Она шла по длинному тоннелю за ребятами. Стены мокрые, душно. Темно. А там, где горят лампы, видно, какая неуютная ей попалась шахта. Сейчас ещё можно всё изменить. Выйти наверх, сказать: "Не нравится. Передумала". Удивятся: "Странная эта бывшая беспризорница. То надумала, то передумала". И пусть. Зато будут солнышко и небо, ветка будет качаться над головой, а можно будет, подняв лицо, смотреть на облака.
Она не ушла. Сказала себе строго: "Зина-корзина! Неужели ты испугалась? Жизни бояться - сразу помереть!" И зашагала смело, и нарочно топала сапогами.
Долго шли, наконец пришли. Грохот отбойных молотков испугал её, она очумела, уши заткнула, стоит. Ребята хохочут. Им повезло: есть над кем смеяться, не видно, что сами они новички и не меньше Зины растеряны.
- Ох, Зинуха-то уши закрыла, глаза перепуганные.
Она не привыкла строить из себя небесное создание. Противно притворяться: "Ах, мне тяжело! Ах, мне страшно". Ну и что же, что девчонка? Взялась - тяни.
- Дай мне, дядя Коля, отбойный молоток. Дай, не сомневайся.
Тяжёлый молоток, от него тянется резиновый шланг, сверху по шлангу идёт к молотку сжатый воздух. Держит Зина молоток, делает вид, что ей не тяжело. А как работать, не знает. Ребята тоже ничего не знают, но на Зине отыгрываются:
- Смотри, как дитя, к себе прижала молоток. Эх, горе!
- Ну-ка, покажи, как рубить породу будешь, - спокойно говорит одному, самому развесёлому, дядя Коля.
Он тычет молотком в породу, хочет пройти напролом. Только не такое уж простое дело взять сплошную породу: пика молотка не пробивает её, даже следа не оставляет.
- В прожилку входите, ребята, - учит бригадир. - Найти её сумей, прожилочку. Вот Зина молодец, Зина нашла. И ты сумеешь, не расстраивайся. У женщин силы меньше, а соображают они не хуже нас с тобой.
Потихоньку, постепенно стала Зина понимать, что к чему. Кругом льёт вода, под ногами текут мутные ручьи. Ступила Зина на мокрое бревно, поскользнулась, упала, сильно рассекла руку.
Не успела поработать - заболела. Несколько дней не была она в шахте. Когда пришла, самый насмешливый, Серёга, сказал:
- Мы думали - сбежала. А она, смотри-ка, пришла.
Зина ответила:
- Я убегать не привыкла. Обо мне ещё в газетах напишут, о моём ударном труде. Хочешь спорить?
- Их, какая занозистая!
Подмигнул и больше ничего не сказал.
Это было в самом начале. Дядя Коля тогда сказал:
- Аварии бывают от суеты. Работай строго, Зина.
Теперь о Зине Шуховой написали в газете "Проходчик". Она и не знала. Серёга пришёл, принёс свежий номер газеты, развернул перед Зиной. Её портрет в тяжёлом резиновом костюме, глаза упрямые.
- Ох, и девка вредная. Сказала, в газете - пожалуйста.
Чудак этот Серёга. Что он её всё время дразнит?
Мишка тоже не поймёт. Дать бы этому Серёге по затылку, чтобы не дразнился.
- Зина, вы приходите к нам в школу. Обязательно приходите. Я вас с ребятами познакомлю, с Антониной Васильевной, это наша учительница.
- Как ты сказал? - встрепенулась Зина. - Антонина Васильевна? Чёрненькая?
- Нет, седая.
- Значит, не она. Жалко.
В летописи ещё не всё рассказано про Зину Шухову; хочется Мишке написать, как недавно дали Зине комнату. Выхлопотал комнату Серёга, его не поймёшь, этого Серёгу. То житья не давал, дразнил Зину. То пошёл за неё с начальством ругаться.
Замри! - Отомри!
- Таня, замри! - на весь двор кричит Леденчик.
Таня останавливается на бегу, словно налетает на невидимую стенку. Она стоит, одна рука поднята, нога в белом носке отставлена назад.
