Радоваться здесь нечему - даже либералам, которые, без боя взяв в ходе перестройки радио, телевидение, сферу рекламы, едва ли не все сколько-нибудь влиятельные средства массовой информации, едва ли не все сколько-нибудь значащие вузовские кафедры и на целое десятилетие совпав с прагматический властью в векторе своих реформаторских устремлений, действительно ответственны и за воцарение в обществе режима терпимости, и за превращение мира искусства в арт-ры нок, и за то, что состязание художественных инициатив сплошь и рядом воспринимается публикой как тараканьи бега.
Что же тогда спрашивать с тех, у кого мозги по-радикальному устроены, кто алчет славы ничуть не меньше, чем Герострат, и готов идти - хоть вместе, хоть врозь - так же далеко, как и Герострат?
Они, что мы и видим, бесятся от бессилия. Они готовы назвать себя хоть фашистами, хоть революционерами, хоть экстремистами, хоть горшком или груздем - лишь бы только засветиться, лишь бы только запомниться.
Они у честного народа на глазах в умоисступление впадают.
"Я хочу, - криком кричит, христом-богом молит Ярослав Могутин, - чтобы мои книги были запрещены во всех цивилизованных странах (не говоря уже о нецивилизованных), чтобы мои книги контрабандой перевозили через границы, как оружие, наркотики или детское порно, я хочу, чтобы мои книги публично сжигали на центральных площадях всех столиц мира, чтобы за мои книги могли убить, посадить или по крайней мере отлучить от церкви".
Его не слышат. Хуже, чем не слышат, ибо преспокойно берут (или не берут) его изданную в России книжку с российского прилавка и читают (либо не читают) перед тем, как перейти к водным процедурам или к другим книжкам. И ведь это Могутин, который, по словам Дмитрия Волчека,
"действительно пишет "неразрешенное", и желающие могут отыскать в его текстах пренебрежение едва ли не всеми статьями уголовного кодекса, не говоря уже о правилах политкорректности".
Что остается нашим, более осмотрительным, чем Могутин, свободным радикалам?
Уподоблять новую Россию
"глухой стене, по которой уверенно молотит боксерская перчатка. Все чисто, отморожено и конкретно".
Живописать - вослед уже не перестроечным "чернушечникам", а разочарованно модным западным интеллектуалам - мир как бордель, нужник и тюрьму, где место художника - непременно у параши.
Восхищаться, как еще треклятые шестидесятники восхищались, Че Геварой и барышнями-убийцами из "Красных бригад". Или, из нулевого уже десятилетия, такими интеллектуал-авантюристами, как Исраэль Шамир:
"Его враги - американский империализм и компрадорская элита России, его друзья - палестинские партизаны, его цель - комунизм" ("Ex Libris НГ", 30. 01. 2003).
Или предаваться своего рода спиритизму, вызывая то запредельное и потусторонее, то бездну, которая будто бы таится и в народной толще, и в душе каждого русского (или, если угодно, российского) человека. Не случайно ведь в синодик отцов-зачинателей новейшего отечественного радикализма - рядышком с энергетически мощным Прохановым, пишущим на уровне мировых стандартов Сорокиным, жертвенным Лимоновым - все чаще помещают тишайшего Юрия Витальевича Мамлеева, в произведениях которого совсем не пахнет революцией, зато
"все затеяно ради того, чтобы мы, тривиальные представители "Образованщины", могли как можно смелее заглянуть в несомненную бездну - нутро русского человека в его скрытом, "сверхчеловеческом" виде".
7
И это радует.
Хотя бы потому, что "по-хорошему кровожадные идеи" Юрия Витальевича никогда, хоть тресни, не овладеют сколько-нибудь широкими массами.
Значит, риторика риторикой, а радикальные идеи наших глянцевых мыслителей так, надеюсь, и останутся в пределах чистого художества или мазохистского жизнетворчества в пределах одной, отдельно взятой судьбы.
Впрочем, они, мыслители, не исключая из этого ряда и Проханова, похоже, и не хотят, чтобы потрясения хоть краешком задели грешную действительность. На что уж вдохновенный искатель бури Дмитрий Быков, но и тот в превосходной, кроме шуток, статье о Блоке предупреждает слишком доверчивую публику:
"И нас не слушайте, когда мы накликаем бурю или проклинаем либерализм: мы художники, а следовательно, не либералы, - но вы люди, а следовательно, не должны слушаться художников. Блок - для подростков и поэтов, для взыскующих града, для кого угодно, - а вовсе не для руководства к действию".
Поэтому и опасность, какую (см. эпиграф к статье) несут в себе свободные радикалы, угрожает не столько обществу, сколько искусству, вернее, общераспространенному представлению об искусстве.
