Они жили в бараках в посёлке Кунцево, недалеко от Москвы. Здесь же, в Кунцеве, строили завод. Ганс работал каменщиком. Им отвели отдельный участок - там и техники, и инженеры, и прорабы, и рабочие были немцы. За восемь часов работы Ганс привык класть полторы тысячи кирпичей.
Вызвали Ганса Митке в местком, председатель месткома в куртке-толстовке говорит:
- Заключите соревнование с русской бригадой.
- Нет, - твёрдо ответил Ганс. - Мы и так лучше работаем, зачем нам соревнование?
Он ещё не понимал разницы между соревнованием и конкуренцией. Он думал: "Они работают хуже, а мы лучше. А если мы будем им показывать свои методы работы, они научатся всему, и мы опять можем стать безработными. Зачем же мы будем им помогать?"
Председатель месткома не понимает Ганса и твердит своё:
- Вы должны стать примером для отстающих рабочих.
- Зачем я буду становиться примером? Я не учитель, а штукатур и каменщик. Я своё дело делаю хорошо? Хорошо. И всё.
Однажды в барак к немецким рабочим пришли три молодых парня.
- Мы недавно на стройке, приехали из деревни. Поучите нас класть кирпичи.
Молчание.
Ганс сидит на своей кровати и смотрит на этих парней. И тоже ничего не говорит. Самый младший, Фёдор, покраснел от обиды и говорит:
- Что же вы такие недружные? Мы к вам - дружные, а вы к нам нет.
Ганс увидел почти детскую обиду в глазах Фёдора и неожиданно сказал:
- Ладно. Я согласен учить.
И ещё один каменщик, Отто-толстяк, сказал по-немецки:
- Ганс, скажи им, я тоже согласен.
Поработали вместе смену: трое русских и два немца. Немцы уложили по полторы тысячи кирпичей, Фёдор и его друзья - по девятьсот.
После смены сели на бревно, Ганс сказал:
- Теперь слушайте. Надо научиться анализировать свои неудачи. Есть две причины. Первое - вы делаете много лишних движений. Это от неопытности. Лишние движения надо за собой замечать и от них избавляться. Дело постепенное, но не очень долгое. Второе - у нас лучше инструмент. Я свой мастерок и весь набор привёз из-за границы. А у вас лопаточки самодельные, маленькие, раствор берут плохо, и в руке её держать неудобно.
Прибежал председатель месткома в своей толстовке:
- Ну как?
- Научимся, - говорит Фёдор. - А вы нам инструмент хороший обеспечьте. У них какой инструмент? А у нас какой?
Скоро произошло радостное событие: Ганс получил комнату, теперь его бригада не жила в бараке, у каждого была своя комната.
Ганс сам пришёл к директору завода и сказал:
- Перемешайте нашу немецкую бригаду с русскими рабочими. Будем их учить. Мы согласны.
К Гансу прикрепили шесть молодых рабочих. Сначала ребята сильно отставали. Но постепенно каждый стал класть полторы тысячи кирпичей - столько же, сколько немецкий каменщик. А один раз Фёдор положил даже две тысячи. Засмеялся и сказал Гансу:
- А ты как думал?
Начали в Москве строить метро.
Ганс сразу решил - пойду работать на Метрострой. Работа знакомая. Метро Москве нужно - на своих боках убедился, как в трамваях ездить. Значит, строить будут быстро, работать будет интересно.
Приходит он в контору Метростроя:
- Могу быть штукатуром, каменщиком, бетонщиком.
- Штукатуры будут вот так нужны, позарез. Только потом, когда закончим проходку. А пока - каменщиком.
Пошёл в штольню класть камень.
- Эй, камень давай!
- Не подвезли! Нет камня!
- А нет, чего я тут сижу? Порядку надо вам учиться. Энтузиазм у вас прекрасный. Но беспорядок ужасный.
Ганс и Фёдор пошли к геологам, стали расспрашивать:
- Где его берут, этот камень бут?
- По Курской дороге, совсем недалеко, есть карьеры.
Разыскали бут, привезли, стали работать. Возвели стены.