- Не шевелись! - командует Леденчик и прыгает вокруг Тани. - Не дыши сильно! Ладно, отомри.
Таня хочет бежать дальше. Леденчик говорит:
- Мишка про Зину Шухову целый рассказ написал, уже пятая тетрадь кончается.
- А мы вечером пойдём в школу, будем календарь метро писать, - говорит Таня. - Знаешь, Антонина Васильевна сказала, что интересный получается календарь.
Они сидят вечером в классе. В батареях булькает вода, за синими окнами ветер качает дерево, когтистые ветки царапают по стеклу. А в классе тепло.
- Мишка, записывай ты, - говорит Борис с чужого двора.
- У меня почерк некрасивый. Пускай Таня пишет, у неё почерк красивый. - "Она и сама красивая", - хотелось ему добавить, но он не добавил.
И Таня пишет:
"Это было два года назад. Тысяча девятьсот тридцать первый год. Первые буровые вышки - начало метро".
"Август. Начала выходить метростроевская газета "Проходчик". Некоторые номера печатались на татарском и башкирском языках. Потому что на метро приехало много людей из татарских и башкирских деревень. Они плохо знали русский".
"Тридцать третий год. Март. Первая комсомольская шахта на площади Свердлова".
"Май. Первая тысяча комсомольцев пришла по призыву. Фабрики и заводы отдавали лучших. Для метро не жалели".
"Почти все рабочие и служащие Москвы работали на шахтах метро в выходные дни или вечером. Наши мамы и папы и учителя нашей школы тоже работали на субботниках".
"Тридцать четвёртый год. Август. На Комсомольской площади уложен последний кубометр бетона. Готов тоннель!"
"Сентябрь. Почти закончены "Арбатская", "Смоленская". Начинается отделка "Красных ворот". Там будут настоящие красные ворота из мрамора".
"Бригада проходчиков товарища Ютта отвела подземную газовую трубу. Было опасно: если прорвётся газ, могли отравиться. Работали в противогазах. Трубу не повредили, и всё кончилось хорошо".
"В Берлине строителям метро мешали плывуны. В Париже - неровная местность - много холмов, рек. В Лондоне очень запутанное подземное хозяйство - трубы, кабели. В Мадриде - средневековая планировка города: кривые, узкие улицы.
В Москве было всё это вместе. И остатки древнего города, и реки, и плывуны, и холмы, и хитрая паутина подземных труб и электрических кабелей под высоким напряжением".
"А девочка Надя, чего тебе надо?"
Мишка пришёл в редакцию и сразу покосился на маленькую дверь. Страшный плакат был на месте: череп и кости, как на столбе с проводами, по которым идёт ток. Мишка больше не мог терпеть и не знать, что за этой жуткой дверью. Он решил: "Сейчас спрошу". Но Мельниченко быстро прошёл мимо него и сказал:
- Мишка! Сейчас я спешу, не поговорим. Под выходной вечером приходи во двор на Мясницкой, сорок восемь.
- Приду, - только успел сказать Мишка, и Мельниченко сразу ушёл.
Всегда в редакции спешка…
Во дворе зашлись гармошки, отчаянно плясали парни. Мельниченко сидел на стуле, который кто-то вынес во двор, качал своей лохматой головой. Буйный пляс, смелый пляс. Мельниченко не умеет так, а то бы он сейчас всем доказал. Сидит на стуле, а ноги пританцовывают на месте.
И Мишка рядом стоит.
Аким, мастер, у которого Самойлов живёт, вприсядку вокруг двора пошёл - эх, разойдись, народ!
А вечер тёплый, тихие облака замерли на одном месте, небо светлое.
Аким топочет каблуками, кажется, сейчас под ним земля провалится. И особенно тихой кажется рядом с ним тоненькая девушка в белом платье с оборками на подоле. Она танцует застенчиво, и движения плавные, нежные. Руки лёгкие, маленькие ноги в парусиновых синих тапках. Да это же Милочка-Матрёшка.
- Милочка лучше всех танцует, - говорит Мишка.
- Да, - отвечает Мельниченко и грустно трясёт головой. Это, наверное, должно означать, что танцует-то она прекрасно, даже ребёнок понял. А к нему, Мельниченко, относится Милочка так себе. И это прискорбно.