Она в заново воспроизводящемся и имеющем в России как минимум вековую историю противопоставлении романтического художника сытой, тупой и самодовольной толпе, то есть, виноват, нам с вами. Она, эта опасность, в плохо подтверждаемом историко-культурными фактами, но все шире и шире тиражируемом убеждении, что подлинное искусство - только и исключительно преступание нормы, всегда экстрим и обязательно провокация, хулиганство, вызов и выпад.
Тон задает, конечно, газета "Завтра".
"Если ты хочешь добиться чего-то в литературе, в массовой ли, или же в самой интеллектуальной, первым делом откажись от лживой буржуазной политкорректности, и ты победишь!" -
трубит, обращаясь к молодым писателям, Владимир Бондаренко.
"Плата за недостаточный радикализм - творческая импотенция. Сильные, красивые и адекватные вещи делают исключительно экстремисты", -
убеждает кто-то из бондаренковских единомышленников.
Да и издатель "Ad Marginem" Александр Терентьевич Иванов совсем не плох.
"То есть литература, на ваш взгляд, не должна быть сладким пирожным или другой "духовной пищей", а должна быть бритвой, ножом, режущим по живому? - спрашивают у него, а он преважно отвечает: - Конечно. Только такая литература в современных условиях имеет право на существование. Все остальное, если говорить по большому счету, - несерьезно".
А где "Завтра", там и лихие консерваторы из "Консерватора-2", и скорый на ногу Лев Данилкин из "Афиши", и ученые вьюноши из "Критической массы", и славные ребятки из "Птюча", "Хулигана", экслибрисовской "Свежей крови".
"Именно крайности, как доказала наука, создают природу, ведь и сама жизнь - патология, отклонение от мертвой Нормы", -
философствует красивый, двадцатидвухлетний Сергей Шаргунов, и он ли один?
Я не готов, разумеется, на основании все более явственно обнаруживающегося родства эстетических позиций газеты "Завтра" и газеты "Ex libris" называть последнюю "желтовато-коричневатой", как это не без остроумия предлагает Олег Лекманов. Я плохо, признаться, верю в то, что проект по радикализации российского общественного мнения удастся с таким же успехом, как недавняя реставрация советского Большого Стиля, затеянная, если кто помнит, все теми же забавниками-интеллектуалами и увенчавшаяся, тут уж все помнят, гимном С. В. Михалкова. А вот в то, что вскоре люди (писатели и читатели) с консервативными эстетическими вкусами будут выглядеть архаистами, - верю вполне.
И бог с ними, с сивогривыми, 40–50-60-летними менеджерами новой литературной моды; они знают, что творят.
А вот совсем молодых жалко. Им еще творить. В среде, заведомо агрессивной по отношению ко всему естественному, здоровому и нормальному. Там, где надо кричать кикиморой. И где побеждает, да и то не обязательно побеждает, только тот, кто крикнет громче и круче свернет себе язык.
И ведь
"среда эта, - как заметил Александр Агеев, - постоянно самовоспроизводится и туда со страшной силой тянет литераторов - особенно среднедаровитых. Движет ими великий соблазн творить не тексты, а историю, а поскольку на дворе у нас очередной рубеж веков, то есть традиционное время сближения "литературы и революции", ужо начитаемся…"
8
Да что там "ужо" - уже читаем.
И тут надо бы наконец объяснить, отчего, говоря как-никак о литературе, о писателях и мыслителях, я ссылаюсь почти исключительно на пестрый сор заметок, интервью, эссе и статеек в легконогой периодике, а не цитирую, как положено, художественные книги наших свободных радикалов.
Причина проста: таких книг нет. Или, вычтем тех авторов, которые и так уже всем известны, почти что нет.
А в тех, что есть - как, например, в романах и стихах Дмитрия Быкова - действие разворачивается в совсем иной плоскости, чем та, в какой непринужденно гарцует фельетонная (в старинном смысле слова) мысль их автора.
Либо художественная логика впрямую опровергает то, что авторами было изначально заявлено как выпад и вызов, - например, идеология скинхедства, как в ярком романе Сергея Сакина "Умри, старушка" или сладкая наркотическая дурь сегодняшней богемы, как в занимательной повести Сергея Шаргунова "Ура!".
Остальное же - романы А. Цветкова, Д. Пименова, В. Козлова, Д. Волчека, Маруси Климовой, стихи Шиша Брянского и Я. Могутина, иное многое, где идеология эстетике вполне тождественна, - не только цитировать, но и читать неинтересно.
Отчего?
Да оттого, простите, что эти авторы, как Агеевым и было сказано, средне-, а чаще так и вовсе малодаровиты.
Вот беда-то.
Впрочем, легко обходимая, почти никем не замечаемая, так как - еще раз вспомню слова заезжего галериста Таля Данана -
"в современном мире процесс маркетинга искусства стал гораздо важнее, чем сам художник, сама культура, самое искусство".