Мастер сказал:
- Ты, Ганс Митке, - молодец. Пойми, Ганс Митке, надо самому поворачиваться, проявлять инициативу.
Прошло несколько месяцев. Появились и отбойные молотки, и резиновые костюмы.
Ганса поставили бригадиром.
Один раз его бригада получила задание: углубить яму, где будет собираться вода.
Чтобы копать яму, стоять надо в этой самой яме. А в ней вода. Стояли в воде по край сапога, копали. Вдруг Фёдор оступился и упал. Он промок до нитки. Почему-то, когда человек упадёт в воду, всем смешно. Сначала засмеялись. Потом видят, поднялся мокрый.
Ганс ему говорит:
- Иди домой, куда тебе, мокрому, работать?
- Нет, до конца смены не пойду.
Остался, работал.
Ганс тоже оступился и тоже вымок. За час до этого ушёл бы, не стал бы мокрый работать. А теперь не пошёл: было стыдно перед Фёдором. Он рядовой, а Ганс бригадир. И Ганс тоже работал до конца.
Вот и разбирайся, кто кого учил и кто у кого учился.
В верхней штольне нужно сделать каменную кладку. Инженер Самойлов вызывает Ганса и говорит:
- Назначаем тебя инструктором, одного на четыре смены. Понимаешь, какая ответственность?
Ганс сказал:
- Понимаю.
И ткнул себя кулаком в грудь, не то гордо, не то комично. А может быть, и так, и эдак.
Приходит на шахту, смотрит: положили бут неумелые каменщики, и кладка никуда не годится. Свод тоннеля долго не продержится.
- Ломай!
Обижаются ребята. Снова всю работу переделывать! Заработок снижается.
- Ты что, с ума сошёл? Заработок же снижается.
А он выстукивает стену молотком, как доктор больного, и, если есть пустоты, опять заставляет ломать. Ребята сначала злились, а потом рассмеялись. Вот тут Фёдор и сказал фразу, которую Ганс любит вспоминать:
- Ему больше всех надо. Научили на свою голову. Сознательный стал, чёрт.
Ганс шагает по улице. Большой город. Странный город. Вот навстречу ему крестьянин. Армяк, верёвкой подпоясанный. Рыжеватая борода, лапти. Подошёл, спрашивает:
- Мил человек! Как бы мне на метро записаться?
Проводил его в контору.
С этого дня у незнакомого и непонятного человека в лаптях началась новая жизнь.
Мишка получил письмо
В этот день Мишка получил письмо. Он никогда раньше не получал писем. Мишка вертит письмо в руках. Голубоватый конверт, на марке - работница в красной косынке.
Бабушка сказала:
- Что ты разглядываешь письмо? Прочитай наконец, что там написано. Всё-таки вы, мужчины, совершенно лишены нормального любопытства.
Письмо было очень короткое:
"Миша! У нас в шахте большие исторические находки. Жду тебя седьмого в пять. Зина Шухова".
Исторические находки. Мишка сразу почувствовал азартное желание бежать, чтобы не пропустить самое интересное.
Если бы Мишка мог, он был бы сразу во всех концах города: в редакции у Мельниченко, в разных шахтах метро, у Ганса, у Самойлова, у Зины, в археологическом институте и дома у старого историка.
Мишка выскочил во двор и крикнул в моё окно:
- Пойдёшь со мной? Я письмо получил.
- Пойду, - сказала я.
- Не пойдёшь, - сказала мама, - у тебя ухо.
- Потом расскажу! - крикнул Мишка и убежал.
Гвоздь, черепок и копейка
Зина Шухова ждала Мишку на скамейке недалеко от шахты. Мишка издалека увидел красную косынку и подумал: "Зина".
Она сидела и задумчиво смотрела перед собой. На сквере играли маленькие дети, кричали, но Зина их не замечала. Она и Мишку увидела только тогда, когда он подошёл и сел рядом.
- Здравствуй, Зина, - сказал Мишка.
Она вздрогнула от неожиданности, потом улыбнулась и ответила:
- Мишка! Смотри, что мы нашли в шахте.
Она достала из кармана маленький свёрток, развернула. Гвоздь, копейка, черепок. Копейка, позеленевшая от старости. Гвоздь ржавый и гнутый.
