Мы сидели в мягких креслах перед широким распахнутым окном и внимательно наблюдали за тем, как пешеходы, застигнутые врасплох, стараются выйти сухими из этого невиданного потопа. Некоторые даже сняли свою обувь и теперь мчались по пенистым лужам босиком. Самые недогадливые прижимались к стенам домов и от этого промокали ещё быстрее от воды, льющейся с крыши. А несколько вымокших до нитки парней и девушек уже не прятались от дождя, а, наоборот, выбирали лужи побольше и, счастливо улыбаясь, подставляли лица под тёплые струи дождя. И я им очень завидовал. А Аннушка - та просто умирала от зависти.
Больше всего досталось машинам, которые стояли на привокзальной площади. Они ведь никуда не могли спрятаться, и бурлящие потоки, сбегающие из нескольких улиц-речушек, залили их почти что до половины колес.
- Бедные, - пожалела их Аннушка.
- Почему же бедные? - возразил Я. - Вымоет их дождь, и заблестят они на солнце как новенькие.
Аннушка немного подумала.
- Тогда, может, и мы вымоемся? - предложила она. Ответить я не успел, потому что все вдруг засмеялись и начали показывать пальцами на толстого человека в белой рубашке. Прикрывая портфелем свою лысую голову, он выскочил из какого-то подъезда и побежал к одной из машин. Ему удалось завести мотор и даже развернуться против течения. Но больше ему сделать ничего не удалось. Коричневая машина сердито фыркала и рычала, но подняться вверх по улице так и не сумела, Вот какой был потоп!
Несколько человек выбежали под тёплый дождь и принялись подталкивать осерчавшую машину сзади. Мы с Аннушкой тоже хотели присоединиться к ним, уже начали снимать обувь и набрасывать плащи… Но в это время диктор объявил посадку на нашу "Ракету".
Плыть было не очень интересно. "Ракета" тряслась по частым волнам, словно. телега по булыжной мостовой. По толстым стёклам иллюминаторов стекали ленивые капли дождя. За ними еле угадывались очертания встречных "Ракет" и длинных грузовых барж. А зелёные берега, как только мы отошли от причала, и вовсе скрылись ·за плотной дымящейся завесой тумана.
Как пишутся стихи
Аннушка смотрела-смотрела в иллюминатор и вдруг зевнула - скучно.
Я тоже не остался в долгу, зевнул ещё шире. Надо было чем-то срочно заняться… Поспать, что ли? Да, пожалуй, ничего умнее не придумаешь… И я начал удобнее устраиваться в кресле.
- Давай сочинять стихи, - неожиданно предложила Аннушка.
- Какие ещё стихи? - недовольно проворчал я. - Разве не видишь, что делается на Днепре?
- Что ты, как раз в такую погоду они очень хорошо сочиняются, - объяснила мне Аннушка. И, ещё раз посмотрев в иллюминатор, добавила: - И потом, всё равно больше нечего делать.
- Давай как-нибудь потом сочиним, - сказал я и с печалью вспомнил о своей тихой и уютной комнате, в которой, лёжа на диване, можно спокойно поработать хоть до самого обеда, и никто тебе не помешает. - Давай как-нибудь потом, - повторил я.
- Но ты же мне обещал, - укоризненно заметила Аннушка.
- Обещал?
Ах да, я совершенно об этом забыл. Ещё в Москве пообещал, просто так… Ну, что же теперь поделаешь. обещание нужно выполнять.
- Хорошо, - безнадёжно вздохнул я. - Только давай договоримся: ты придумываешь одну строку, а я - следующую.
Аннушка согласилась.
- И записывать ты тоже будешь, - сказал я и протянул ей блокнот с карандашом.
- Ладно, - ответила она. - Я согласна.
- Чур, тебе начинать…
Аннушка подумала-подумала, повертела в руках остро заточенный карандаш, потом пристально посмотрела в иллюминатор и произнесла первую строку:
Как у наших у ворот…
Я тоже посмотрел в иллюминатор. Внимательно смотрел, долго, но никаких ворот за ним не увидел. Дождь лил всё так же, и ничего нельзя было рассмотреть. Как ни старайся. Так что же выходит - обманываешь, Аннушка, да? Ну ничего, это мы тоже умеем делать!
