Восточноевропейские дела внушали Крючкову тревогу. Думается, что он лучше, чем кто-либо другой в советском руководстве, видел, как развиваются неконтролируемые, опасные для стратегических интересов СССР тенденции в союзных странах. Председатель КГБ не был дилетантом. За годы работы с Андроповым, на посту начальника разведки Крючков познакомился со всеми первыми лицами в восточноевропейских странах, приобрел широкий круг контактов в тамошних политических и административных кругах, пристально следил за событиями в Восточной Европе. Председатель КГБ питал привязанность к Венгрии, где прошла его дипломатическая молодость, и обладал впечатляющей эрудицией во всех вопросах, относящихся к Восточной Германии и Польше, Болгарии и Чехословакии.
Оказавшись на посту Председателя Комитета госбезопасности СССР, Крючков усилил нажим на разведку, требуя едва ли не ежечасную информацию о горячих точках, которыми в 1989–90-х годах оказалась усеяна вся политическая карта региона. Союзники КПСС - коммунистические и рабочие партии стран Восточной Европы - быстро теряли почву под ногами. В течение 1988 года стали все отчетливее проявляться признаки нарастающей нестабильности в Германской Демократической Республике - стратегической опоре Советского Союза в центре Европы. Информация Комитета госбезопасности приобретала тревожный характер.
Советская разведка в Восточной Германии
КГБ было запрещено вести разведывательную работу против союзных СССР стран, Если говорить точнее, то разведка не могла использовать для проникновения в партийные, государственные и иные объекты этих стран средства негласного съема информации и агентуру.
Возникала, по видимости, парадоксальная ситуация: информацию в восточноевропейских и других союзных странах Политбюро требовало постоянно, ведение же разведывательной работы строго ограничивалось. Запрет был логичен, в его основе лежали сугубо прагматические соображения. Разведка всегда связана с риском провала. Провал в союзной стране особенно неприятен со всех точек зрения, тем более что ее первое лицо в любой момент могло поднять телефонную трубку и пожаловаться первому лицу в Советском Союзе. Искать обходные пути должна была сама разведка.
В каждой стране содружества существовало представительство КГБ СССР при местном ведомстве безопасности. В свою очередь, эти страны направляли сотрудников своих органов безопасности в Москву, где они аккредитовывались при КГБ. Это были те нити, которые вместе с дипломатическими, партийными, общественными, экономическими связями должны были составлять живую ткань сотрудничества.
Аппарат представителя в Берлине своими масштабами далеко превосходил миссии КГБ в других странах и являл собой комитет госбезопасности в миниатюре. Около 400 сотрудников осуществляли контакты с восточногерманскими коллегами по "линиям работы", т. е. разведки, различных видов контрразведки, оперативной техники и т. п. Одновременно с помощью МГБ ГДР, а иногда и без его ведома, Представительство проводило операции по ФРГ, США, Англии, Франции. В этих операциях использовались при необходимости восточногерманские граждане, но зачастую они проводились только силами КГБ.
Особый статус аппарата представителя сформировался в далекие послевоенные годы. В отличие от представительств и резидентур КГБ в других странах берлинский аппарат самостоятельно вел оперативную документацию, включая дела на агентуру, и далеко не всегда и не во всем отчитывался перед Центром. По установленному порядку, сотрудник КГБ, командируемый за границу, в дополнение к зарплате в валюте (она соответствовала зарплатам в советских официальных учреждениях) получал в Москве половину оклада в рублях. Сотрудники аппарата представителя в ГДР получали этот оклад полностью. Прекрасные по советским стандартам жилищные условия и материальная обеспеченность, спокойная и благоприятная оперативная обстановка, свободный доступ в Западный Берлин - все это делало работу в ГДР привлекательной, хотя, возможно, и несколько монотонной по сравнению с другими странами.
