"Мультики" в романе – метод перевоспитания трудных подростков, инструментом которого служат диафильмы, на самом деле – комиксы. После просмотра которых у героя диагностируют эпилепсию, а прочая симптоматика смахивает на последствия лоботомии. Прооперирован и окружающий мир – из него неведомым способом изъяты друзья-подельники и парочка одноклассников. "Перековка" производится силами педагогов, членов некоего ордена или кружка наследственных инквизиторов. Они рукополагают один другого (посредством пресловутых комиксов); у каждого в детстве-юности – криминальная история, вплоть до убийства с расчлененкой. Страшноватая мультипликационная матрешка явно патологических типов, предыдущий вылепляется из воспоминаний последующего. Флешбэки, как Кощеево яйцо, содержат в предельно карикатурном плане смерть криминала-грешника и воскресение к иной, педагогической праведной жизни. "Перековка" производится в детской комнате милиции, само местоположение которой условно и таинственно.
"Мультики" – так малолетние токсикоманы, полиэтилен с парами бензина или клея на голове, называют свои трипы и глюки.
Наконец, "Мультики" Михаила Елизарова – самая впечатляющая метафора перестройки и всего последующего, из всех, какие я знаю. Дмитрий Александрович Пригов:
Явилась ангелов мне тройка,
И я ее в сердцах спросил:
– Что будет после перестройки?
– А некое Ердцахспр Осил!
– А что это?
– Не знаешь?
– Не знаю!
– Ну узнаешь, узнаешь, не торопись.
Так вот, Дмитрий Александрович нервно вздыхает в уголке (Пригов не курил). Если допустить, что там, где сейчас находится Дмитрий Александрович, имеются уголки.
Ангелы перестройки у Елизарова подменены этими самыми педагогами с явными приметами адской инфернальности. Рожденные диафильмами-комиксами, они кажутся своеобразных миксом из нашей родной бесовщины (в т. ч. в достоевском смысле) с ихними маньяками (впрочем, у нас и своих хватает).
Забавно, что "Мультики" – роман-комикс, роман-метафора, по сути являет собой классическую для русской литературы модель "романа воспитания". Только наоборот. "Мультики" – локальное проклятие прогрессу и личностному росту. Читатель, захлопнув книгу и оставляя героя в уже привычном кошмаре, безоговорочно будет полагать "золотым веком" подростковые тусовки за гаражами, тусклые видеосалоны с "Рэмбо. Первой кровью" и "Кошмарами на улице Вязов – 2", мелкий уличный гоп-стоп, который у нас назывался "шкалять деньги".
Чебурашечный эробизнес представляется много безобидней "мультиков перевоспитания" с намертво забитой в сценарий историей болезни в ее развитии, протекающей помимо воли героя.
Наконец, убогий закат совка живей и мучительно симпатичней постперестроечного ничто и пустоты, разбавленной мыльным сериалом повторяющихся кошмаров.
Все-таки введу в курс дела. Заурядный тинейджер с незаурядным по тем временам именем-фамилией, Герман Рымбаев, вместе с родителями переезжает в промышленный мегаполис с "метро и оперным театром", потому что там у мальчика "перспектив больше". В драке, как тогда водилось, сходится с дворовой компанией. Получает погоняло – Карманный Рэмбо.
(Во всем, что касается нашей позднесовковой юности, Елизаров удивительно точен – дворовые сообщества были крепче и агрессивней школьных; во дворах знали и звали друг друга по кликухам, в школе по фамилиям; именно дворовые компании вместе занимались спортом и шли "на дело".)
Впрочем, все это было и у подростка Савенко, почти не изменившись к 80-м.
Старший товарищ (из отслуживших, коротающий время за портвейном и мечтой "замутить", то бишь взять под контроль какой-нибудь кооператив) подсказал идею с мультиками. Благо есть две общие подружки, бесхитростные давалки, с одной из них у Германа предсказуемо случается первый секс, и даже любовь в одностороннем порядке. Антураж из самогона, консервов, блевотины и пропеллеров в голове – прилагается.