- Это очень ценные вещи, - сказал Мишка.
Мишка подержал в руке копейку, потом гвоздь, потом черепок.
- Я хотела отдать это старому историку, но он куда-то ушёл. Отдай сам, ладно? У меня много дел сегодня.
- Ладно, отдам. Как ты живёшь, Зина?
Мишка смотрит на её круглое упрямое лицо, глаза тёмные, сердитые. А улыбнётся, и видно, что весёлые глаза.
- Как я живу? Знаешь, я замуж выхожу, за Серёгу.
Она замолчала, и опять у неё стало такое лицо, как будто никого она не видит и не слышит. Задумалась, притихла. Потом сказала:
- Он мне вчера так и заявил: "Чего ты, Зина, свой характер показываешь? Выходи за меня замуж".
- А ты? - спросил Мишка.
- А я ему сказала: "Подумаю". Вот теперь думаю: "Чего, думаю, я свой характер показываю?" Я же, Мишка, его люблю, Серёгу.
И тут Зина вдруг, неизвестно почему, заплакала. Слёзы покатились по круглым щекам. Мишка очень удивился. Почему она плачет? Если бы Серёга отругал её, ну, тогда ладно, можно плакать. Если Мишку Пучков отлупит, Мишка тоже иногда плачет, и то, чтобы никто не видел. А тут сидит взрослый человек на глазах у всего бульвара и ревёт. Мишка не знал, что делать. А Зина уронила голову на спинку скамейки и глухо причитала:
- Люблю ж я его, насмешника бессовестного! Окаянного нахала, заводиловку!
Она ещё долго плакала, потом неожиданно перестала, вытерла слёзы концом красной косынки, улыбнулась радостно, как будто не она сейчас рыдала.
- Чего я тебе-то, Мишка, голову морочу? Разве ты можешь в таких вопросах разбираться? У, бестолковая! - Зина стукнула себя кулаком по лбу. - Ребёнка напугала.
- Я уже в пятом классе, - сурово напомнил Мишка.
Зина засмеялась. Мишка подумал: "Вот и пойми её - то ревёт, то смеётся".
- Ты сейчас куда, Мишка?
- К старому историку. Покажу ему гвоздь, черепок, копейку.
- Мишка, ты скажи: старый историк, он всё на свете знает? Я часто думаю, как может человек так много знать. Сколько же это надо учиться? А, Мишка? Лет двадцать, наверное?
- Я думаю, больше. Лет, наверное, тридцать. До свидания, Зина. Напиши мне ещё когда-нибудь письмо, ладно?
- Ладно!
Мишка побежал по бульвару, он сначала пошёл, но сам не заметил, как пустился бегом.
Зина осталась сидеть на скамейке, лицо у неё опять стало задумчивое, немного грустное, а может быть, счастливое.
Старый историк жил в деревянном доме на втором этаже. Книги лежали в шкафах и на шкафах, на полу и на столе. Большие книги и маленькие, толстые и тоненькие. Красивые, в кожаных переплётах, и некрасивые, в серых и жёлтых бумажных обложках.
Историк сразу узнал Мишку:
- Я тебя помню, мальчик с буковкой на шапке. Может быть, твоя знаменитая буква тоже когда-нибудь войдёт в историю. А что ты думаешь? Возьмёт и войдёт. Люди живут, работают, ходят гулять. Историей это становится по прошествии времени. Никто специально не совершает исторических поступков. Потом им даётся оценка и новый смысл. Потом - потомками.
Может быть, старик шутил насчёт буквы на шапке. Мишка не понял.
Седые кудри у историка, а глаза синие, мальчишечьи.
Мишка протянул историку свёрток.
- Так, - сказал историк задумчиво. - Черепок, гвоздь, копейка. Это тебе Зинаида Шухова передала? Знаю, мне говорили, она их нашла в шахте под Красносельской улицей. Как ты думаешь, Миша, о чём могут рассказать гвоздь, черепок, копейка? Мелочи и пустяки, которые вполне могли бы заваляться в любом кармане любого мальчишки? О чём? Не знаешь? Конечно, не знаешь. Откуда тебе, небольшому человеку, знать такие премудрые вещи? Но ты хочешь узнать! - Старый историк поднял вверх длинный, худой палец: - А это великое желание. Договоримся так: завтра выходной, приходи ко мне в четыре, я расскажу тебе о городе, которого нет. О том, что было в давние времена там, где сегодня проходит трасса нашего метро.