Подбор кадров для аппарата представителя, за исключением разведывательной линии, был монополизирован Управлением кадров КГБ. В результате в Берлин нередко попадали люди неквалифицированные, не владеющие немецким языком, отбывающие службу до пенсии. Управление кадров редко учитывало деловые качества работников. Оно было, пожалуй, самой негибкой структурой во всем основательно бюрократизированном Комитете, и печальные промахи в его работе случались не реже, чем удачи. В Берлине эти промахи были не столь заметны, поскольку количество работников превышало потребность в них, и некомпетентность того или иного протеже Управления кадров легко компенсировалась деятельностью активного профессионального ядра - сотрудников Первого главного управления.
Пост представителя КГБ в Берлине был в Комитете одним из самых престижных. Представитель поддерживал постоянный контакт с председателем КГБ и всеми его заместителями, свободно входил в любой кабинет Комитета. Через него решались с немецкими партнерами наиболее деликатные вопросы, передавалась особо важная информация восточногерманским руководителям, которую в Москве по тем или иным причинам решали не доверять послу. Естественно, представитель должен был устанавливать доверительные отношения с бессменным министром госбезопасности Мильке. Министр поощрял контакты сотрудников МГБ с советскими коллегами и, разумеется, получал подробную информацию о каждой встрече, что позволяло ему точно оценивать настроения советской стороны и круг ее интересов. Представительство было в такой же степени источником информации о Советском Союзе для Берлина, как сведений о ГДР для Москвы.
Мильке регулярно принимал представителя КГБ, изредка бывал у него в гостях, непременно встречался с делегациями из Москвы. Канал КГБ был нужен министру, в частности, для того, чтобы самостоятельно, в обход Хонеккера и Политбюро ЦК СЕПГ, доводить в Москву оценки ситуации в руководстве, стране и вокруг нее. Мильке относился к Хонеккеру с заметной долей скептицизма и даже неприязни, которая иногда прорывалась у него в беседах с людьми из КГБ. В наших кругах у Мильке была прочная репутация друга Советского Союза, и он ее полностью оправдывал.
Тесные контакты с руководством МГБ всех уровней в Берлине и округах, личные связи в высоких политических и административных сферах, агентурные источники в иностранных представительствах в Восточном и Западном Берлине в сочетании с разведывательной информацией из третьих стран позволяли КГБ отчетливо видеть обстановку в ГДР. Сообщения КГБ отличались отсутствием дипломатической двусмысленности и желания подстроиться под вкусы начальства. Мы были уверены, что многое из нашей информации - оценки хода перестройки и деятельности советских лидеров, сведения о закулисной деятельности западных партнеров в ГДР и других странах Восточной Европы, об усилении сомнений и недоверия к Москве и т. п. - не может быть приятным для Горбачева и его окружения. Хуже было то, что информация разведки зачастую не вызывала у них никакой реакции. Советская политика попала в глубокую колею, откуда ей уже не было суждено выбраться. До фактического краха ГДР оставалось меньше месяца, а до формального объединения Германии - меньше года, но советская сторона твердила: "Европейские реальности - это прежде всего существование двух германских государств, двух военно-политических союзов… Никто не имеет права менять эти реальности в одностороннем порядке. Они - наше общее наследие". Москва гипнотизировала сама себя, события развивались помимо ее воли.
Мои немецкие друзья
После назначения В. А. Крючкова председателем КГБ Первое главное управление оставалось без начальника в течение 4 месяцев. Я возглавил ПГУ в начале февраля 1989 года и в начале апреля совершил в новом качестве первую зарубежную поездку. Выбор ГДР для визита был не случаен. Советская сторона тем самым подчеркивала значение, которое она придает восточногерманским партнерам.
Отношения между КГБ СССР и МГБ ГДР не ограничивались Москвой и Берлином. Во всех странах, где существовали резидентуры советской и восточногерманской разведок, они тесно взаимодействовали, обменивались политической и оперативной информацией. Мне приходилось общаться с немецкими коллегами в Дели, но с особой теплотой я вспоминаю разведчиков ГДР, работавших в Тегеране в годы исламской революции.