И я ответил:
Посадили огород…
Вот теперь, голубушка, и подумай, при чем здесь какой-то огород, когда даже берегов никак нельзя рассмотреть.
Но Аннушку иллюминатор уже не интересовал. Она присмотрелась к потолку, словно увидела там что-то интересное, и ответила мне так:
А за этим огородом…
И я на потолок посмотрел. Обыкновенный потолок, бледно-голубой, лампочки горят под ним, в углу гудят вентиляторы. Обычный потолок… Эх, придётся и дальше самому всё выдумывать!
И я принялся выдумывать.
В ответ на Аннушкино "огородом" можно было бы сразу сказать: "Ходят люди с бутербродом". Очень хорошо было бы, да вот только какая беда: не бывает таких больших бутербродов. Во всяком случае я ни разу не видел, чтобы несколько человек несли один-единственный бутерброд.
Но что же всё-таки находится за этим огородом? Лес, город или дорога? А может, и не дорога вовсе, а река? Не такая, конечно, как этот Днепр, но и не маленькая. И брод, наверное, через эту реку есть…
Ага, вот же она, строка:
Протекает речка с бродом!..
Что ты теперь скажешь на это, Аннушка?
- Очень даже хорошо, - одобрила Аннушка. - Я уже ожидала, что ты скажешь: "Ходят люди с бутербродом".
Я удивлённо уставился на неё - откуда ей это известно?
Но в ответ услышал:
А за быстрой той рекой…
Твоя очередь думать, Володя!
А что может быть интересного за этой неизвестной рекой? Снова огороды. Или зелёные луга. Днём коровы важно пасутся, мотыльки-однодневки порхают. А по ночам волки из лесу рысцой выбегают…
Так и сказал:
Волки бегают рысцой…
с уважением взглянула на меня Аннушка - о волках, наверное, и не подумала. Но сдаваться не собиралась. Только нос сильнее наморщила, слегка сощурила голубые глаза… И придумала всё-таки!
Волки бегают и воют…
Конечно, воют, что же им ещё остаётся? Хорошо волкам, они хоть знают, что делать, а вот что делать мне?
Я вышел из каюты и спрятался под тентом. Закурил сигарету, оглянулся вокруг. Ничего особенного - дождь, туман, вода расходится за кормой седыми усами. Подставил под ливень одну ладонь, затем вторую… И почему-то увиделось мне, как самый крупный из волчьей стаи, бросив без толку бегать и выть, уселся на зелёном бережку и принялся полоскать в прозрачной воде свои натруженные лапы…
Бегом возвращаюсь в каюту и гордо произношу:
В нашей речке ноги моют!..
Аннушка даже в ладоши захлопала от удовольствия:
- Как здорово ты придумал! Не лапы свои волчьи моют, а ноги, совсем как люди!
Я даже покраснел от радости - никто меня ещё так до сих пор не расхваливал!
Между тем Аннушка принялась внимательно изучать двух толстых тётушек, которые без умолку разговаривали между собой. Потом сказала:
И идёт у них беседа.
Долго идёт беседа у этих тётушек, я уже не раз посматривал в их сторону. Хорошо им - узелки лежат на коленях, а из узелков выглядывают вкусные пирожки с мясом, свежесолёные огурцы, краснощёкие большие помидоры… А я вот с утра ничего ещё не ел, если не считать того, что Аннушке купил два мороженых… Так сколько же я, выходит, не ел? От рассвета и до обеда; оказывается, от утра и до обеда. Вот здорово!
Не потому здорово, что не ел, а потому, что строку придумал, вот такую:
От утра и до обеда!..
- А ты неплохо играешь в стихи, - ещё раз похвалила меня Аннушка. - Намного лучше, чем многие мальчишки и девчонки из нашего второ… нет, уже из нашего третьего класса!
Если бы вы знали, как мне были приятны эти её слова! Я даже хотел попросить Аннушку, чтобы она их повторила, да застеснялся… Нет, что вы ни говорите, а ребятишки тоже очень хороший народ. Особенно некоторые девочки…
Наташино "Спасибо"
От автобусной остановки дорога, заросшая спорышом, повела нас к уютному тенистому парку. Потом, вынырнув возле старого огромного пруда, в котором время от времени плескалась рыба, повернула влево, к садам и плетням, за которыми прятались чистые беленькие домики. Где-то среди них стоял и дом моей мамы.
