Переговоры в Берлине. Знакомство с Мильке
Я направлялся в Берлин в хорошем настроении и с чувством некоторого волнения: место начальника ПГУ еще не стало для меня привычным, и то и дело приходилось убеждаться, что существуют оперативные и политические проблемы, в которых я некомпетентен. Требовалось время, чтобы заполнить пробелы, но перед немецкими коллегами и друзьями должен был предстать авторитетный руководитель советской разведки. Решил придерживаться испытанного принципа - говорить только то, в чем полностью уверен, ни в коем случае не вводить коллег в заблуждение, не стесняться признавать свою неосведомленность, не давать невыполнимых обещаний.
В состав делегации входили первый заместитель начальника ПГУ В. Ф. Грушко, начальник управления внешней контрразведки Л. Н. Никитенко, представители научно-технической разведки и немецкого отдела. По сложившейся традиции (вскоре, впрочем, отмененной) для поездок руководителей КГБ, в число которых вошел и я, выделялся специальный самолет пограничной авиации с гражданскими опознавательными знаками. Экипаж был знаком: добрый десяток раз приходилось летать с ним в Кабул.
В берлинском аэропорту нас встретили немецкие товарищи во главе с Гроссманом.
Делегацию разместили в просторной трехэтажной вилле в пригороде Берлина. Старинный парк с аккуратно подметенными дорожками, большое озеро под окнами дома, приветливая и внимательная прислуга, радушные хозяева - все создавало приподнятое настроение и располагало к дружескому общению. Ужин был, пожалуй, чересчур обилен: кто-то из моих товарищей шепнул, что немецкие коллеги чрезвычайно обеспокоены сообщениями о нехватке продовольствия в Советском Союзе и, не исключено, хотят за несколько дней нас подкормить. Если это была шутка, то очень невеселая, слишком близкая к действительности. Мы не голодали в 89 году и не голодаем до сих пор, но трудности с продовольствием были и остаются суровой реальностью.
Переговоры начались наутро. Коллеги попросили разрешения записывать их на магнитную пленку, и эта запись до сих пор лежит где-то в архивах МГБ.
По традиции, беседа началась обсуждением общих международных проблем. Задача была относительно несложной: советское руководство с упоением занималось внешней политикой, незадолго до встречи М. Горбачев выступил с основополагающей речью на сессии Генеральной ассамблеи ООН. У восточноевропейских союзников не было иного выбора, кроме как поддерживать идеи и инициативы советской стороны. Самостоятельность их руководства была иллюзорной. Представители разведок не могли подвергать сомнению кардинальные положения, провозглашаемые сверху. Мы констатировали, таким образом, что общие тенденции развития обстановки в мире и Европе приобретают все более устойчивый положительный характер, повторили, как молитву, тезис об уменьшении ядерной угрозы и глобальной катастрофы. Этот тезис был особенно дорог сердцам Горбачева и Шеварднадзе, он одобрительно воспринимался общественным мнением. У аналитиков разведки он расценивался не столь однозначно: стратегический паритет в достаточной степени обеспечивал стабильность в мире, и возможность глобальной ядерной войны уже много лет не рассматривалась как реальная. Практического значения наши сомнения не имели. Партийно-государственное руководство СССР определило генеральную линию, и любые рассуждения по поводу ее обоснованности и даже способов практического воплощения воспринимались бы как проявление нелояльности и непонимания сути "нового мышления" и "общечеловеческих ценностей".
В нашей беседе с немецкими коллегами упор был сделан, однако, не на позитивные стороны обстановки в мире. Мы сосредоточились на тех проявлениях, которые оставались за рамками "нового мышления" - продолжающееся совершенствование военной машины США и НАТО, усиление вмешательства Запада во внутренние дела восточноевропейских государств и Советского Союза, значительная активизация работы разведывательных служб Запада, в первую очередь Центрального разведывательного управления США. Разведку не привлекала конфронтация, и она отнюдь не выступала в качестве ее апологета. Мы исходили из того, что холодная война не должна закончиться триумфом одной стороны и капитуляцией другой. Задача разведок заключалась именно в том, чтобы не позволить западным партнерам по международным отношениям добиваться односторонних преимуществ, своевременно упреждать свое руководство о грозящих содружеству опасностях и ловушках.
