21.
В первую ночь я не смогла уснуть. Стасик храпел на печке и не слышал мой плачь. К моему счастью, ведьма спала в соседней комнате за закрытой дверью.
Она появилась на заре, полная сил и энергии.
– Подъем, подъем! На работу! Лентяи! Вскипятите чайник! Будем пить чай. Не каждый день молоко! Стасик, слезай с печи! Таня, почему ты спишь в своей одежде? У тебя нет ночной сорочки?
– Нет, – отвечаю. – У меня нет.
– Почему в больнице тебе не дали?
Я молчу.
– Хорошо, я принесу тебе от хороших людей. Тебе что-нибудь пожертвуют. У меня в доме не спят в одежде. Умой лицо и руки. Покажи мне свою голову. У тебя есть расческа?
– Нет.
– Хорошо, я дам тебе мою расческу. Я не терплю вшей!
Она поставила меня на веранде. У нее была веранда!
– Наклони голову, чтобы вши не падали тебе на кофту… пока что ничего нет. Каждый день надо мыть голову, иначе не получишь еду! За каждую вшу – меньше еды! У тебя уже отрасли красивые волосы. Твое счастье, что они светлые! Как у Стасика.
Я не знала, что мои волосы посветлели. У меня не было зеркала.
– Ну, иди пить чай! Для начала, ты получишь еще кусок хлеба. Стасио, Стасио, отрежь и для себя кусок хлеба. Я люблю равенство.
Я заметила тонкую улыбку на лице моего товарища по несчастью. Как он себя ведет! С этой ведьмой надо научиться себя вести. Я тоже улыбалась.
– Спасибо, Евдокия Ивановна. Вы очень добры. – Говорю я.
– Хорошо, хорошо, девочка. – Сказала акушерка и намазала себе толстый кусок хлеба маслом. Она сразу же убрала масло в укромное место.
Стасик мне подмигнул и улыбнулся за ее спиной. Она наконец-то ушла, после долгих криков и разговоров. Мы остались одни. Сегодня идет дождь. Не надо идти в огород. Невозможно собирать огурцы в грязи.
– Таня, ты жидовка?
– С чего ты взял? А ты?
– Я ненавижу евреев! – объявил он с гордостью.
– Очень хорошо! – говорю. – Меня ты не будешь ненавидеть. Скажи, почему ты спрашиваешь меня такие глупые вопросы? Я похожа на жидовку?
Стасик пристально на меня посмотрел и сказал:
– Нет, не похожа.
– Я не ненавижу евреев. Почему ты их ненавидишь? Что они тебе сделали?
– В нашем городе все ненавидели евреев.
– Я не замечала. Я не видела такого до того, как не пришли румыны.
– А русские? – спросил Стасик. – Они не "мешали" евреям?
– С чего это? Никто не ненавидел евреев.
– Я не понимаю. Почему же тогда румыны убили твоих родителей? Почему?
– Бомбили город. Все бежали из домов. Город горел. Много людей собралось на площади. Пришли румынские солдаты и начали стрелять. Они убили всю мою семью, а я сбежала.
– А как ты попала на Украину?
– В колонах людей, которые пытались уйти подальше от румынской армии. Я попала в такую колону и замерзла. Немцы меня нашли на дороге и привезли меня в больницу Любошевки.
– Грустный рассказ.
– А ты?
– Похоже. Мы сели на поезд, чтобы уехать с русской армией. Поезд разбомбили и я остался один. Я скитался из деревни в деревню, из семьи в семью, так я попал к этой колдунье. Она крепко меня схватила и я решил остаться тут до конца войны.
– А как ты вернешься домой?
– Когда война закончится, ты тоже вернешься в Кишинев.
– Возможно, я не уверена.
– Никто ни в чем не уверен. Завтра вдруг может придти какой-нибудь полицай, украинская собака или румынская. И убить тебя или меня, а может даже и эту глупую старуху.
Я молчала. Я признаюсь, что не думала о такой возможности.
– Не грусти. – Сказал Стасик и улыбнулся мне в первый раз. – Пути господни неисповедимы.
– Правильно, пути человеческие тоже неисповедимы.
– А-а-а.. – сказал Стасик. – Ты стала наконец-то умной. Давай покушаем омлет.
