– Да, они раненому "духу" втыкают один пакет с иглой и оставляют еще несколько в запас. Бросят "духа" в пещере или травой закидают и уходят. "Душок" оклемается, отлежится днем, а ночью, если выживет, его забирают или уползет сам, – включился в разговор Степан. – Мы в Панджшере одного такого нашли, весь пакетами обложен. Ему не повезло, никакие лекарства не помогли. Скончался от второй порции моего свинца. Да и Васька весь магазин в него всадил за шестьсот восьмую уничтоженную БМП, за сгоревших ребят.
Степан грустно вздохнул и закурил.
– Степа, ты у нас не скорой помощью работаешь, а патологоанатомом, – улыбнулся Кавун.
С КП полка по тропинке примчался авианаводчик с охраной и принялся сажать вертолеты.
Через полчаса прилетела первая пара Ми-8, и вертолеты сели на разные ярусы возделанных полей. Солдаты, как муравьи, забегали и быстро заполнили их трофеями. Затащили ДШК, несколько запасных стволов к нему, цинки с патронами, миномет и несколько старых винтовок "Бур" с патронами. В небе тем временем кружили два Ми-24 и осуществляли прикрытие. Пара вертушек, загрузившись, взлетела, и на их место села следующая. В них принялись грузить мины-"итальянки", снова патроны, ящики с гранатами. Когда приземлилась следующая пара, из вертолета выскочил борттехник и направился к нам.
– Командир, что будем вывозить? Что грузить?
– Вон еще цинков сто к ДШК, штук сорок выстрелов к РПГ к "безоткатке", РС штук сорок, мин штук столько же.
– Черт! Сколько же вы нагребли этого барахла?
– Да уж немало!
– А что-нибудь повкуснее?
– Что у нас вкусненького? Ящик печенья, бочка варенья. Но мы, "мальчиши-плохиши" и ничего этого не дадим!
– Братцы! Ну правда, что-нибудь подарите, чего не жалко.
– Ладно, у нас есть десять мешков муки и пять мешков сахара, мешки с рисом, ящик чая. Но носите все это сами.
К вертолету потянулась вторая цепочка, но уже из вертолетчиков. Забрав половину продуктов, вертолетчики улетели.
Третья пара вертушек прилетела через полтора часа, но загружать боеприпасы никто не стал. Затащили мешки и ящики, затем – медикаменты и спальники, те, что батальон не разобрал по ротам.
На прощание все тот же шустрый борттехник подбежал и пожал нам руки.
– Спасибо, ребята! Ох и порадуется эскадрилья сегодня! Все, что осталось, подрывайте. Больше не прилетим.
– Что, брагу будете делать? – улыбнулся Голубев.
– И брагу тоже. А то спирт кончился. До встречи. Если что, вызывайте!
И вертушки умчались.
Штук сорок цинков с патронами остались валяться на земле, еще десятка три мин, выстрелы к "безоткатке" и эрэсы, а солдаты все продолжали носить на КП роты из развалин боеприпасы.
– Что с этим всем делать будем? – поинтересовался Шипилов.
– Крот! А ты прекрати рыть землю носом, – огрызнулся Кавун.
– Капитан! Я же не нарочно. Боеприпасов, как грибов в тайге. Я столько никогда в жизни не видел. Так как проблему решаем?
– Как? А ты как предлагаешь?
– Я предлагаю: все пороховые заряды высыпаем в эту кучу мин, цинки вскрываем и патроны рассыпаем туда же, подожжем, пусть стреляют. А снаряды, эрэсы, гранаты складываем в избушку, самую крепкую. Я их в ней и подорву, когда будем уходить. Пусть в космос летит!
– Давай, крот, действуй, руководи! – согласился ротный. Солдаты сложили все, что осталось, в кучу, снарядами нашпиговали самый крепкий дом, начали собираться отходить в горы.
Бойцы распотрошили ящики, тюки, коробки, набивая вещмешки чаем, сахаром, рисом и выбрасывая консервы с кашей.
– Степан! Что за чай? – поинтересовался я.
– О, это такая изумительная вещь. Самый замечательный, настоящий! – ответил сержант.
Я зачерпнул горсть мелких темно-зеленых горошин величиной с черный перец.
– Эти шарики – чай?
– Чай! Потом сварим, увидите и попробуете.
Все, что не смогли нести, рассыпали и сожгли. Степан тщательно растоптал два мешка лекарств – этого всего не забрать, тяжело.
Рота двинулась в горы, а внизу остались лишь три сапера и Шипилов.