Рассмотрев конкретные аспекты взаимодействия служб, стороны констатировали, что оно развивается удовлетворительно. Была достигнута договоренность, что новые резиденты разведки ГДР, направляемые за рубеж, особенно в страны третьего мира, будут посещать Москву для ознакомления с материалами советской разведки, советская же сторона будет направлять для короткой стажировки в Берлин работников, командируемых в ФРГ и Австрию. Такие обмены вошли в практику, доказали свою полезность, но, увы, по независящим от нас причинам продолжались недолго.
Переговоры прошли по-деловому, без риторики и лишних слов, в обстановке искренней расположенности друг к другу. Мне кажется, что немецкие коллеги остались довольны обсуждением. Меня оно полностью удовлетворило. Мое чувство симпатии и уважения к Вернеру Гроссману окрепло.
Предстояла беседа с Эрихом Мильке. Нас предупредили, что министр прибудет в Дамсмюлле во второй половине дня, что какой-либо программы беседы нет, ибо министр сам определяет интересующие его вопросы. Коллеги говорили о министре сдержанно, с чувством уважения, которое, показалось мне, смешано со страхом. О Мильке я был наслышан много, знал, что Мильке принимал участие в антифашистском движении задолго до начала Второй мировой войны, что недавно в связи с 80-летием министра ему было присвоено звание Героя Советского Союза. К мнению Мильке всегда проявлял особое внимание Крючков, при случае подчеркивавший личную дружбу с ним.
У советских людей еще были свежи воспоминания о только что сошедших с политической сцены и ушедших из жизни престарелых руководителях - механические замедленные движения, затрудненная речь, органическая неспособность произносить что-то связное, не заглядывая в бумагу, стертые, кем-то заранее придуманные мысли. Было интересно взглянуть на старца, возглавляющего крупнейшее секретное ведомство Европы.
Мильке оказался человеком очень небольшого роста, удивительно энергичным и подвижным, с резким голосом и недобрым лицом. Мне подумалось, что годы как бы опалили его кожу, придав ей коричневато-желтый оттенок.
Министр не тратил времени на любезности и общие фразы. Равнодушно приняв привет от Крючкова, он без обиняков перешел к делу. Мильке даже не упомянул те положительные тенденции в мире, о которых мы с Гроссманом говорили утром. Перемежая немецкий язык русскими фразами, напористо и резко министр рассказывал о нажиме, который оказывает ФРГ на ГДР, о непрерывной изматывающей пропагандистской войне Запада против республики. Он мимоходом упомянул о провозглашенном на недавнем пленуме ЦК СЕПГ курсе на "преемственность и обновление", но, вопреки принятому обычаю, подробно разъяснять партийные решения и выражать при этом оптимизм не стал, продолжал говорить о грозящих ГДР опасностях, активизации оппозиционных и эмиграционных настроений, негативной роли евангелической церкви.
Мильке говорил быстро, все более и более возбуждаясь, выкрикивая отдельные фразы, совершенно не интересуясь реакцией собеседника и не давая ему вставить ни слова. Поскольку речь шла о восточногерманских делах, сказать мне было нечего, но манера Мильке вызывала невольное желание каким-то образом ему поперечить и дать понять, что он имеет дело не со своим подчиненным. Его же подчиненные, мои немецкие коллеги, сидели притихшие, подавленные боссом.
Министр перешел без паузы к тому, что беспокоило его больше всего. Оппозиция выступает с требованиями преобразований по примеру советской перестройки. Немецким товарищам трудно понять, что происходит в СССР. Если дело пойдет таким образом и дальше, то будет поставлена под угрозу судьба мирового социализма и, разумеется, в первую очередь судьба социалистического германского государства. Министр предвидел, что КПСС может утратить контроль над процессами, и спрашивал, понимают ли это советские руководители. "Это, естественно, ваши внутренние дела, вы можете разбираться в них сами, вы сможете выжить. Но если в СССР рухнет социалистический строй, то рухнет и ГДР. Нас всех и наших детей повесят, не пощадят никого!" (Мильке ошибся совсем немного. ГДР не существует, бывшие руководители КПСС выжили и питают надежды на светлое политическое будущее. Самого же Мильке не повесили, но посадили в тюрьму).
Монолог министра превращался в инвективу, я каким-то образом оказывался персонифицированным воплощением кремлевского недомыслия, на чью голову обрушивались громы и молнии.