– Омлет! – удивляюсь я. – Я не верю!
– Ты увидишь. Я давно уже храню их для особого случая. У меня есть свежий хлеб и масло. В момент я приготовлю тебе омлет.
Он перестал говорить, пристально на меня посмотрел и сказал:
– В конце концов, ты довольно приятная. И не такая уж глупая. Тебе положен омлет!
Омлет был прекрасным. Может потому, что это был первый омлет, который я ела за последние год и несколько месяцев. В дополнение, Стасик научил меня готовить борщ! Как хорошо! Борщ! Он попросил меня попробовать борщ и сказать достаточно ли соли.
– Я не кладу много соли, потому что соль на вес золота.
– Соль? А что с сахаром?
– То же самое. Но мука есть и яйца тоже. Завтра я приготовлю тебе оладьи!
– А если завтра ведьма придет раньше? Что будем делать?
– Положись на меня. – Говорит Стасик. – Я знаю ее расписание. Завтра она едет в другую деревню. Это займет много времени. Она вернется к вечеру. А может вообще не вернется, если роды затянутся.
– Стасик, я очень соскучилась по больнице. Там такие хорошие, люди.
– Таня, скажи, ты хорошо умеешь читать по-русски?
– Конечно, что за вопрос?
– У чудовища много книг. Ты сможешь мне почитать?
– Конечно. Я даже могу научить тебя читать по-русски. Но как так может быть, что ты не умеешь читать по-русски? На польском разве не такие же буквы?
– У нас пишут латинскими буквами, как и во всей Европе. Мы культурный народ! – гордо говорит Стасик.
– Я знаю латинские буквы, конечно, я знаю. Я читаю по-румынски и по-французски.
– Скажи, Таня, ты из богатого дома? Ты говорила, что у тебя была няня. У вас были слуги?
– Были. Дом не был таким уж богатым, но и не бедным.
Я решила "уменьшить" мое происхождение. Я почувствовала, что у Стасика были не богатые родители.
– Стасик, скажи, ты жил в самом городе или в деревне? И так и так. Летом мы ездили к бабушке и дедушке, и там я научился обрабатывать землю. А, поэтому ты такой способный! Ты все знаешь. Я очень уважаю тебя за это.
Я видела, что это сработало. Стасик довольно улыбнулся. Я подумала про Мишку. Моего верного друга, с которым я играла все мое детство. Насколько он отличался от Стасика. У меня потекли слезы.
– Перестань реветь. Я ненавижу слезы. Все девчонки плаксы!
– Я не плакса. – Говорю я гордо. – Я очень сильная!
Так мы провели первый месяц у акушерки. Мы осторожно изучали друг друга.
По воскресеньям картина была совершенно другой. Акушерка давала нам красивую одежду, подарки рожениц для "бедных сирот", нас. Брюки Стасика всегда были короткие, а мои вещи висели. Это все было неважно. Перед тем как пойти в церковь, мы грели воду и купались на кухне. Каждый, отдельно, конечно! Акушерка следила за приличиями. А мы, в свою очередь, стеснялись друг друга. После проверки на вшей и других церемоний мы шли в церковь. Она идет впереди и всегда несет цветы, чтобы положить их на нужное место в церкви. За ней идет Стасик со свечей в руках. А я ползу позади с корзиной, полной хлеба и масла для обеда после молитв. Мы стояли в церкви почти весь день, с перерывом на обед. Так как и предсказывал Стасик, мы почти все время стояли на коленях. Для меня это было пыткой. До того как пришел священник и что-то прошептал акушерке на ухо. Она встает, ведет меня в другое место. Там стоит ряд стульев. Священник ей говорит:
– Ты не видишь, что эта девочка больна?! Она должна сидеть, а не стоять на коленях.
– Спасибо, батюшка. Вы сжалились над младенцем. Да благословит вас господь. Господь помнит лучших из нас. Эта девочка бедная сирота, я ее очень люблю.
Батюшка гладит меня по голове и говорит:
– У меня есть для нее красивые вещи. Теплое пальто, юбка и валенки. Один из крестьянин из Нестоито, я думаю, он цыган, принес их мне и сказал, что это вещи его дочери Тани.
