Словом, это скандал, перманентный скандал… А здесь я уже узнал, как ЦК, - а уж там все его друзья-приятели, потому что всем "дадено" - сам сконфузился, начал одергивать его… Ничего не помогает - Гуковский закусил удила… Убедившись в том, что Гуковскому наплевать на все замечания, на все дружеские "осаже", что с ним дружескими увещаниями ничего не сделаешь, ЦК прибег к педагогическим мерам: решил обратить его на путь истины и вернуть в лоно семейной жизни… Разыскали его жену и детей - у него их, кажется, трое-четверо - и, не предупредив его, командировали их всех к нему в Ревель… Ты представь себе наших "цекистов" в роли поборников семейного очага!.. Ха-ха-ха… И вот в один прекрасный день весь этот "семейный очаг" и пожаловал к Гуковскому… Но, знаешь ли, и это не помогло, и все осталось по-старому - и кутежи, и оргии, и певички…
- Но говоря серьезно, - продолжал Красин после минутного молчания, - дальше терпеть это безобразие, этот скандал невозможно… У видясь с Гуковским в Ревеле и перелистав несколько его контрактов, я сразу ему сказал, что считаю его не на месте как представителя Наркомвнешторга и должен буду поднять вопрос о его замещении… Но он до того обнаглел, что, нисколько не смутившись, ответил мне: "Ну, это мы еще посмотрим, как вы меня уволите… Я без борьбы не сдамся… Меня весь ЦК знает… Смотрите, Леонид Борисович, не сломайте сами на мне зубы, хе-хе-хе!" И он так противно, как Иудушка Головлев, засмеялся своим дрянным смешком… Одним словом, - закончил Красин, - я решил просить тебя заменить его…
Мысль о большой работе, и притом работе самостоятельной, конечно, была для меня очень соблазнительна… Но тут было много "но". Я не сомневался, что, ввиду таких тесных и широко оплачиваемых подарками (на счет казны, конечно) связей Гуковского с высшими лицами наших центральных органов (т. е. ЦК партии и с состоящими при нем и обладающим беспредельными диктаторскими полномочиями Политбюро, руководящим, в сущности, всеми управлениями страны и Совнаркомом, в который входят те же лица), мое назначение встретит самое враждебное отношение, и Политбюро просто не утвердит меня. А если и утвердит, то начнутся вслед за тем новые интриги, подсиживания и тысячи всевозможных трений и радостей, на которые так умеют пускаться наши "честные революционеры товарищи"… Высказав подробно все эти соображения Красину, я в заключение сказал ему:
- Вот по всему этому я и думаю, что я не кандидат и что и для тебя, и для дела будет лучше остановиться на другом, более эластичном кандидате..
- То есть на ком именно? - спросил он, перебивая меня.
- Ну, милый мой, мало ли таких людей, - ответил я. - Да вот, недалеко ходить, Лежава - чем же не кандидат?
- Ну, нет, брат, этот номер не пройдет, - быстро возразил Красин. - Довольно с меня уже того, что мне навязали его, этого "или бац в морду", или "ручку пожалуйте" в мои замы… Чтобы я его пустил плавать в вольной воде - вот уж ах оставьте!.. Ни за что… кроме подхалимства и, как следствие его, его высокой наглости, ведь в нем ничего нет - это весь его актив… А по уму это подлинный "без пяти минут государственный человек"…
Словом, Красин энергично наседал на меня, настаивая на своем, он уверял меня, что, нажегшись на Гуковском, Политбюро, понимая, что оно и так уже село в калошу, проведя его кандидатуру, само чувствует себя достаточно сконфуженным и не будет возражать против меня…
Таким образом, хотя и с тяжелым сердцем и зная, что Ревель будет для меня осиным гнездом (о, как я был прав!), я согласился. И Красин тотчас же при мне вызвал по телефону Чичерина. Того не было в комиссариате, подошел Карахан.
- А, это вы, Лев Михайлович? - переспросил Красин. - А разве Георгия Васильевича нет?.. Ну так вот, я хотел ему сказать, что я не могу больше терпеть Гуковского в Ревеле и должен его заменить… Что?.. Ну, само собою, я и сам знаю, что это мое право… Но только я вас предупреждаю, что я сегодня же заявлю в Политбюро…
Карахан перебил его вопросом, сущность которого была ясна из ответа Красина:
- Нет, благодарю вас, у меня уже есть свой кандидат… Это Георгий Александрович Соломон… Да, да, так и передайте Георгию Васильевичу… До свидания…
К моему великому удивлению, в тот же вечер Красин позвонил мне по телефону, часов около 12 ночи, и сообщил, что Политбюро утвердило мою кандидатуру без всяких возражений.