Передёрнулась гармошка с танца на песню, запел с присвистом Серёга, все подхватили:
А девочка Надя, чего тебе надо?
Ничего не надо, кроме шоколада!
Эта девочка Надя понимает, что к чему - шоколада. Не сказала: "супу" или "чёрного хлеба". Мишка вспоминает, как на Новый год ел шоколад. Он мог бы съесть сто плиток или двести.
- Вальс! - кричит Серёга.
И закружились по двору люди. Старенькие кофточки. Косоворотки с мелкими перламутровыми пуговками.
Вдруг свет в фонаре стал слабым. Из белого он стал жёлтым, потом красным и совсем погас. Больше не видно на деревянном столбе фонаря под железной тарелкой. Ничего, танцевать можно и в темноте. Гармонист играет, на гармонь не смотрит.
Прибежал парень, который дежурил у телефона, еле дышит, быстро бежал:
- Ребята! Шахту затопило!
Несутся по Мясницкой люди.
Мясницкая - теперь улица Кирова. Уютный душистый магазин "Чай" - китайские фонарики, самые вкусные конфеты в нарядных бумажках. Почтамт, светлый, огромный зал, и люди идут не спеша. В магазине "Свет" продаются настольные лампы под разноцветными абажурами, пылесосы и электрические машинки, в которых жарят хлеб, они называются тостеры: от подсушенного хлеба меньше толстеют.
Девочки в дублёнках. Мальчики в ярких куртках. Ноги длинные, глаза смелые. Идут себе по улице Кирова. Почему бы им не идти в своём городе, по своей улице Кирова?
А тогда?..
- Двадцатую затопило!
Аварийная комсомольская бригада прямо с танцев - на аварию. Стали откачивать воду вёдрами: если тока нет, то и насосы не работают. На вертикальной лесенке стоит живой конвейер, вёдра идут по рукам. От Серёги к Мельниченко. Милочка. Аким. Зина Шухова. И Мишка в своей беретке. Жалко, не видит его Таня Амелькина. Пусть стоит он не в шахте, а наверху, но всё равно он таскает, передаёт вёдра, не задерживает цепочку - из шахты полные, в шахту пустые.
- Как там вода?
- Меньше не становится! Давай пустые вёдра!
Долго работают. Мишку прогнали, он сидит на ящике в стороне. Почти не убывает вода. Но нельзя перестать таскать вёдра: будет прибывать вода, погубит шахту. Не прибывает - и то хорошо.
- Ура! Ура!..
Дали свет. Сразу заработали насосы. Теперь всё. Теперь не страшно.
Мельниченко ещё больше похудел за один вечер.
- Милочка, ты куда?
- А ты?
- В редакцию. Надо написать отчёт о сегодняшней аварии. Как трудились люди! Перепечатаешь? Только срочно, прямо сейчас.
- Что делать? У тебя, Мельниченко, всегда всё срочно и всё прямо сейчас.
"Глаза у неё круглые, весёлые, щёки розовые - Матрёшка и Матрёшка", - думает Мишка.
Мельниченко вдруг спохватывается:
- А где у нас Мишка? Мишка, спать!
А Мишка вот он, здесь. Он бы и до утра не ушёл, но надо домой.
Мишка давно спит на своём сундуке. Мельниченко пишет статью, передаёт Милочке-Матрёшке листки, она печатает быстро, как всегда. Хотя пальцы дрожат от тяжёлых вёдер.
Серое утро над Москвой. На тротуаре раскричались воробьи. Из депо вышел трамвай и грохочет своими пустыми вагонами.
- Милочка, сегодня придёшь на танцы?
У неё ноет спина, болят руки. Сейчас бы приткнуться где-нибудь и уснуть. Перламутровые пуговки на косоворотке у Мельниченко. Перламутровые пуговки на гармошке у Серёги.
Тряхнула головой:
- Приду.
"Анна унд Марта ба-аден"
Во дворе у стены лежит куча песка. Его привезли для ремонта, но пока он лежит здесь, в него можно играть.
Жёлтый, влажный, послушный песок. Если сделать подкоп и копать терпеливо, получится тоннель.