Вскоре взлетел на воздух дом со снарядами, затем загорелась куча с патронами и минами. Треск выстрелов, разрывы патронов и гранат раздавались часа полтора, пока мы шли на точку для ночевки. Саперы догнали роту на гребне холмов и разместились вместе с нами на ночь. Все вымотались за день, и солдаты с большим трудом смогли нести охранение.
Утром в роту пришла группа управления батальона, затем разведрота и командир полка со своей свитой.
Командир полка, толстый, как бегемот, ежеминутно вытирал пот со лба. Тяжело ему в сорок два года со своими ста десятью килограммами живого веса по горам ходить. Красный как помидор, с трясущимися от усталости мясистыми губами и щеками, он пыхтел как паровоз.
– Ваня! Кавун! Вода есть? – прошептал Филатов с громким присвистом.
Ротный протянул командиру фляжку, и подполковник опустошил ее в три приема. Литр за минуту!
– Ваня! Молодцы! Вся рота – молодцы. Тебе орден "За службу Родине", Шипилову – "Красную Звезду", офицерам и солдатам – медали. Всем! Такие результаты во всей армии никто не выдал. Молодцы!
И пошагал дальше, опустошив, между прочим, еще и мою фляжку, которую ротный ему щедро выделил. Сзади шел крепкий солдат с огромным мешком и двумя автоматами. Ординарец. Нам он осклабился улыбкой-гримасой и побрел за своим шефом.
– Не повезло солдату. Этот наш "боров" сам еле-еле идет, а если, не дай Бог, ранят, ни за что на руках с гор не вынести. Только вертолетом, – усмехнулся прапорщик Голубев. – Меня, худенького, эвакуировать будет гораздо легче, но я уверен: до этого не дойдет. Разве что бухого, как свинью, но в таком виде бываю только в полку.
Мимо проходили рота за ротой на новые задачи. Нас оставили на месте, а остальные весь день прочесывали ущелье. Но больше Шипилов почти ничего не нашел. Несколько десятков цинков с патронами, несколько эрэсов, еще миномет и мины к нему да несколько старых ружей.
Два дня рота "парилась" наверху, а батальон шарахался впустую по долине.
Мы сидели, лежали, спали, ели, пили. Все время пили замечательный чай. Чай, какого я в жизни никогда ранее не пробовал, больше не доводилось и впоследствии.
Шарики чая в кипятке раскрывались, как цветочки, и становились ароматными, душистыми. Чай был зеленым, я, правда, к такому чаю привык еще в Туркмении. Это было прекрасно!
Утром на третьи сутки двинулись в дорогу и мы. Батальон ждал роту в большом кишлаке. Все было вытряхнуто из домов на улочки: мука, рис, барахло, лавки, циновки. Я подобрал старинный радиоприемник, английский. Ему лет сорок, а может, и больше. Раритет. А тут в глуши он все работал и работал, люди его слушали. Единственная связь с цивилизацией. Сам ведь не знаю уже неделю, что в мире происходит. Как прошел последний футбольный тур? Выиграл ли "Спартак" у киевлян?
Я поставил приемник на край дувала и пошел по улице. За спиной раздалась автоматная стрельба. Это Дубино пустил очередь в приемник.
– Зачем, сержант?
– Пусть не слушают "духовскую" пропаганду.
– Они дикари, но и ты далеко от них не ушел. С пальмы ты не спускался, потому что в Бульбении они не растут, но на елке или ты, или твои близкие предки жили совсем недавно.
– Предки – это хто?
– Ты все равно не поймешь. Не забивай голову. Иди дальше, сержант.
Минометчики поймали двух лошадей и погрузили на них минометы, хитрецы. Переход, судя по расстоянию на карте, предстоял долгий. По хребту вверх, затем спуск в ущелье, подъем еще на хребет, марш по гребню и вновь спуск уже в долину, и наконец, бросок к технике по пересохшему руслу реки. Идти километров пятнадцать. Хорошо хоть сухой паек съели, все легче.
Разведчики и управление полка двинулись в горы, наша рота опять шла в замыкании. Бойцы грелись у костра, в который бросали корзины, циновки. В нем горело что-то подозрительно знакомое. Я подошел поближе и увидел свой немецкий пуховый спальник. Ротный мне, как не ходившему раньше по горам, выделил "ординарца" из взвода (Корнилова) для заботы обо мне. О ротном заботился медик Степан. Вот этот "ординарец" и жег мой драгоценный спальник.
– Ты что делаешь, гад? – заорал я.
– Чтоб "духам" не достался. Я его выбросил, – глядя мне в глаза, ответил глупо ухмылявшийся солдат.
– А с чего он "духам" бы достался-то?
– Да у него же замок сломался, я вам новый трофейный взял. А этот белый – тяжелый, и спать в нем жарко. А зеленый – легкий, новый, – принялся нахваливать спальник "ординарец"-узбек.