- Как? - воскликнул я от удивления. - Без всяких возражений?..
- Без всяких, - ответил он. - Вот слушай, я читаю тебе его резолюцию: "По представлению товарища Красина, освободить товарища Гуковского от должности полномочного представителя Наркомвнешторга в Эстонии и назначить взамен его на эту должность товарища Соломона…"
XXII
Итак, я согласился принять это назначение. Но зная, что все дела Гуковского запутаны, что мне там придется иметь дело с его штатом, который, по рассказам всех, и Красина в том числе, представлял собою не что иное, как хорошо спаянную шайку, члены которой связаны круговой порукой, я имел полное основание считать, как я это и сказал Красину, что попаду в Ревеле в настоящее осиное гнездо. Поэтому я оговорил мое согласие одним существенно важным условием: что я приму дела от Гуковского лишь после ревизии, которую произведут в его делах, а главное, в отчетности, ревизоры Рабоче-крестьянской, инспекции. Красин вполне согласился со мной и официально, как народный комиссар внешней торговли, написал соответствующее требование в это учреждение.
Народным комиссаром Рабоче-крестьянской инспекции был Сталин, который, как я упоминал, состоя при Троцком в качестве политкомиссара и заставляя его "быть храбрым", не интересовался РКИ, и в ней орудовал член коллегии Аванесов, состоявший одновременно членом коллегии ВЧК. Как я говорил выше, Гуковский одно время тоже был членом коллегии РКИ. Он был близок с Аванесовым. Был он близок и даже дружен также и со Сталиным, которого называл "Коба" (Яков). Не зная лично Сталина и имея о нем представление лишь по отзывам людей, заслуживающих доверия, как о человеке лично честном и не корыстолюбивом, я не имел основания бояться, что он способен будет покрывать Гуковского, что он впоследствии доказал и о чем я и упомяну…
Аванесов исполнил мое и Красина требование и назначил ревизором молодого рабочего (от станка) Никитина, сотрудника РКИ, который и явился ко мне. Я сам в молодости прослужил около семи лет в государственном контроле и потому имел некоторое представление о требованиях, предъявляемых ревизорам. Несколько вопросов, поставленных мною Никитину, и его совершенно невежественные ответы сразу же показали мне, что парень этот не имеет ни малейшего представления о деле и технике ревизии. Мне было очевидно, что искушенный опытом, знающий все жульнические трюки Гуковский или купит этого юношу, или же вотрет ему так ловко очки в глаза, что ревизия, как таковая, не достигнет цели. Но, конечно, я не мог прямо высказать Аванесову свое мнение и, чтобы не задеть его лично, говоря с ним по телефону, указывал на молодость ревизора, на его неопытность для столь ответственного и сложного дела, как ревизия ревельского представительства. Он уверял меня, что ручается за Никитина, и в заключение, ввиду моих упорных настояний и требований предоставить производство ревизии лицу, более компетентному, сказал, что выдаст мандат также и Павлу Павловичу Ногину, которого я решил взять с собой в качестве главного бухгалтера.
Как и следовало ожидать, мое назначение вызвало в сферах, среди благоприятелей Гуковского, настоящий переполох. Началась оживленная переписка между Гуковским и его влиятельными друзьями, с которой, как увидит читатель, сам же Гуковский меня цинично и познакомил по моем приезде в Ревель.