Я краем уха слышу его слова. Я бледнею. Мое сердце останавливается. Хороший цыган! Хороший! Он помнит обо мне! Я боюсь, что он рассказал святому отцу всю правду. Если батюшка знает – все узнают.
– Я вижу, что у этой девочки есть большой крест. Кто дал тебе этот крест, девчушка?
– Не знаю. Он всегда был у меня.
– Хорошо! Очень хорошо. Врата небесные распахнутся перед тобой!
Я надеюсь, что они распахнутся как можно позже. Но в слух говорю:
– Спасибо, батюшка. Ваши бы слова, да богу в уши.
"Святая" Евдокия Ивановна высокомерно улыбается и говорит:
– Воспитанная девочка. Я ее воспитываю!
– Да, да. Я знаю. Тебе тоже воздастся за твои деяния.
Когда мы, наконец, вернулись домой, Стасик и я сели отдохнуть в саду. Мы оба растирали наши болящие колени. Я рассказала ему о том, что говорил батюшка.
– За ее деяния ей положено выжить из ума! – говорит не очень-то вежливо Стасик. – Страшная ведьма!
– Стасик, ты слышал о Братьях Гримм? Они писали сказки для детей.
– Нет. Мне не интересны такие глупости.
Я рассказала ему о Гензеле и Гретель.
– А, конечно! Это про дом из сладостей! Все сходится! Даже ведьма! Мне кто-то рассказывал, теперь я вспоминаю. Наверно мой дедушка.
Вдруг он нахмурился.
– Нет, это не дедушка. Мама мне это рассказала.
Я впервой увидела, как его голубые глаза наполняются слезами. Бедный, он всего лишь ребенок. Хотя, я даже не знаю, сколько ему лет.
Так проходили ночи и дни. Я стала привыкать к новому течению жизни. По ночам мне все еще не удавалось уснуть. Я лежала на кровати и думала. О Людмиле Александровне, о мудрой, доброй начальнице больницы, о сестрах, которые так за мной ухаживали. Даже о кладовщике я думала с симпатией.
Когда я еще раз их увижу?
22.
Так прошли несколько месяцев. Теперь я чувствовала себя гораздо лучше в доме ненавистной акушерки. Причиной всему этому был Стасик. Он, как мог, облегчал мне задания, которые нам давала акушерка. Стасик оказался хорошим мальчиком, очень взрослым и хроническим молчуном. Стасик понимал все без слов. Могу ли я нагнуться, могу ли заполнить печь дровами, могу ли принести воду из колодца. Если бы не Стасик, я бы никогда не смогла выполнить требования акушерки, которая с каждым днем становилась все строже. Но все же мне было легче, потому что она уходила утром и возвращалась вечером. Иногда она вообще не возвращалась. Когда она приходила, начинались нескончаемые жалобы на боли в горле, в спине и вообще во всем теле. Я приносила ей тарелку супа, который я готовила на плите во дворе. На улице еще было тепло, несмотря на то, что пришла осень. Каждый день я готовила другой суп. Я использовала все овощи, которые были в огороде. Иногда я даже добавляла несколько кусочков курицы. Она ценила мое кулинарное мастерство. Даже хвалила меня. Стасик был счастлив избавиться от приготовления супа, чистки картошки и других вещей, которые он с пренебрежением называл "женской работой".
Как я уже говорила, Стасик был не особо разговорчив. Он как-то по-особенному на меня смотрел. Его глаза говорили все за него. Я понимала его.
У него был секрет. Я была недостаточно любопытна, чтобы расспрашивать его. Мне было достаточно груза моих секретов. Я не приставала к нему с вопросами. Он этого терпеть не мог. Стасик был полон любви, он особенно заботился о моих коленях. Он сделал из тряпок щитки для колен. И я действительно смогла стоять на коленях в церкви часами. Я могла стоять так целый день. Я читала Стасику стихи Пушкина. Пушкина я нашла в одном из пыльных углов. Стасик плохо читал по-русски, но очень уважал Пушкина. Он понял, почему я обожаю эти стихи. День за днем, мы оставались вдвоем в доме акушерки. Иногда к нам заходил Петя, сын медсестры Поплавской. Петя приходил с корзиной сюрпризов: толстые носки, которые мне связала одна из сестер из шерсти, которая "усохла" в кладовой больницы, варенье, приготовленное его мамой и пирог из кукурузной муки и сахарной свеклы. У этого пирога было странное название: малай. Он удостоился высокой оценки Стасика, и, конечно же, моей.