Бродячие артисты передвижного стриптиза создали две бригады, неплохо поставили дело, зарабатывая за вечер до двухсот рублей, Герман справил себе магнитофон и электронные часы "Монтана" с семью мелодиями.
Вдруг облава и гоп-стоп.
Герман кладет живот за други своя и "в менты" попадает один. Оные, кстати, доставив юного правонарушителя в "детскую комнату", сами от этого странного места вибрируют всем своим милицейским ливером.
И тут, в "детской комнате" реализм и совковая география промышленного мегаполиса "с метро и оперным театром" резко заканчиваются. Как говорили в те времена в аналогичных компаниях, понеслась узда по кочкам.
По кочкам сюра, злобноватой пародии и мрачного смрада расходящихся тропок, смыслов и знаков, главный из которых, на мой взгляд, – трагедийные приключения неокрепшего советского разума (кстати, главного педагога-вивисектора зовут Разум Аркадьевич) в перестройку и сразу после.
Тема не нова; и чего только по ней не написано. У Елизарова получилась компактная и жутковатая метафора, разбирать и собирать этот кубик Рубика все равно что одевать уличную чебурашку в белье, адекватное описываемой эпохе. Это будет грубым насилием над текстом и измывательством над автором.
Достаточно исходников. Герман – мальчишка симпатичный, но глубоко заурядный; подавляющее большинство советских граждан того времени оставались хмурыми подростками.
Мультики-диафильмы-комиксы, помимо дрянных и однообразных, отличных только составом преступлений, биографий педагогов, включают поведенческие сценарии и матрицы на ближнее и дальнее будущее. Реализуются самими героями, но как бы помимо их воли и разума. Биографический треш и жесткач сопровождается сусальными, как книжки о пионерах-героях, в звуковой манере "Радионяни", историями перековки. Тут тебе и гласность, и журнал "Огонек", а в "Новом мире" в 1989-м вообще начали печатать "Архипелаг ГУЛАГ", кстати, солженицынские визгливые интонации угадываются у Разума Аркадьевича…
По ходу демонстрации мультиков исчезают время и пространство. Чисто "конец истории" от идеологов всемирного либерализма.
Все это напоминает легенду о "дудочке крысолова" и "Синий фонарь" Пелевина ("Пока он "Время" смотрел, вся жизнь прошла"). Оригинальность Елизарова в том, что сюжет с "мультиками" проецируется на конкретный отрезок истории страны. С болезненным, подчас до постыдных деталей, угадыванием.
Педагоги, кстати, понемногу похожи на всех наших звезд-младореформаторов сразу. Занятно, что один из них почти дословно цитирует Гайдара-деда: "Разум, уморил! "Труп сделал из обезьяны человека"! Гениально! Да ты юморист! Зощенко! Кукрыниксы!"
В оригинале: "Старика Якова запереть в инвалидный дом! Юморист! Гоголь! Смирнов-Сокольский!" (Аркадий Гайдар, "Судьба барабанщика").
"Судьба барабанщика" – великолепная и знаковая для своего времени (1938 г.) вещь, да и сам термин "перековка" – родом из 20-30-х, словцо это – лейтмотив знаменитого коллективного труда о Беломорканале…
По сценарию "мультиков", прокрученных педагогом Разумом Аркадьевичем, Герман сдает друзей-подельников. Реальный Герман эти "мультики" смотрит, а друзья и девушки просто исчезают. Неизвестно куда. Скупые версии разнятся.
В финале у Германа эпилепсия и припадки, как и было сказано. Малейшая деталь, отсылающая в детскую комнату, вновь погружает в ситуацию "вспомнить все".
Впрочем, если "не возбуждаться", как называл это Лимонов, можно существовать тихо, скудно и вполне сносно. Хорошо учиться, ходить в институт и дружить с Ильей Лифшицем – к слову, единственным положительным героем романа.