Нам приходилось нелегко: "восточный империализм", т. е. Советский Союз, рассматривался исламскими революционерами как противник, лишь немногим уступающий "великому сатане" - Соединенным Штатам Америки. Посольство СССР подвергалось нападениям, на его стенах метровыми буквами было выведено изречение имама Хомейни "Америка хуже Англии, Англия хуже Америки, а Россия хуже их обеих". Тайная полиция САВАМА - преемница шахского САВАК - неотступно следила за нами. Москва нуждалась в информации, и добывать ее приходилось ценой немалых усилий и риска. Иранские власти не жаловали представителей всех социалистических стран, наши коллеги испытывали такие же трудности, как и мы. Задачи, поставленные перед резидентурами Москвой и Берлином, решались общими усилиями.
Я регулярно встречался с резидентом разведки ГДР Вернером Б. Мы избегали телефонных разговоров, договаривались о встречах заранее, условившись, что в случае срочной необходимости каждый из нас может выходить на контакт без предупреждения. Разговоры на квартирах были небезопасны. САВАМА использовала технику подслушивания, предоставленную американцами в шахские времена - немецкие коллеги выявили в помещениях посольства десятки подслушивающих устройств. Советское посольство было в этом отношении более надежным местом: его здания, разбросанные в обширном парке, строго охранялись, и неконтролируемый доступ иностранцев был исключен. Периодические проверки давали уверенность, что комнаты, предназначенные для конфиденциальных бесед, безопасны.
Мне приходилось неоднократно бывать в посольстве ГДР, причем однажды при драматических обстоятельствах. Осенью 1982 года САВАМА арестовала иранца, поддерживающего деловой контакт с инженером из ГДР. Иранцу было предъявлено обвинение в шпионаже, инженер укрылся в своем посольстве, иранская сторона в ультимативной форме потребовала его выдачи. Из слов Вернера можно было понять, что инженер имеет отношение к службе друзей, однако не совершал ничего такого, что могло бы квалифицироваться как шпионаж. Я в эту тему не углублялся. Вопреки распространенному мнению, сотрудничающие службы не раскрывают друг перед другом свою агентуру. Это было само собой разумеющимся правилом во взаимоотношениях с коллегами.
Иранцы не ограничились словесными угрозами. В районе посольства были выставлены группы людей в штатском, обстановка очевидным образом накалялась. Немцы сделали вывод о возможности нападения на посольство. В Тегеране тех лет такие акции не были редкостью. Наши и немецкие источники предупреждали нас о необходимости быть готовыми к любому повороту событий. Берлин был весьма обеспокоен, Москва предписывала мне поддерживать постоянный контакт с немецкими коллегами, незамедлительно сообщать об обострении обстановки и оказывать друзьям всяческую помощь.
У въезда в узкий переулок, ведущий к посольству ГДР, стояли со скучающим видом люди в разномастной штатской одежде. В припаркованных машинах сидели еще люди, даже не пытающиеся прятать автоматы - к тому времени это ни у кого в Тегеране не вызывало удивления. Сам переулок был зловеще пустынен - ни машин, ни пешеходов. Машину с дипломатическим номером к посольству пропустили.
В посольстве царило мрачное оживление, стучали молотки, визжали электрические дрели: немцы готовились к отражению нападения и возводили защитные сооружения. Картина была знакомой, посольство СССР жило под угрозой захвата с конца 1979 года.
Немецкая сторона выдержала давление иранцев и не выдала своего гражданина. Инцидент был урегулирован без шума. Твердость и последовательность дали нужный результат.
Общение с Вернером укрепило мое мнение о немецких коллегах как исключительно добросовестных, надежных и искренне преданных своему делу людях. Мне нравилась основательность суждений Вернера, его хладнокровие, умение выделить достоверные сведения из потока слухов и дезинформации.