- Приду, - закивал Мишка. - А можно, я ребят приведу? Таню Амелькину? Можно? И Леденчика?
- Можно, - ответил историк.
Мишка вышел на улицу. Было ещё светло, со стороны шахты послышался громкий голос:
- Породу давай! Породу, говорю, давай!
Мишка остановился под окном историка и крикнул:
- А Бориса с чужого двора - можно?
Седая кудрявая голова высунулась из окна и кивнула: можно.
- Сашку Пучкова, Катю - можно?
- Веди, - сказал историк.
- И ещё одну маленькую девочку, она ещё в школе не учится. Вы не смейтесь, она не учится, её поэтому играть не принимают, а ей обидно. Пускай придёт. Можно?
- Можно, - сказал историк и махнул рукой.
Про город, которого нет
Историк посмотрел на нас весело и сказал, стараясь быть строгим:
- Только ничего в этой комнате руками не трогать. Знаю я вашего брата, мальчишек и девчонок. Сидеть тихо. Поняли?
Мы всё поняли. Что же тут непонятного? Сидеть тихо, и всё.
Мне досталось место на полу, я опиралась спиной на ящик письменного стола, ключ впивался мне в спину, но я стеснялась сказать. Скоро я забыла про ключ.
Старый историк сидел в кресле. Он взял со стола и показал нам сначала гвоздь, потом копейку, потом черепок. Копейка была совсем некрасивая, зелёная. Гвоздь мне тоже не понравился - гнутый, тёмный. Черепок был обыкновенный, серенький. Таким черепком в классики играть неудобно: слишком он маленький и на вид лёгкий, в классики удобнее играть тяжёлым плоским камушком. Кинешь его, и он упадёт на ту клетку, на какую нужно.
- Это очень ценные вещи, - сказал историк. - Почему? Потому что они помогают нам заглянуть в прошлое. Люди составляют план и знают: здесь будет метро. Что будет, мы знаем. А что было раньше - сто, двести, пятьсот лет назад? Кто нам расскажет? Скажите, кто?
- Гвоздь, черепок и копейка, - сказал Мишка из своего угла.
- Именно! - радостно подхватил историк. - Исторические находки. Они не умеют говорить, но они рассказывают. В этом и есть большая тайна археологии.
Историк ещё раз посмотрел на эти ценные вещи. Видно, они ему нравились. Мне тоже стало казаться, что гвоздь не такой уж ржавый и копейка не такая тусклая и зелёная.
- Где нашли эти предметы? В шахте, где будет станция "Красносельская". Улица Красносельская. Почему она так называется? Молчите? Расскажу. Пятьсот лет назад на этом самом месте было село и называлось оно Красное. Красное село - Красносельская.
- Красное - значит, за нас, - сказал Борис.
- Пятьсот лет назад, балда. - Пучков ткнул Бориса локтем в бок.
- Кто будет толкаться, пойдёт домой, - заметил историк бесстрастно. - "Красное" в старину означало "красивое". От села мало что осталось: метростроевцы раскопали остатки древнего погреба. Там и нашёлся этот черепок. Это кусочек старого поливного кувшина. Видите, на черепке остатки блестящей гладкой поливы? Такой кувшин стоил дорого. Значит, на этом месте стоял дом зажиточных людей, это был их погреб.
Что приносило доходы жителям Красного села? Село находилось на большой дороге, сразу за селом лежало сокольничье поле, там охотились цари. Какая станция метро будет на этом месте?
- "Сокольники"! - закричали все.
- Правильно. Теперь скажу, почему Сокольники называются Сокольниками. Там были леса дремучие, цари ездили на соколиную охоту. Проезжает царь со свитой мимо Красного села, остановится отдохнуть, иногда переночует. Хозяину - плата. Деньги, подарки. Постепенно село богатело.