Петя был высоким мальчиком. Он был старше нас, широкоплечий, с длинным носом и умными глазами. Он был настолько похож на свою мать, что нельзя было ошибиться в его происхождении. Он тоже был большим молчуном. Обычно он приносил свои учебники из школы и пытался обучить меня алгебре и геометрии. Я оказалась полнейшей дурой. Мои способности проявлялись в основном в языках, истории и литературе. Во всем, что касалось точных наук, как говорил Стасик, я была полным провалом. Они оба смеялись надо мной и пытались силой впихнуть то, что не входило само. Приход Пети был для нас праздником. Стасик с Петей закрывались, уплетали огурцы и болтали часами. Меня не допускали к этим разговорам. Но, несмотря на это, я была очень рада приходу Пети потому, что он приносил мне новости из больницы. Письма от врачей и несколько слов от его матери, которые сопровождались любовью и поцелуями, очень меня взволновали. Петя сказал:
– Только не плачь. Не плачь. Я ненавижу девочек, они всегда плачут! Девчонки плачут, когда они радуются и когда огорчаются! Какой вы породы?!
В общем, жизнь была не такой уж страшной.
Однажды, в начале сентября, было облачно и дул сильный ветер. Сезон огурцов давно закончился. Мы перекладывали их в банки. Мы делали это в "рабочей комнате" – в холодной комнате дома. Вдруг вбегает Петя. Он вспотел, был очень взволнован и кричал:
– Таня, Таня, пошли скорей!
Я никогда не видела Петю в таком состоянии.
– Что случилось? – спрашиваю. – Петя, говори, что случилось?
– Таня, горе! Анюту забрали в лагерь!
– Что за лагерь?
– Это вроде тюрьмы. Тюрьма, где держат жидов.
– Что ты такое говоришь? Анюту? Но она же кроха?!
– Усатый Плутоньер приехал в больницу с несколькими мерзкими типами, потребовал одеть ее и посадить в коляску, которая ждала снаружи. Доктора прибежали и стали по всякому просить его оставить девочку в больнице, потому что она еще не выздоровела. "Она принесет вам беду! У вас нет права держать ее в больнице! Я закрою тут все за час, если вы будете сопротивляться и не отдадите мне это мерзкое существо!"
Петя замолчал и отвернулся, чтобы я не видела его слез.
– И что случилось?
– Доктора его умоляли. Обещали ему все что можно: деньги, льготы, бесплатные лекарства. Моя мама упала в обморок и до сих пор плохо себя чувствует. Анюта кричала, как будто ее режут. Все больные повставали с кроватей, и вышли посмотреть, как тащат эту малютку в лагерь евреев Любашевки.
– Что это за место?
– Ой, Таня, это там уже давно. Это рядом с полицией. Это что-то вроде тюрьмы. Это два или три дома. Там живут несчастные евреи. Нищие, голодные и работающие на самых тяжелых работах. Там есть все: проститутки, швеи, кузнецы, плотники и просто женщины, которые работают на полях в округе.
– Сколько там людей? – спросил осторожно Стасик.
– Я не знаю. Я думаю, сто двадцать или сто пятьдесят. Теперь может меньше…
– Почему теперь меньше? – спрашиваю.
– Почему меньше? Какая же ты глупая, Таня! Они умирают от голода, от болезней. Или просто умирают. Поэтому меньше! Туда невозможно попасть, я пытался. Охранник пригрозил мне, что убьет меня, если я войду. Он направил на меня ружье, и я убежал.
– Зачем ты туда пошел? – спросил Стасик. – Туда нельзя ходить!
– Нельзя, нельзя… Я хотел узнать, что с ними делают. Таня, я пришел к тебе с просьбой. Моя мама говорит, что Плутоньер твой друг, что ты говоришь с ним по-румынски и переводишь ему все, что ему нужно. Мама хочет, чтобы ты пошла к нему в полицию и сказала, что хочешь взять Анюту к себе. Добрая акушерка, конечно же, согласится.