Мое уважение к разведке ГДР росло по мере того, как, работая в Центре, я получал возможность знакомиться с ее материалами по США, ФРГ, НАТО. Главное управление "А" было достойным партнером ПГУ и недаром имело репутацию одной из наиболее эффективных разведывательных служб мира.
Информация, поступавшая в порядке обмена от восточногерманских коллег, была существенным подспорьем для ПГУ. Главное управление "А" располагало уникальными разведывательными источниками, в том числе документальными, серьезными возможностями для работы по научно-технической линии. Со своей стороны мы честно и добросовестно делились с Берлином нашей информацией. Правило - не раскрывать источники - соблюдалось обеими сторонами свято. Мы принимали меры к тому, чтобы в максимальной степени обезличить передаваемые из Москвы материалы, т. е. убрать из них все конкретные признаки, указывающие на происхождение материала. Опыт учил, что незначительные, казалось бы, небрежности в обращении с информацией могут в случае ее утечки дать контрразведке возможность добраться до источника. К сожалению, случаи предательств бывали и в советской, и в восточногерманской разведке, трудно контролировать конечных потребителей разведывательной информации и технических исполнителей, имеющих к ней доступ - шифровальщиков, машинисток, секретарей, личных помощников высокопоставленных лиц и т. п. Мы действовали по принципу "береженого бог бережет" и, доверяя коллегам, все же тщательно препарировали свои материалы. Той же практики придерживались и коллеги, но надо сказать, что некоторые документальные материалы мы получали от них "живьем" - на той пленке, которая была заряжена в фотоаппарат агента. Попытки устанавливать на основании таких материалов агентуру коллег никогда не предпринимались. Мы с уважением относились к доверяемым нам секретам.
Следует подчеркнуть, что информация, передававшаяся для Москвы разведкой ГДР, исходила исключительно от зарубежных источников. Немецкие коллеги, насколько можно судить, не вели работы внутри своей страны.
В 1987–89-х годах во взаимной информации резко выросла доля сведений о положении в социалистических странах. Берлин и Москва сохраняли спокойствие, Горбачев говорил о том, что "перестройка отношений в содружестве в соответствии с требованиями времени уже идет", и даже предупреждал против эйфории, поскольку "работа еще только разворачивалась". (М. Горбачев. Перестройка и новое мышление, М. 1987, стр. 170). Наши разведки были вынуждены ориентироваться на официальную линию, однако кризисное состояние содружества и каждого из его участников заставляло смещать акценты в работе и агентурных аппаратов, и обоих Центров. Мы убедились, что восточногерманские коллеги работали не только по США, ФРГ и западным странам. Они располагали глубокой и достоверной информацией по нашим общим союзникам - Польше, Венгрии, Румынии, Чехословакии, Болгарии.
К началу 1989 года общая картина взаимоотношений ПГУ КГБ с Главным управлением "А" МГБ ГДР представлялась следующей:
- сотрудничество между двумя службами имеет исключительно дружественный характер и отличается высокой степенью взаимного доверия. Официальные связи подкрепляются личными отношениями между сотрудниками служб на всех уровнях. Взаимодействие учитывает интересы обеих сторон, хотя исторически сложилось так, что на практике советская разведка по ряду направлений (например, подбор и подготовка нелегалов) извлекает из него большую выгоду. Отношения абсолютно свободны от диктата;
- разведки раскрывают друг перед другом многое, однако есть области, не подлежащие совместному ведению - агентура, личный состав разведок, отношения руководства разведок с политическим руководством наших стран. Выдвигаемые ныне обвинения, что восточногерманская разведка работала на Советский Союз, лишены оснований. Точно так же можно утверждать, что советская разведка работала на ГДР.
Эта картина может вызвать скептицизм: отношения идеализированы, в жизни не могло все обстоять так гладко и т. п. Разумеется, жизнь всегда сложнее и разнообразнее любого ее описания. Но именно так запечатлелись в моей памяти взаимоотношения Первого главного управления КГБ СССР и Главного управления "А" МГБ ГДР - разведывательных служб двух союзных государств.