Я сижу на земле. Я копаю и забыла, что мама не разрешает сидеть на земле: пачкается новое пальто. Песок скользит сквозь пальцы, забивается в рукава.
- Так и есть, - говорит над моей головой Мишкина бабушка. - Маленькая девочка должна делать куличики, а она строит метро. Ведь ты строишь метро?
- Да, - отвечаю я. Стараюсь говорить смело, хотя боюсь Мишкину бабушку.
- Помешанные дети, - говорит бабушка и идёт к своему парадному.
- Куличики, - бормочу я, - подумаешь, куличики.
Я прорыла уже глубоко. Ещё немного, и тоннель пройдёт насквозь. Только длины рук не хватит, придётся копать с другой стороны. Тогда можно будет потом провести торжественную сбойку.
Подумаешь, какое дело - куличики. Я давно умею делать куличики, в детском саду научилась. Они получаются ровные, кругленькие. Каждый дурак умеет делать куличики. Только метро копать в сто раз интереснее.
- Метро копаешь? - говорит Мишка.
Я и не заметила, как он появился во дворе. Сразу становится весело. Мишка кладёт портфель на землю и говорит строго:
- Встань, всё пальто вывозила.
Потом он садится на песок рядом со мной.
- Копай с другого конца, - говорю я ему. - У нас получится настоящее метро, будет сбойка в торжественной обстановке.
Мишка копает быстро, песок летит из-под его рук в разные стороны.
- Смотри, Мишка, портфель засыплешь.
- Ничего. Немного осталось.
Я лежу животом на песке и заглядываю в наш тоннель. Он узкий и тёмный, и вдруг я вижу в глубине Мишкину руку.
- Готово! - кричит Мишка.
Он вытягивает руку из тоннеля и весело смотрит на меня. Блестят на солнце Мишкины волосы, подстриженные ровной чёлкой. Блестит буква "М" на Мишкиной беретке.
- Построили метро, - говорит он.
И в эту секунду наш тоннель обрушивается. Обваливается свод, сыплется песок. Снаружи получилась круглая воронка, в неё сыплется, сыплется песок.
- Обвалился. - Я растерянно опускаю руку, стою и не знаю, что делать.
- Надо было крепить деревяшками! - говорит Мишка. - Ничего. Это же не настоящее метро. Песок, и всё.
Мишка берёт свой обсыпанный песком портфель.
- Я сегодня к немцу пойду, к Гансу Митке. Сейчас отнесу портфель и пойду. Хочешь пойти со мной?
- Хочу. Настоящий немец? - спрашиваю я.
- Настоящий. Приехал из Германии и работает на метро.
Мишка нарочно говорит так, как будто в этом нет ничего особенного. Ему и самому, конечно, удивительно, что настоящий немец Ганс приехал к нам в Москву из Германии. Мишка немного воображает передо мной, но я не обижаюсь.
- Немец, перец, колбаса, - не очень решительно заявляю я. Чувствую, что как-то это некстати, но не понимаю почему.
- Дура ненормальная, - вносит ясность Мишка. - Ганс Митке - за нас. Он там, в Германии, был безработным. Он - герой нашего Метростроя. А ты - "перец", "колбаса". Как тупой попугай, честное слово, повторяешь всякую буржуазную чушь. Все нации равны, запомни на всю свою жизнь, балда.
- Больше не буду, - обещаю я.
- Смотри у меня.
Мишка уже не сердится. Вдруг он спохватывается:
- Слушай, а как ты собираешься с ним разговаривать? Я-то хоть немецкий язык знаю, мы его учим в школе.
Вот так раз. Значит, он не возьмёт меня с собой? Он убежит к этому Гансу, а я опять буду одна?
- Чего-чего? Не вздумай реветь. Я тебя сейчас научу немецкому.
Он достаёт из портфеля учебник. Даже на обложке написано непонятно. Отдельные буквы я могу почти все прочитать, а слово - нет.
Мишка открывает первую страницу.
- Повторяй за мной. Анна унд Марта - ба-а-аден. Анна и Марта купаются. Ба-а-аден. "А" говори длинно. Наша немка, Ольга Николаевна, велит, чтобы в этом слове буква "а" была долгая.