Аннушка шла рядом со мной и, чтоб было веселее, наизусть читала стихотворение:
- Как у наших у ворот, раз-два, собрался честной народ, три-четыре; как у наших у ворот, раз-два…
Я старался шагать в такт Аннушкиным словам. Получалось очень даже здорово.
Но никакой народ не собрался у наших ворот. Одни только ласточки кружились над головой. Мы бесшумно открыли старую калитку, которую я когда-то, ещё школьником, приладил к плетню, - и сразу же нырнули в прохладные, густые заросли сирени и жасмина. Тропинка, на которой мы остановились, была посыпана белым речным песком. На нём греблись толстые, разомлевшие от жары куры. Увидев незнакомцев, недовольно закудахтали и начали нехотя уступать дорогу. А самая большая из них, жёлтая и голенастая, так увлеклась поисками каких-то насекомых, что и вовсе не обратила на нас никакого внимания. Пришлось слегка отодвинуть её ногой - она только возмущённо заквохтала.
- Куры у нас совсем непуганые, - объяснил я Аннушке. - Моя мама кормит их из рук. И мы тоже будем.
Голенастая курица, будто и не её толкали, снова вышла на дорожку и, озабоченно поквохтывая, опять занял ась своим чрезвычайно важным куриным делом.
В глубине двора, под огромным орехом, стояла летняя кухонька, сложенная из красных кирпичей. На ней теснились чугунки, горшочки, сковородки, в которых что-то булькало, шипело, трещало. А в воздухе пахло так вкусно, что мы проглотили слюнки и прибавили шагу…
Возле кухни хозяйничала моя мама. Она очень удивилась, увидев меня. Сколько я ни приезжаю, она всё время удивляется. Потому, что у меня нет привычки сообщать ей заранее о своём приезде.
- Вот молодец, что приехал, не забыл меня, старую, - сказала она, целуя меня. И тут же огорчённо всплеснула руками: - Только обед ещё не готов, придётся немного обождать… А это что за девочка.
Аннушка скромно вышла из-за моей. спины, вежливо поклонилась и сказала:
- Здравствуйте… Меня Володя с собой привёз. Мама вопросительно взглянула на меня.
- Это Аннушка, дочь моих друзей, - объяснил я ей. - Они в командировку срочно уехали, а она одна осталась.
- Правильно сделал, - похвалила меня мама. - Заходи, Аннушка, в комнату. Пока я доварю обед, вы с Наташей книжки почитаете…
Моя мама, как все пожилые люди, думает, что у детишек только и дел, что книжки читать… А Наташа - моя четырёхлетняя племянница. Она, оказывается тоже приехала. И тоже из Москвы.
Мы с Аннушкой умылись с дороги, переоделись и хотели было отправиться в Наташину комнату. А она уже на пороге дежурит, ждёт не дождётся нас. Только стесняется подойти первой. Она ведь не знакома с Аннушкой да и со мной давно виделась. Стоит Наташа у порога и звонком от моего старого велосипеда позванивает. Я его сразу признал, по вмятине на крышке. Она появилась, когда однажды вместе с велосипедом свалился в небольшой овраг.
- Здравствуй, Наташенька! - говорю я ей. - Ой, какая у тебя красивая игрушка! Кто тебе её подарил?
- Это звоночек, - отвечает Наташа. - От моего велосипеда.
- От твоего велосипеда? - удивился я. - Почему же от твоего, скажи, пожалуйста?
Наташа немного подумала и ответила мне:
- А потому, что я из Москвы приехала.
Да-а-а…
Возвратился я в комнату, начал выкладывать из чемоданов свои вещи и подарки для мамы. Вытащил коробку конфет и протягиваю Наташе:
- Возьми, Наташенька… Это тебе подарок. От нас с Аннушкой.
Взяла она подарок и молчит.
- Что нужно сказать дяде Володе? - спрашивает бабушка.
- Мало, - отвечает внучка и прижимает подарок покрепче к груди.