А Елизаров подбрасывает шифры: болезнь у героя обостряется в нечетные годы. Основное действие разворачивается в 1989-м, а дальше 1991-й, 1993-й…
…Откуда вырос роман "Мультики"? Нынешних русских писателей поколения сорокалетних и около того (Захар Прилепин, Андрей Рубанов, Алексей Иванов, Роман Сенчин) объединяют, помимо возраста, установка на минимализм изобразительных средств и левые симпатии с сильным привкусом ностальгии по советскому проекту. Елизаров, хоть и вполне отвечает этим признакам, стоит особняком.
Он пишет не просто механически увлекательно, он выдает крепкий экшн с твердой конструкцией и сознательной установкой на скупой жилистый стиль – "с небольшими, но очень рельефными мускулами, какие бывают у гимнастов", как по другому поводу сказано в тех же "Мультиках".
Вместе с тем его можно назвать укротителем форм – собственно, сюжет "Мультиков" с первого взгляда тянет только на рассказ, зато вполне романные фабулы ("Госпиталь", "Нагант") он лихо кастрировал до новелл.
Вместе с тем Елизаров – пожалуй, единственный в своем поколении эпигон поколения предыдущего, чего почти не стесняется. Там, где они кончили… Но и они еще не кончили, поэтому он не начинает, но продолжает. И его последовательное разрушение табу и запретов – своеобразное признание в любви литературным учителям. (Кстати, лыком и в эту строку легко проецируется универсальный сюжет "Мультиков".)
Эпигонствует Елизаров по двум направлениям. Лучшие его вещи – сектантские боевики Pasternak и "Библиотекарь" ("Русский Букер" – 2008) близки романам замечательного, но, увы, не слишком популярного у российского читателя Владимира Шарова и отчасти – Виктора Пелевина раннего и срединного периода.
Вторая ветка – патологического реализма с элементами мрачноватой пародийности – прямиком из Мамлеева и немного Сорокина. Апофеозом мамлеевщины у Михаила стал сборник "Кубики" – худшая его на сегодняшний день книга, однообразная и рыхлая, с сознательной установкой на чернуху, довольно-таки примитивного, к слову, вполне перестроечного свойства.
Елизаров эту раздвоенность ощущает, и "Мультики" – не что иное, как "Кубики", сильно улучшенные по форме и стилю, отделанные по всей строгости, снабженные историко-мистической подкладкой. Писатель сделал попытку свести два своих русла воедино, и попытка случилась удачной.
Если, конечно, можно называть удачей талантливую метафору катастрофы. Под условным названием "Гибель Чебурашки".
Новейшая история обыкновенного безумия. "Информация" Романа Сенчина
Роман Сенчин – 45 лет, Москва, писатель, в книге "Информация" в очередной раз, петляя и скрипя тормозами, выходит на основную свою колею – историю провинциала, маленького лишнего человека, снова потерпевшего поражение.
Природа житейских драм и крахов, по Сенчину, жестока и бесспорна: изменчивый мир никогда не прогнется под нас – это пустая и вредная иллюзия. Но и прогибаться под него – лишено смысла. Гнешься, гнешься, раз – и сломался.
Об этом все книги и персонажи писателя – мелкие коммерсы, ларечные продавщицы, вхолостую лабающие рокеры, их подружки, соседи и собутыльники. Семейство милицейского капитана, съехавшее на погибель в деревню…
Казалось, куда дальше "Елтышевых" – с их надсадной скоростью умерщвления и реальным вкусом земли во рту после прочтения романа. Оказалось, можно и нужно. Не по фактуре и фабуле, но – в инструментах и методах. В "Информации" процесс перехода социального реализма в тотальный абсурд почти не поддается фиксации и пропорциям. Это уже какое-то ровное русское поле экспериментов – не то социальный абсурд, не то абсурдный реализм. Причем вывозит нас Сенчин на эту поляну на щадящей скорости, без помощи сильнодействующих средств.
Он долго и трудолюбиво шел к своему нынешнему – негромкому – статусу. Русского писателя вне поколений, литературоведческих кластеров и даже вне географии. Родился в Кызыле (Тыва), живал в деревне, Питере, Абакане и Минусинске – похоже на мистическую контурную карту, при этом ровный, интонационно и эмоционально, Сенчин воинственно не приемлет любой мистики, иной реальности, кроме как во время делирия. Герой "Информации", умиляющийся наличию идеалов в собственном прошлом и выхолостивший на сей счет настоящее, всерьез готов обсуждать только свой атеизм.