А с обычных проезжающих людей здесь брали подати, вот почему у дороги обронили старую копейку времён Бориса Годунова.
- Борис Годунов, это я знаю, - сказал Леденчик. - По радио оперу поют.
- Леденчик умеет стихи сочинять, - сказала Катя.
- Неужели? - удивился историк и внимательно посмотрел на Леденчика.
- Вы нам ещё не рассказали про гвоздь, - напомнила Таня. - Гвоздь тоже особенный?
- А как же? - Историк даже удивился. - Как может такой замечательный гвоздь ничего не значить? Гвоздь кузнечный, кованый. Значит, была в селе кузница, жили мастеровые люди. А рядом с гвоздём нашли кусочек слюды, совсем маленький. Но и он говорящий. В русских сёлах четыреста лет назад окна в избах затыкали тряпками. В лучшем случае - затягивали бычьим пузырём. Такие окошки были не только в сёлах, а даже в городах. И только в очень богатых домах вставляли в окна слюду. Ещё одно доказательство, что жили в Красном селе люди зажиточные.
- А чего же они, зажиточные, не могли стекло вставить? - спросил Пучков.
- Мил человек, - развёл руками старый историк, - не было тогда стекла.
- А про другие станции расскажете? - спросил Мишка. - "Парк культуры и отдыха"? Расскажете? Там улица Остоженка, мы там недалеко живём.
- Остоженка. - Историк задумался. - На Остоженке находилось одно из самых древних поселений на территории нынешней Москвы.
Я слушала старого историка и вспоминала, как один раз Мишка с мамой и с папой в выходной день ходили в парк культуры. Они взяли меня с собой.
Мы шли по Остоженке. Не очень длинная улица, двухэтажные особняки, маленькая булочная.
Мишкина мама сказала:
- Давайте купим бубликов к чаю.
А папа ответил:
- Когда ещё будет чай. Давай сейчас купим и съедим по дороге.
Бублики были румяные, тёплые. Десять штук нанизали на верёвочку, и до самого парка мы отламывали и ели. А когда шли через мост над Москвой-рекой, Мишка бросил кусочек в реку, и его сразу подобрала серая чайка.
А в парке мы с Мишкой катались на "чёртовом колесе", оттуда, сверху, видно целый мир. Потом мы подошли к силомеру. Мишка сказал:
- Папа, покажи силу, стукни молотом.
Его отец посмотрел смущённо:
- Я не такой уж богатырь, сынок. Ну его, этот молот.
А мама сказала:
- Стукни, стукни, ничего. У тебя хорошо получится, мы с сыном в тебя верим.
Он взял огромный деревянный молот обеими руками, как размахнётся, да как стукнет! И шарик подпрыгнул почти до самого верха, совсем чуть-чуть не допрыгнул.
И Мишка засмеялся от радости.
Это был самый замечательный выходной.
И потом мы с Мишкой часто вспоминали парк культуры, серую чайку, силомер и улицу Остоженку. А почему она называется Остоженкой - нам и в голову не приходил такой вопрос.
- Остоженка называется так потому, что там стояли стога. Были поблизости царские конюшни - длинные строения. А по обе стороны были дома. В них жили те, кто обслуживал конюшни.
- Всадники! - сказал Леденчик.
- Извозчики, - добавила Катя.
Историк засмеялся:
- Послушайте лучше. Конюхи. А ещё стремянные, шорники, подковщики. Вот какие диковинные специальности. Одни делали подковы, другие шили сбрую. От Остоженки отходят переулки Староконюшенный, Стадный.
- Значит, там стадо пасли? - ахнул Леденчик. - Прямо на Остоженке?
- Конечно. Там были луга, трава. Потом траву косили, ставили стога. Пахло, наверное, хорошо - сеном, тёплой травой. А недавно на Остоженке произошёл замечательный случай. В середине прошлого лета мы, археологи, нашли на Остоженке огромный глиняный кувшин. Он был ростом почти вот с эту девочку - шестьдесят сантиметров. - Историк показал на меня. - И ширина почти шестьдесят сантиметров. Этот кувшин-гигант стоял в песке недалеко от Крымской площади. Сверху он был накрыт тяжёлым жёрновом.