Я повторила:
- Анна унд Марта ба-а-аден.
Мне очень понравилось говорить по-немецки.
Мишка сказал, что я очень способная.
Он показал мне картинку в учебнике. Была нарисована серая речка, и две девочки в трусах стояли по колено в воде. Я сразу подумала, что весёлая - Анна, а серьёзная - Марта.
- Вот это Анна, - сказала я. - А вот это Марта.
- Не ищи развлечения, когда делом занимаешься, - строго сказал Мишка. - Как ты только будешь в школе учиться со своим легкомыслием? Повторяй за мной. Ес лебе геноссе Будённый! Да здравствует товарищ Будённый!
- Про нашего Будённого? В немецкой книге? Честное слово?
- Ну да. А чего ты удивляешься? Немецкий язык богат и разнообразен, - сказал Мишка тоном учительницы. - Повторяй.
Я повторила.
Мишка закрыл учебник.
- Остальное. Я знаю только в стихах. "Весна, весна, весна уже здесь!" и ещё про колокольчик-цветок на лесной полянке. Это нам сегодня ни к чему.
- Значит, ты не весь немецкий язык знаешь? - спросила я.
- Не весь. Его до десятого класса учить.
- Мне тоже учебники купят. Букварь и арифметику. И альбом для рисования.
В комнате Ганса Митке светло, белая прозрачная занавеска, а за ней солнце.
Ганс молодой, в лыжном костюме, синяя куртка на "молнии". У моего папы похожая куртка - синяя, бумазейная, на "молнии". Он в ней на работу ходит.
Ганс смотрит на нас с Мишкой и улыбается, у него морщинки, но не от старости, а от улыбки.
Мишка набрал воздуха и выпалил:
- Анна унд Марта ба-а-аден. - "А" он сказал длинное, как велела Ольга Николаевна.
Я тоже захотела что-нибудь сказать.
- Ес лебе геноссе Будённый, - сообщила я.
Ганс засмеялся и сказал на русском языке:
- Садитесь, дети. Ты садись на стул, а ты вот сюда, на подоконник. У меня пока один стул. И я сяду тоже на подоконник. Теперь давайте разговаривать.
Кто у кого учился
Немецкий штукатур Ганс Митке работал на строительстве метрополитена в Берлине. Он очень хороший штукатур, но метро построили, и Ганс стал безработным.
В тот день он пришёл домой усталый, но это была не такая усталость, как всегда у рабочего. Завтра ему не нужно было идти на работу: работы больше не было.
В ту пору в Берлине было полмиллиона безработных.
Ганс и его приятели собирались в маленькой пивной на углу, напротив парка. Если пить пиво очень мелкими глотками, то можно с одной кружкой просидеть полдня.
За разговорами время проходит быстрее.
- Говорят, в России нет безработицы, - сказал Макс-кузнец.
- Я тоже слышал, - отозвался Ганс. - Говорят даже, что там висят фанерные щиты у каждого завода и у каждой фабрики, прямо рядом с проходной. И на щитах написано: "Требуются рабочие". А дальше указаны специальности. Вы только представьте себе: требуются штукатуры, кузнецы, маляры, плотники. Может, правда, а может, и нет. Мы там не были.
За разговорами время идёт быстрее. Но не может человек всё время разговаривать и больше ничего не делать. Ганс ходил по всем заводам и маленьким мастерским. Он расчертил весь город на квадраты и каждый день обходил квадрат. Через месяц обход был окончен. Работы не было. И тогда он твёрдо решил ехать в Советский Союз.
Накупил книг о России, стал изучать русский язык.
Их собралось двадцать пять человек. Они хлопотали, настаивали: "Если нет для нас работы в своей стране, мы поедем работать в Россию".
В тридцатом году они уехали.
На вокзале их провожала толпа рабочих.
- Ганс! Напиши, как там! Кузнецы требуются или не требуются?
Это Макс-кузнец провожал своего друга.
Москва встречала дождём и цветами. Играл оркестр.
- Спасибо за встречу, - говорил Ганс. - Хорошо бы на работу выйти поскорее.