Между тем я усиленно готовился к поездке, набирая необходимый штат и знакомясь с делами Гуковского по переписке с ним и копиям его договоров с разного рода поставщиками. Все эти данные находились в комиссариате внешней торговли, где царил уже окончательно обнаглевший Лежава, этот, по меткому выражению Красина, "без пяти минут государственный человек". Надо отдать ему справедливость: виляя и направо и налево, вечно опасаясь и сомневаясь, к какому берегу лучше пристать, он в свою очередь старался, чем мог и как умел, осложнить мою задачу. Он ставил мне препятствия при наборе штата, делая глупые отводы тех или иных кандидатов, он неохотно давал мне переписку с Гуковским для ознакомления… Ему вполне соответствовал и мой старый "приятель" В. А. Степанов ("…расстрелять-с"), который в это время замещал уехавшего в служебную командировку С. Г. Горчакова на посту управляющего делами комиссариата. Имел ли Степанов определенные инструкции или действовал по собственному разуму, но только в ответ на каждое почти мое требование дать мне какую-либо переписку по тому или иному вопросу неизменно обращался к Лежаве за разрешением…
Набор штата был нелегким делом. При известии о моем назначении ко мне устремилась масса людей, жаждущих уехать из России, желающих хоть немного вздохнуть от социалистического рая и просто хоть подкормиться. Приходилось много отказывать. Кроме того, необходимо отметить, что все мои кандидаты должны были пройти через фильтр Особого отдела ВЧК, который и не одобрил некоторых из моих кандидатов. Да и Лежава, хотя я и не особенно считался с ним и частенько осаживал его без церемоний, тоже досаждал мне своими отводами. Некоторые из советских сановников в свою очередь старались навязать мне своих кандидатов, и, отказывая им, я наживал новых врагов…
Но, наконец, все более или менее урегулировалось. Красин, смещенный "из попов в диаконы", уехал в Лондон 27 июля, пообещав мне по дороге повидаться с Гуковским и постараться урезонить его и смягчить горечь его смещения…
Мои сборы еще не были закончены. Чичерин тормозил сколько мог мой отъезд, задерживая выдачу мне дипломатического паспорта, государственной доверенности, всеми надлежащими лицами, кроме него, уже подписанной, паспортов моим сотрудникам, все наводя еще какие-то дополнительные справки… Лежава, еще более обнаглевший и поднявший нос со времени деградации Красина, со своей стороны старался угодить Чичерину и другим друзьям Гуковского и тоже по мере сил и возможности делал все, чтобы "подсыпать перчику" в мое существование… Тем не менее я назначил свой отъезд на 29 июля. Все мои приготовления были закончены. Комиссариат путей сообщения предоставил мне с моими служащими отдельный вагон I класса (из серии вагонов бывшего Международного общества спальных вагонов). Багаж наш был уложен в вагон, и в день отъезда я зашел проститься с Чичериным и Крестинским. Оба эти сановника приняли меня более чем сдержанно, и оба же, точно сговорившись, усердно просили меня быть "мягким" с Гуковским, "не ставить всякое лыко в строку" (Крестинский), "понять и войти в его тяжелое положение" (Чичерин). Чувствовалось, что Гуковский свой человек для них, друг и приятель…
Наконец поздно вечером я выехал из Москвы. После утомительных последних дней пребывания в Москве, проведенных в спешных и хлопотных приготовлениях к пути, причем все рвали меня на части, я с радостью остался один в своем купе… На другой день мы были в Петербурге, где я должен был остаться до утра следующего дня, так как у меня были кое-какие дела и так как не знаю уж почему в Петербурге же я должен был получить из тамошнего отделения Наркомпрода провизию для себя и для моего штата на дорогу. За этой провизией мне пришлось лично ехать в "Асторию", где находился заведующий складом. Моему сотруднику, назначенному мною комендантом вагона, он ставил разные препятствия, и тот несколько раз зря ездил к нему. Мне тоже пришлось прождать этого "сановника" с четверть часа. Вышел он ко мне - это был молодой человек - полураздетый и, поздоровавшись со мной, сказал:
- Простите, товарищ, что заставил вас немного подождать… Но, - добавил он со сладкой улыбкой, - не мог раньше… пхе, скажу вам правду… Вы думаете, что я был занят? Так я вам скажу, что вовсе нет… или, если хотите, я был занят… А чем я был занят?.. Так я вам это тоже скажу, - продолжал он, взяв скверненький тон интимной конфиденции, - ко мне пришла "девочка"… Ну, знаете, это не "девочка", а прямо "цимес". Ой, какая!.. Ну вот я и был занят с ней… "гонял любовь"…
Я прервал эти откровенные излияния и потребовал скорее выдать мне провизию… Я привел этот разговор лишь как картинку нравов…
Поздно вечером, закончив мои дела, я возвратился в свой вагон, лег спать, а утром в девять часов мы выехали в Ревель…