Армия, разнообразные работы, Литинститут, Москва; печатается с 1997-го, кажется, года, книжные публикации – с начала нулевых, и, как теперь выяснилось – пишет всю жизнь одну книгу – сагу о трудных отношениях своих героев с миром, сага семейная, потому что связь героев со средой – всегда интимная и подчас кровосмесительная. БДСМ, само собой.
Сенчин – подчеркнуто, в насмешку устаревшим классификациям, не интеллигентен, но и совершенно не народен. Провинциал, но отнюдь не маргинал. Этот, когда-то модный, ярлык у него вручается персонажам, вызывающим живую неприязнь. "Никита, – окликнула Ангелина прилизанного почти мальчика с перепуганным лицом. – Никит, подходите к нам! Что вы там, как маргинал?"
Сенчин всегда писал многословно, с избыточными, казалось, подробностями, пробуксовыванием довольно примитивного сюжета (шаг вперед – два шага назад). Он, однако, как никто умеет находить занимательность в обыденности, и занимательность эта довольно странного свойства.
Сенчин не навязывает читателю сопереживания, делать жизнь с его героев, которых жизнь "сделала", – извращение сродни мазохизму. Даже краткие и временные победы и удовольствия персонажей напрочь исключают элемент "подсаживания". Читатель не хочет его женщин (описание секса у Романа – стиль даже не медицинского справочника, но энтомологического словаря; Сенчину вообще очень близок шукшинский мотив – женщины-врага. А с женскими людьми, которые могут показаться симпатичными, – всерьез не получается).
Работать его работы скушно и тошно. Пьянки заурядны и как-то совсем буднично мотивированы, запои выжигают, но не обновляют, никакого волшебства даже в белой горячке, сплошной ужас и черный гроб, как говорил Булгаков по другому поводу. Друзья примитивны и опасны, провинция и Москва с Питером – один хрен, и проблемы аналогичны, только масштаб разный. Странствия утомляют, не обогащая и ничего не меняя – в той же "Информации" между Иркутском и Дагестаном – практически нет отличий: и там, и там пустые улицы, кафе и вечера, люди пугливы и себе на уме. Разве что в кавказской республике нет стриптиз-бара, зато телевизор в номере – везде.
Словарь заурядный, стертый даже в ругательствах. Чаще прочего употребляемы "тварь" и "гнида" (по адресу женщин и даже жен, как вы сами догадались). Еще "геморрои" – во множественном числе, и довольно точно – ибо жизненные переплеты героя напоминают историю именно этой болезни – шишковатые сюжетцы, в общем, не смертельны, но мучительны и противны. Нередко попадается "быдло" и его производные.
Тем не менее этот поток читателя уносит, и, если не складывать лапок, в какой-то момент понимаешь, что у тебя есть товарищ по энергии преодоления – сам автор. Который из всего этого литературу делает, и неряшливая словесная масса с проблемными, как один, персонажами – его метод, способ заговаривания жизни, поиски лучшего и настоящего. Мелькают в мутно-дневниковом повествовании куски подлинной боли, холодный блеск дефиниций, гранулы фирменной сенчинской иронии. Возрождая старый спор литературных мерчендайзеров о том, где лучше сверкать брильянту – на ювелирном прилавке или в куче навоза.
Тут любопытно замечание Дмитрия Быкова, который выводит Сенчина из Гашека-Швейка: "В России сейчас нечто подобное делает Роман Сенчин, чья проза о быте мелких "новых русских" или средних провинциалов сначала заставляет скучать, а потом хохотать (и думаю, автор рассчитывает именно на такой эффект)".