– Вот черт! Ну подсунул второй взвод дегенерата! Легкий, новый! А зимой что я буду делать в этом легком поролоновом? Он белый, потому что зимний!
Солдат глуповато хмыкнул, закосил глазом в сторону и принялся бочком-бочком линять к костру. Спальник трещал и вонял гусиным пухом. Хорошо горел. Пропал алексеевский подарок. Вот черт! (Больше я себе никогда "ординарцев" не брал.)
Ротный направился ко мне, посмотрел в костер, заматерился, плюнул в огонь и, похлопав одобряюще по плечу, отошел в сторону, командуя:
– Подъем! Начать движение. Первый взвод идет первый, затем – ГПВ, второй и третий. Ник, берешь Дубино и Степана – и в замыкании. Не отставайте! За нами никого, и "духи" наверняка будут наблюдать за отходом. Вперед, не отставать!
Взводный Голубев, по примеру минометчиков, загрузил на другого коня станок от "Утеса" и АГС. Рота по узкой тропинке двигалась все выше и выше и достигла середины этого серпантина, вьющегося к вершине. В этот момент почти с самого гребня сорвалась лошадь с минометом, кувыркаясь и ударяясь о камни и уступы, затем полетела в пропасть.
Комбат заорал на все ущелье и принялся крыть всех матом. Командир батареи Вася Степушкин, маленький худенький светловолосый капитан, как-то съежился и вжал голову в плечи. Получив нагоняй, он принялся организовывать экспедицию по подъему минометов. Это после того, как два миномета просвистели до самого дна ущелья впереди трупа животного.
Догнали нас солдаты с минометами уже на самой вершине. Гимнастерки от пота побелели и стали как корка.
Пришлось разгрузить свою лошадь и Голубеву. Нелегко было тянуть все тяжелое вооружение минометчикам и пулеметчикам. На привале комбат перестроил порядок движения. Тылы уходили первыми, затем – вторая и третья роты, минометчики разошлись поротно. Мы шли последними.
Замыкал движение разведвзвод. Комбат уходил с нашей ротой. "Решил приобщиться к нашему подвигу, поближе к "героям"", – пошутил ротный.
Наконец после всех спусков и подъемов вышли на высокогорное плато. Тут размещалась кошара с овцами и низенькое строение из камня, почти нора, обложенная каменным забором.
У входа в "нору" жалась женщина с грудным ребенком, рядом ползали еще пара ребятишек. У забора стоял высокий голубоглазый чернобородый пуштун и что-то восторженно говорил, приветствовал, предлагая лепешки. Я и ротный взяли одну и разломили пополам, пожали ему руку и пошли дальше.
Абориген погладил руки комбата, помахал солдатам и что-то все горланил вслед. Едва мы скрылись за холмом, как раздался выстрел, и тут же послышался истеричный, дикий женский крик, полный ужаса.
Комбат развернулся и вместе с Айзенбергом побежал назад. Кавун остановил роту, и мы заняли оборону. Маты Подорожника были слышны даже нам.
Минут через десять появился разведвзвод, который подгонял командир батальона. Подорожник весь путь продолжал бить кулаком по голове и пинать ногами какого-то разведчика. Это был Тарчук (перед рейдом доукомплектовали разведвзвод, и он, как бывший спецназовец, попросился к ним, а мы не возражали, ротный с радостью сделал этот "подарок", старший лейтенант Пыж не ведал, какой это "данайский дар").
– Сволочь! Убийца! Мерзавец! – ревел комбат. – Ты зачем человека убил?!
– Не человека, а "духа", – пытался что-то мямлить в оправдание солдат, вытирая кровь с разбитых губ и носа.
– Кто приказал стрелять в человека?
– Никто! Мы, отходя, всегда пастухов убивали! Они все на "духов" работают!
– Здесь тебе не спецназ. Это армейский батальон, и ты, гнида, служишь в доблестном первом батальоне. Мразь! Убийца!
Солдат стоял и молчал, затравленно глядя исподлобья. Он был заметно испуган и не ожидал такого поворота событий.
– Негодяй! Этот мужик меня лепешкой угостил, руку жал. А ты его, как собаку, просто так, мимоходом застрелил! А там ребятишек трое. Теперь с голоду умрут.
Убить человека просто так, ради удовольствия – это выше моего понимания. В голове не укладывается, откуда взялся этот выродок. Ведь простой деревенский парень. А за месяц из озорства или еще черт знает зачем, как мух, застрелил двух человек. Изувер какой-то!
– Дать миномет недоделку, пусть трубу тащит! Автомат забрать, гранаты – тоже. Нагрузить минами мешок, пусть корячится. Сволочь!