– Я не знаю, согласится ли она, но самое главное – это вытащить Анюту из этой опасности. Петя, ты можешь мне показать, где полиция? Я пойду с тобой.
– Я провожу тебя в полицию, но я не буду заходить. Меня еще посадят.
Стасик прошептал мне на ухо:
– Таня, не ходи! С тобой что-нибудь случится. Говорю тебе, не ходи! Тебя посадят! Ты думаешь, что все можешь все? Это не правда! Они подумают, что и ты жидовка, как Анюта!
– Откуда ты знаешь, что Анюта жидовка?
– Все знают. Акушерка успела рассказать всем деревенским в округе.
– А что она рассказывала обо мне?
– Что ты красива как кукла и очень умная.
– И это правда? – спросила я у Стасика.
– Конечно же, нет! Это глупости! Женщины всегда говорят глупости!
– Перестаньте морочить голову! – говорит Петя. – Пошли уже, Танька! Пошли скорей!
– Что мне нужно взять с собой?
– Ничего! Двигайся быстрей!
Стасик побежал за нами и закричал:
– Танька, они убьют тебя! Не ходи!
Это последние слова, которые я слышала от голубоглазого Стасика.
Мы быстро шли. Это было очень сложно для меня. Петя шел очень быстро, у него были длинные ноги. Я же плелась позади. Боль в ногах усиливалась. Я пришла в полицию совершенно мокрой. Петя покинул меня, не доходя немного до полиции. Он сказал, что подождет там, чтобы увидеть, что со мной произойдет. Я высоко задрала свой нос и с гордостью вошла в волчью пещеру. Я и секунды не сомневалась в том, что моя миссия очень легкая. Усатый Плутоньер сидел за красивым письменным столом, который, конечно же, украл из какого-то богатого дома. Перед ним лежала стопка всяких бумаг и фотографий. Рядом стоял сержант. Мне помнилось, что его звали Василиу. Я была с ним знакома, потому что он иногда приходил в больницу и приносил конфеты. Тогда он мне рассказывал, что ему их присылают из его дома в Румынии. Он всегда просил меня сопроводить его в кабинет Софьи Федоровны, чтобы узнать всякие вещи связанные с работой больницы. Все относились к нему с симпатией. Он был хорошим парнем. Я помню его молодое, улыбающееся лицо.
– Добрый день. – Сказал усатый своим громогласным голосом. – День добрый, маленькая молдаванка.
Так он меня называл. Мой румынский не был похож на его.
– Я пришла к вам с просьбой, господин Плутоньер. – сказала я без страха и улыбаясь.
– Какая просьба? Что ты можешь хотеть от меня, бедного солдата? – сказал он ядовитым тоном.
– Немного. Вы забрали маленькую, хорошую Анюту, а она у вас тут умрет в заключении. Я пришла забрать ее к себе.
– Что?! Как ты смеешь просить такое?! Это девочка наших врагов, жидов! Скажи спасибо, что я ее не убил.
– Ты смеешься надо мной? – говорю я с улыбкой, а у самой ноги трясутся от страха.
– Я мог наказать медсестер и докторов, закрыть больницу потому, что они держали там эту жидовку пол года! Это криминальное преступление по румынским законам!
– Могу ли я присесть, у меня очень болят ноги.
– Садись! – кричит Плутоньер сердито. – Как ты смеешь требовать у меня такое? Я могу наложить на тебя большой штраф за твою наглость!
Когда я села, я заметила что на одной из бумаг лежит пистолет, но я не боялась. Крики – это крики. Не страшно. Я смотрю на него и говорю:
– Откуда ты знаешь, что я молдаванка, а не жидовка как Анюта? Как ты различаешь? Что есть у Анюты, чего нет у меня? Рога?
– Насколько мне известно, у нее нет рогов. Ты смеешься надо мной? Ты наглая девочка! Я брошу тебя в эту помойную яму к жидам!
– Хорошо, бросай меня! – хладнокровно говорю я. – Я тоже жидовка!
До сего дня у меня перехватывает дыхание, когда я вспоминаю этот случай.