Мамин сад
Кот Васька - мой давний знакомый. Когда-то я его совсем маленьким принёс домой. Он тоже не забыл меня, громко мурлыкает, о ноги трётся, хвост держит трубой. И труба эта всё время подёргивается от радости. Мы погладили его по очереди, и все вместе - я, Аннушка, Наташа и кот Васька - отправились осматривать сад.
Аннушка сразу же принялась подсчитывать деревья, и по ее подсчетам вышло, что в саду растут две черешни, пять или семь вишен, три груши, четыре абрикоса, три яблони и две сливы: одна сахарная, с жёлтыми плодами, а другая обыкновенная, с. фиолетовыми. Да ещё было два ореха. Один склонился над крыльцом, второй возвышался чуть подальше, над летней кухней. Мама их посадила, чтобы комары боялись. Потому что они, оказывается, совсем не могут выносить запаха орехового дерева. Об этом было написано в одной умной и толстой книге, которую мама всегда держала при себе. Но, насколько я помню, к нам всё равно прилетали комары, очевидно, они не были знакомы с этой книгой. Приходилось делать ореховый веник и напоминать комарам о том, что нет ничего неприятнее и вреднее ореховых листьев… Вот и весь сад, если не считать смородины, крыжовника да клубники.
А в самом конце маминого огорода, в небольшой круглой низинке, буйно разрасталась малина. Ростом она была чуть не вдвое выше Аннушки. И с каждого стебля гроздьями свисали сочные темно-красные ягоды.
У Аннушки разгорелись глаза.
- Это ваша малина, Володя?
- Ну конечно же, наша, - ответил я.
- И её можно есть сколько угодно, да?
- А куда же её девать? - сказал Я. - Придётся есть.
- Можно сразу же и начинать?
Но я с сомнением посмотрел на её руки.
- Нет уж, сначала нужно вымыть хорошенько руки, да мыла не жалеть. И лицо тоже.
Пока мы знакомились с маминым садом, Аннушка с Наташей ухитрились выковырять пальцами по морковинке, закусить огурцом да помидором и раз пять по очереди поцеловать в нос мурлыкающего кота Ваську.
Но воды Б доме не оказалось. Я взял два самых больших ведра, и мы втроём отправились к колодцу. Только кот Васька на этот раз остался возле кухни и начал мурлыкать уже для мамы - проголодался, наверное, от радости.
Чем вытаскивают ведра
Далеко внизу Аннушка увидела своё отражение. Совсем крошечное. С кулачок.
- Ой, какой глубокий! - воскликнула она, испуганно отпрянув от колодца, и сразу же оттуда с шумом выпорхнули два воробья. - Они там пили воду? - Аннушка проводила их долгим взглядом.
- Они там живут, - объяснил я. - Лучшего места не придумаешь: вода, прохлада и никакие кошки не достанут.
- Хи-и-трые! - восторженно протянула Аннушка.
Наташа, ожидая нас, уселась на траву в сторонке: бабушка строго-настрого запретила ей подходить к колодцу. Даже вместе со мной"
- По глубине этот колодец будет как ваш пятиэтажный дом, - сказал я Аннушке, привязывая верёвку к дужке ведра. - А может, и ещё больше.
- Ничего, - успокоила она меня и с опаской оперлась на деревянный сруб.
Эмалированное ведро, глухо постукивая о стенки колодца, скользнуло вниз. Наконец раздался хлопок, и наши изображения, вздрогнув, исчезли:
- Как долго оно опускалось, - сказала Аннушка, на всякий случай вцепившись в мой рукав. - Я даже устала ждать.
Зачерпнув воду, начал накручивать на ворот верёвку. Но вдруг почувствовал, что она стала совсем лёгкой. Потрогал - свободно болтается. Вот незадача!
- Что ты там рассматриваешь? - спрашивает Аннушка, но низко наклониться опасается. - Что-то интересное? Воробьиное гнездо увидел, да?
- Да нет, - сказал я. - Ведро отвязалось и ушло на дно. Придётся теперь нам с тобой его вытаскивать.
- Вытаскивать?! - Аннушка широко раскрыла глаза. - Но как мы его вытащим из такой глубины?