Тем не менее к скуке и смеховому катарсису Сенчина не сведешь – основное у него, на мой взгляд, претензия на эпос девяностых – нулевых, все трудней маскирующийся под бытописательство и все больше тяготеющий к обобщению. И – описание адекватного времени героя, чье главное занятие – бегство, уход, прятки. Героев Сенчина можно назвать, как приверженцев русской мистической секты – бегунами. Или, по законам военного времени – дезертирами. При этом рефлексирующие сенчинцы (ну, как Лимонов придумал особый народ – достоевцы) заявляют о своем поражении не без гордости и оглядки на вечность. В "Информации" – лучшей пока, на мой взгляд, книге Романа – это особенно заметно.
Итак, "Информация", для героя которой автор пожалел имени (а догадка о протагонисте пропадает, как только в окружении повествователя обнаруживается журналист и писатель Олег Свечин, родом из Абакана, издавший три книги). Герой предупреждает, что описывает обстоятельства последних лет собственной жизни. Сделав схрон из собственной квартиры, закупив еды и водки, передвигаясь по дому на цыпочках, отключив мобильник и городской, он прячется сразу от всех и мира в целом.
А обстоятельства таковы (Сенчина легко пересказывать). Провинциал, родом из поволжских столиц (Самара, очевидно), перебирается в Москву, земляк и товарищ юности пристраивает в информагентство, герой неплохо зарабатывает на ниве полупиара, полужурналистики, а точнее, торгует ресурсом доступа к полосам, лентам и эфирам, и, в общем, успешно обживается в столице. Перевозит подругу, женится. "Вообще, последние годы казались мне неким сном, в котором что-то делаешь, даже размышляешь и соображаешь, отыскивая выходы из сложных ситуаций; бывает, расстраиваешься, бесишься, но все же остаешься в этом сне, уютном, удобном. И просыпаться не испытываешь потребности".
Сон обрывается изменой жены – о которой герой узнает, прочитав, как водится, СМС в ее мобильнике. Пьянка, ограбление, едва не потеря обмороженной ноги, пересмотр всех прежних взглядов и установок, жажда новой жизни, покупка квартиры и машины. Развод, изнурительные дружбы, любови и суды, поиск смыслов и девушек. Пьянки, утомительные даже в перечислении водок и закусок, запои с парой делириев, и – финал, с обещанием повествователя быстрей до него добраться и погружением читателя в новые многостраничные "геморрои".
Психика героя, конечно, разорвана и пошла вразнос, впрочем, предупреждая читательское хихиканье, он аккуратно перечисляет реальные и в основном мнимые угрозы – интернет-тролль с аватаром в кавказской папахе обещал подъехать в Москву и наказать за статью о дагестанских делах. По пьяни сболтнул, что бывшую жену легче заказать, чем заплатить, и теперь боится мести нынешнего мужа-банкира. Обещали разобраться родственники девушки, которой делал предложение, а потом спрыгнул… После случайного пересыпа с подругой юности объявился, в свою очередь, муж и требует встречи, "если ты мужик, а не пидор…". С работы уволился, права отобрали…
Конечно, смешно, глупо, никакой безымянный герой не потаскун и бабник, для этого он слишком вял и пьющ, и все мы знаем, с какой легкостью сейчас бросаются угрозами, разучившись отвечать за базар… Он просто тихий, но прогрессирующий сумасшедший, и путаная исповедь его вроде истории болезни, "написанной им самим", вот только, несмотря на все подробности и монотонности, совершенно не фиксируется, когда у нашего парня поехала крыша.
Зато вся история происходит на фоне, дотошно и с удовольствием прописанном, поздних нулевых, с их потребительски-кредитным бумом, ресторанно-клубной Москвой, победами сборной на "Евро-2008", Цхинвалом, кризисом; "несогласными" и "нашими", смертью Егора Летова, нашествием мигрантов, литературными тусовками "нового поколения" (легко, помимо самого Сенчина, угадываются Сергей Шаргунов, Сева Емелин, вот только прототипа Ангелины я не смог определить, но, может, и не надо). В отличие от сдвигов крыши легко фиксируются развилки судьбы, мимо которых проскочил герой и где, быть может, могло бы что-нибудь получиться…