Комбат кипел, усы от негодования дрожали, он готов был сам застрелить этого мерзавца.
– Такому все равно, в кого стрелять. Застрелит и ребенка, и беременную женщину. Нравится, наверное, война.
Переход длился день, а казалось, целую вечность, да еще двигаться приходилось под раскаленным солнцем. Хорошо, что броня зашла в сухое русло и встретила нас. В колонне ночью произошла катастрофа: улетел в пропасть БТР с командиром танкового батальона. Погибли два офицера и два солдата, трое было ранено. Кошмар!
Потом был двухсуточный марш. Еда на броне, костерки, разведенные у гусениц в колее. Пыль, пыль, пыль…
Колонна ползла со скоростью черепахи. Техника растянулась на многие километры. Мы уходили из района одни из последних. Цепочка машин петляла и ползла, как гигантская змея. Правда, эта змея громыхала и пылила колесами и траками.
Ротный подозвал меня перекусить, и я бегом догнал его БМП. Техника стояла, не заглушая моторов, где-то что-то застряло.
– Какая мощь! Что скажешь, "замполь"? – спросил ротный.
– Да, впечатляет!
– Впечатляет… Вот смотри: тут собраны пара бригад материального обеспечения, бригада РЭБ, полк связи, артиллерийский полк, артиллерийская бригада, батальоны связи, еще черт знает что. Штабы, штабы, штабы. Сплошные кунги и будки на колесах. А в горы идут четыре "кастрированных" батальона. Мы в горах по отношению к "духам" всегда в меньшинстве. Одна надежда, что если прижмут, можно вызвать авиацию или артиллерию на себя, может, повезет, и свои не зацепят.
– У меня из головы не выходит убитый афганец. Если мы тут убиваем просто так, то какую тогда интернациональную помощь оказываем? Этот пастух так и стоит передо мной: руки жмет, лепешку сует. Глаза добрые. Рядом – баба с детьми.
– Ну, этого ты видел глаза в глаза, а представь: прилетели вертолеты или авиация, бросили бомбы, пустили "нурсы" – и привет кишлаку вместе с детьми, стариками, ханумками. "Духи" или не "духи" – никто не разбирается. Посмотри, сколько вокруг развалин, тут жили до нас люди, взгляни, у каждого кишлака, за каждым домом – свежие могилы, а за пять лет их, наверное, около миллиона.
– Кошмар. Неправда. Не может быть!
– Правда. Это война ради войны. Нужно армию где-то обкатать, вот и обкатывают. У американцев был Вьетнам для проверки армии и техники, а мы тут проверяем.
– Но до бесконечности это продолжаться не может.
– Не может. А может, и может. Как остановить войну? Как генералам и политикам сохранить лицо? Войну начать легко, а вот закончить трудно, очень трудно. Особенно вот такую, партизанскую. Партизаны и каратели.
– Не ожидал оказаться карателем. Я ехал добровольцем сюда, как в тридцатые ехали в Испанию.
– Ошибся. Мы тут воюем с целым народом, почти со всей страной.
* * *
Колонна все тянулась и тянулась. Авангард уже вошел в Кабул, а мы все ехали и ехали. Несколько раз наносили удары прямо с дороги по окрестностям в ответ на выстрелы мятежников. Но это были вылазки сумасшедших. Шла исполинская сила. Артиллерия и авиация тотчас же перепахивала тот квадрат, где что-то шевелилось.
* * *
В полку сразу началась неразбериха. Приказы сменяли один другой. Разгружаться – не разгружаться. Отдыхать – не отдыхать. Подать наградные списки, помыть людей, навести порядок. Солдаты сложили мешки, оружие поставили в оружейку, а боеприпасы не сдали. Ожидался новый выход. Куда – было неясно. Обстановка в штабе была очень нервная, и никто ничего не мог понять. Командир полка приказал представить ротного и взводного сапера к орденам, отличившихся солдат и офицеров нашей роты – к медалям. Целую ночь писари трудились над представлениями на награды. Командир роты сиял.
– Ну вот, за полгода в первый раз в этом батальоне отметили. А то все чужак и чужак, "выкормыш с дороги". Орден "За службу Родине" третьей степени! Такого ни у кого в батальоне нет. Красота. Ну, а всем вам, зеленым салагам, "За отвагу". Это что-то! По месяцу прослужили – и уже к медалям. Ладно, я пойду, разомнусь беленьким, а вы тут порядок наводите. Завтра, если поступит команда, сдадим боеприпасы.
Допоздна наводили порядок, мыли бойцов, чистили оружие. Ушли в общежитие глубокой ночью.