Я перебил Мильке: "Уважаемый товарищ министр! У меня создается впечатление, что вы считаете ответственным за все происходящее лично меня. Уверяю вас, это не совсем так!". Министр на секунду замолчал. Мне удалось заметить, что в Советском Союзе озабочены судьбами социализма и не намерены допускать его крушения. (Я верил своим руководителям и говорил искренне, так что ложь была невольной).
Министр несколько успокоился, и монолог возобновился. В начале года в одной из московских газет появился сенсационный материал о том, что Сталин был агентом царской охранки. Газета публиковала фотографию какого-то якобы найденного в архивах документа. Мильке возмутило не только обвинение в адрес бывшего советского вождя. Его до крайности обеспокоило то, что начинают раскрываться советские архивы. (Фальшивка действительно была выкопана в каком-то архивном хранилище.) "Вы сами не понимаете, какую самоубийственную глупость можете сделать, раскрывая архивы. Вы подрываете доверие к себе, ни один здравомыслящий человек не захочет с вами связываться. Нельзя легкомысленно ворошить секреты прошлого!". Я не мог не согласиться с министром и убеждаюсь в правоте его слов и сейчас, государственные архивы - это пороховой погреб. Взрываясь, они унесут репутации и жизни не только виноватых, но правых и невинных.
Многое из того, что говорил министр, было справедливым. Однако настораживало, что ни сам Мильке, ни, судя по всему, Хонеккер и другие члены политбюро не пытались проникнуть в суть происходивших в ГДР процессов - экономического застоя, социальной неудовлетворенности, роста оппозиционных настроений. Курс на "преемственность и обновление" явно грешил в сторону преемственности. Берлин видел только внешние факторы наступление Запада и ослабление советской опоры. Состарившиеся политики из СЕПГ не понимали изменений, происходящих в их собственной стране и мире.
По возвращении в Москву я подробно изложил содержание беседы с Мильке в официальной записке, направленной лично М. Горбачеву. Мне неизвестно, прочитал ли Генеральный секретарь ЦК КПСС этот документ и десятки подобных докладов, которые должны были по меньшей мере показывать партийно-государственной верхушке СССР, что дела в социалистическом содружестве принимают печальный оборот.
Делегация пробыла в ГДР еще три дня. Любезные хозяева показали нам здания министерства государственной безопасности, свозили в Дрезден. В Шаушпильхаусе мы слушали Моцарта. Играл Берлинский симфонический оркестр, пел находившийся на гастролях хор из Литвы и дирижировал Курт Мазур. Даже только ради этого стоило побывать в Берлине.
Ознакомившись с отчетом о переговорах и записью беседы с Мильке, Крючков, вошедший к тому времени в состав Политбюро ЦК КПСС, дал указание разведке пристально отслеживать развитие событий в Восточной Европе, активизировать добычу информации о деятельности США и Запада, анализировать обстановку и готовить предложения о мерах советской стороны, которые могли бы затормозить невыгодные для нее процессы. Советское руководство в то время еще сохраняло видимость единства по кардинальным внутренним и международным вопросам, однако уже можно было заметить многозначительные нюансы в подходах к событиям в Восточной Европе Шеварднадзе и Яковлева с одной стороны и Крючкова - с другой. Первые считали, что все происходящее естественно и исторически обусловлено и Советский Союз должен занять позицию благожелательного заинтересованного наблюдателя, но не более.
Крючков видел, насколько велико воздействие западных стран на Восточную Европу, и считал, что Москва должна проводить более активную политику, добиваться сплочения тех сил, которые выступают за сохранение социалистического строя и тесных отношений с Советским Союзом.
Расхождение между двумя позициями постепенно увеличивалось. Горбачев сочувственно выслушивал предостережения Крючкова, возможно понимая их серьезность. В своих выступлениях он время от времени упоминал о недопустимости вмешательства во внутренние дела Восточной Европы. "Мы видим, что, несмотря на декларацию о невмешательстве, некоторые страны Запада не могут удержаться от соблазна повлиять на происходящие в социалистических странах процессы. Мы делаем все, чтобы не допустить вмешательства извне, чтобы нейтрализовать попытки такого вмешательства, в частности в отношении ГДР. Мы со всей решимостью подчеркиваем, что ГДР в обиду не дадим…" - говорил Горбачев в декабре 1989 года, когда судьба Восточной Европы, ГДР, да и всего социалистического содружества была решена окончательно и бесповоротно. ("Сов. Россия", 10.12.89). Горбачев прислушивался к Крючкову, но действовал или, скорее, бездействовал так, как подсказывали ему Шеварднадзе и Яковлев.