- Вот над этим давай подумаем вместе, - предложил я. - Может, я тебя привяжу к верёвке и опущу вниз? Ты же лёгкая…
Глаза у Аннушки стали совсем круглыми. Как блюдца. - Я… Я бы с удовольствием опустил ась… Но ведь ты же знаешь, Володя, что мама мне строго-настрого запретила лазать в холодную воду. А маму нужно слушаться!
Что-то я, правда, не слышал подобного приказания. Но на всякий случай промолчал.
- Ну что же, - тяжело вздохнул я. - Раз ты не хочешь, придётся кошкой доставать.
У Аннушки даже дыхание перехватило.
- Ко-о-шкой?!
- Ну да… Сбегай, пожалуйста, к бабушке на кухню. Принеси кошку.
- Но ведь она сразу же утонет!
- Ну и что? Зато ведро вытащим.
Но не двигается Аннушка, внимательно смотрит мне в глаза - может, шучу?
- Ну, чего же ты стоишь?
Понурившись, она медленно отошла от колодца. За ней потопала любопытная Наташа.
Что-то долго не было их. Наконец возвращается Аннушка.
Идёт горюет, кота Ваську целует в лобик. Прощается, значит.
- Что ты мне принесла? - спрашиваю я;
- Васеньку, - со слезами на глазах отвечает она. - Бедного, несчастного Васеньку…
- Да зачем он мне нужен? Я же тебя просил принести кошку, а не какого-то Ваську!
Аннушка, оказывается, и не догадывалась, что кошкой называется такой якорёк, которым вытаскивают затонувшие вёдра.
- Чего же ты раньше об этом не сказал? - обиженно спрашивает Аннушка. Но голос у неё радостный и веселый. - Вон, оказывается, какой ты обманщик!
- Поговори мне ещё! - страшным голосом прорычал я: Совсем как медведь. - Мигом в угол поставлю!
- А что мы там будем делать? - заинтересованно спросила подоспевшая Наташа.
- Хм-м…
Неужели никто ни разу не ставил их в угол?
Обед
Мы помыли руки и быстренько уселись за стол. На обед у нас было: борщ с фасолью, картошка с мясом, омлет.
А кроме того: ведро огурцов да ведро помидоров. Мама их только что собрала с грядки. Из них можно салат·сделать. Можно и так есть.
Ох и тяжело нам придётся!..
Но тут мама принесла ещё: большую глиняную миску вареников, с творогом; ещё большую миску вареников, с вишнями; рядом поставила крынку с холодным молоком и три чашки со свежим вареньем.
Я с ужасом смотрел на всё это.
- Неужели мы всё, что здесь стоит, осилим? - спрашиваю безнадёжным голосом у Аннушки.
- Конечно, осилим, - не задумываясь, отвечает она. - Не сможешь - я по·могу.
Спасибо тебе, дорогой товарищ…
Кто это дерется
Старались мы, старались, но всего так и не осилили. Я никак не мог одолеть картошку с мясом. Аннушка безуспешно сражалась с четвёртым вареником. С вишнями.
А здесь ещё и Наташа:
- А я уронила ваш подарок. Под стол.
Но сама что-то не лезет под стол за своим подарком. На меня смотрит. Ладно уж, полезу я.
Стол почти до самого пола накрыт клеёнкой. Под ним темно, словно в дождливую ночь. С непривычки не могу ничего увидеть. Обшариваю пол руками, сюда-туда верчу головой - куда же мог подеваться этот подарок.
Вдруг что-то зашуршало…
Да как стукнет меня по руке!
И ещё раз! Будто укол сделали.
А может, под стол гадюка забралась?
Стремглав вскакиваю на ноги и налетаю на самый острый краешек стола:
- Ай!
Сижу на полу, хлопаю глазами. И ничего не могу понять.
- Там наседка· сидит, - объяснила всем Наташа. –
Очень кусачая наседка, меня тоже клюнула.
Так вот почему она не спешила лезть под стол!
- Какая. разбойница! - встревожено воскликнула Аннушка и уселась с ногами на стул.
А я принялся ругать себя. Втихомолку, конечно. Это же я наседку за гадюку принял!
Снова полез под стол, быстро разыскал этот несчастный подарок и Наташе отдал.