И соответственно, легко отзываясь (и покупаясь) на удачные маркетинговые ходы, успешные пиаровские акции, ловкое и эффектное изложение автором своих взглядов в заметках и интервью, требовать их подтверждения художественной практикой мало кто будет из наших ленивых и нелюбопытных соотечественников.
Да и ни к чему это. Знакомства с газетными интервью и заметками каждому из нас вполне ведь достаточно для того, чтобы сделать вывод, основанный на собственных априорных убеждениях.
Либо о том, что свободные радикалы - знак глубокой порчи, напущенной и на наше общество, и на нашу культуру.
Либо о том, что "леваки - не балласт, а противовес", необходимый "для нормального функционирования любого общества", и что "все громче раздающиеся и в России голоса "новых левых", подражающих своим западным товарищам, означают таким образом вестернизацию не только социального, но и культурного ландшафта".
Что же касается автора этих строк, то…
Проявив, мне кажется, как и положено либералу, преизрядную снисходительность, лично я, как опять же положено герою оговорочки, склоняюсь к выводу, неизящно, зато точно сформулированному в медицинском учебнике:
"Хотя свободные радикалы вредны для организма, небольшое их количество эффективно борется с бактериями и вирусами. Проблема возникает тогда, когда множество образовавшихся радикалов выходит из-под контроля и начинает атаковать само тело".
Как это было - самый яркий пример миновавшего столетия - с парижскими студентами весной 1968 года.
Доживем ли и мы до этакого?
Или - бог не выдаст, свинья не съест?
"Граждане, послушайте меня…"
1
В 1988 году я выпустил книгу "Критика - это критики", надиктованную дерзкой уверенностью в том, что период, называемый застойным, явил нам таких замечательных критиков и такую замечательную критику, которые успешно выдерживают сопоставление как с вершинами отечественной прозы и поэзии своей эпохи, так и с лучшими образцами русской литературно-критической классики.
А в 1994-м напечатал в "Знамени" статью "Элегия", где меланхолически, как того и требует архаический жанр, заметил, в частности, что богатырский период в развитии отечественной литературной мысли явно завершен и что критика, забыв о своей писательской родословной, позиционируется ныне исключительно как род журналистики, занятый не столько исследованием и стимулированием литературного процесса, сколько обслуживанием и соответственно стимулированием книжного рынка.
И то и другое высказывания кажутся мне спустя годы исторически (и полемически) правомерными, но несколько аффектированными.
В том-то, данная нам в ощущениях, и особенность перемен, происшедших в России, что все, с одной стороны, переворотилось, а с другой, ничто никуда не ушло.
В традиционном российском споре о том, частью чего - литературы ли, филологии или журналистики - является критика, никто, слава богу, пока не победил.
Сохранились, хотя, может быть, и утрачивая лидирующую роль, авторы, внутренне сориентированные на классический для России канон - в диапазоне от Белинского до Аполлона Григорьева и Писарева, - то есть самонадеянно полагающие себя не просто полноправными участниками, но творцами, лидерами и архитекторами литературного процесса и соответственно предлагающие публике не столько точные знания или разрозненные мнения о тех или иных писателях, тех или иных книгах, сколько собственные, соперничающие друг с другом версии современной словесности.
Каждый из этих царственных безумцев (в широком диапазоне - от В. Курбатова до Н. Ивановой, от А. Латыниной до В. Бондаренко, от М. Ремизовой до А. Архангельского) - Критик с заглавной буквы, поэт, идеолог и аристократ, по-своему сопротивляющийся и эрозии привычного для нашей страны литературоцентризма, и рыночному уплощению. А поскольку каждый из них - по самоощущению писатель par excellence, то и отношения дружбы-вражды связывают их прежде всего с писательской средой. Предпочтительная в этой традиции форма высказывания - аналитическая статья или развернутая рецензия "портретного" типа, то есть тоже статья по сути. Естественное место их пребывания - прежде всего, хотя и не исключительно, на низкооплачиваемых, зато по-прежнему престижных толстожурнальных страницах. Что же касается формы самоорганизации, то для подавляющего большинства из них (из нас) это - Академия русской современной словесности, затем, собственно, и придуманная, чтобы отделить себя и себе подобных от всех тех, кто т оже пишет о книжках, но к Критике как Литературе (с заглавной, оба слова с заглавной буквы!) отношения не имеет.
Тоже (и то же) пишущие о книжках, но не имеющие сознания жреческой призванности и кастовой исключительности и раньше, разумеется, были. Почти каждый из будущих "академиков" начинал ведь, если покопаться в биографиях, с летучих рецензий, с задорных реплик да со случайных заметок - словом, с литературной журналистики как с начальной школы. Но только начинал, ведать не ведая, что в девяностые и особенно в нулевые годы как раз начальная-то школа, не просто станет править бал на глянцевых, а зачастую и газетных страницах, но еще и заявит о своих несомненных преимуществах перед высшей лигой.