Взгляд на Восточную Европу
Разведка проанализировала ситуацию и пришла к безрадостным выводам. Советский Союз стремительно утрачивал возможность влиять на положение дел в Восточной Европе. Завершение холодной войны лишало смысла военный фактор, углубление экономического кризиса в СССР усиливало стремление его союзников к развитию отношений с Западом. Стала очевидной пустота деклараций о цементирующем воздействии идеологии. Идеологическая общность никогда не играла самостоятельной роли в отношениях между странами, они формировались не доктринами, а реальными военными, экономическими и политическими условиями.
Давление Запада на Восточную Европу и Советский Союз нарастало. Если советская сторона говорила дипломатично и невнятно, опасаясь обидеть западных партнеров и напугать восточных, то Запад излагал свои намерения во все более жесткой и откровенной форме. Соотношение сил менялось. В конце мая 89 года президент США Буш посетил ФРГ и заявил, что сделает все, чтобы открыть "закрытые общества Восточной Европы", объединить разрозненные движения за свободу в Восточной Европе, добиться самоопределения для всей Германии и всех стран Восточной Европы. Западные союзники действовали последовательно и настойчиво, преследуя конкретные и реальные цели.
Советская политика путалась в неразрешимых противоречиях между национальными интересами и общечеловеческими ценностями, между желанием что-то сохранить в Восточной Европе и в то же время не нарушить новые отношения с Западом.
Состоявшиеся в мае 1989 года выборы в муниципальные органы показали, что власть утрачивает контроль над обществом. Оппозиция обвинила правительство и лично главу ведомства госбезопасности в фальсификации результатов голосования. Достоверной информации по поводу того, действительно ли имела место подтасовка, нам получить не удалось, да, надо признать, существа дела это не меняло. Речь могла идти только о том, с какой скоростью и интенсивностью будет происходить эрозия позиций СЕПГ. (Стоит напомнить, что к тому времени в Польше завершились переговоры за "круглым столом", ВСРП высказалась за формирование в Венгрии многопартийной системы и переговоры с оппозицией, появились очевидные признаки распада партийно-административной системы в СССР).
С каждым днем становилось все более очевидным, что дело идет к политическому и военному уходу Советского Союза из Восточной Европы и что мелкими частными мерами остановить начавшиеся процессы нельзя. Надо было думать о неординарных масштабных шагах, учитывающих реальное положение дел в мире.
Первое главное управление предложило, чтобы советская сторона выступила инициатором воссоединения Германии и превращения ее в единое нейтральное государство. Мы исходили из того, что подобная инициатива могла встретить положительный отклик в немецком обществе по обе стороны границы и в случае ее реализации означала бы фактическую ликвидацию НАТО. Разумеется, мы не питали иллюзий по поводу возможного отношения США и других западных стран к подобной инициативе, но исходили из того, что СССР в любом случае получал бы большой пропагандистский и политический выигрыш. Предполагалось, естественно, что этот шаг должен был быть согласован с ГДР.
Мы отмечали, что выступление М. Горбачева с такой идеей во время пребывания в ФРГ дало бы максимальный эффект. Образно говоря, советская сторона должна была попытаться получить высокую цену за обреченный на разрушение дом, и чем раньше она сделала бы это, тем выше могла быть цена. Разведка предлагала критически взглянуть на старые советские позиции по германскому вопросу, убедить в целесообразности драматического шага руководство ГДР и решиться на крутой политический поворот, никак не угрожающий безопасности нашего государства.
Соображения были доложены Председателю КГБ. Он принял записку без комментариев, продержал ее у себя несколько месяцев и так же без комментариев вернул. Советское руководство продолжало твердить о нерушимости сложившихся в Европе границ и о европейских реальностях.
События в ГДР тем временем принимали лавинообразный характер. В августе началось массовое бегство граждан ГДР на Запад, ввергшее восточногерманских руководителей в смятение. Открыто выразила свое несогласие с властями евангелическая церковь, выступившая с призывом к началу широких демократических преобразований, за предоставление гражданам свободы выезда за рубеж. Было объявлено о создании оппозиционного движения "Новый форум", на что власти рефлекторно отреагировали его запретом.