Прекрасно!.. Однако же, ничего не цитируя, псаломщики бездоказательно и безоговорочно нахваливают "неземной язык" Ахмадулиной. Передача закончилась романсом на ее стихи:
А напоследок я скажу:
- Прощай. Любить не обязуйся…
Уместно ли тут это слово? Ну какой русский скажет: "Я обязуюсь тебя любить"? И вообще, о какой любви речь, коли - прощай навеки?
С ума схожу иль восхожу
К высокой степени безумства.
Что за степени безумства? И сколько их - первая, вторая, третья? Кроме того, почему "или"? Ведь сходить с ума и "восходить к безумству" это одно и то же. Да еще и к безумству не "восходят", а наоборот - впадают в безумство.
Есть у меня сомнения и совсем иного рода. Взять такой факт: при поступлении в Литературный институт Ахмадулина, как мы узнали, представила рекомендацию Ильи Сельвинского, известного и влиятельного тогда поэта, работавшего в институте. Как это увязать с возвышенной отрешенностью и изысканной утонченностью? Ведь в отличие, допустим, от вступления в ВКП(б) тут никакой рекомендации не требовалось. Когда мы поступали в этот же институт в 1946 году, нам никому и в голову не пришло заблаговременно запастись такой вот пробивной бумажкой. А ведь ей было всего семнадцать невинных лет, но уже какая прозорливость! Нам же, пришедшим с фронта, шел третий десяток, некоторым было и под тридцать…
Несколько смущает меня и обилие премий. О.Чучков писал в "Литературной России": "Я очень люблю стихи Б.Ахмадулиной. Она большой поэт. Но это не значит, что надо каждый год награждать ее то орденом, то премией". И далее следовал длинный перечень наград от советского ордена Дружба народов (1984) до ельцинского ордена "За заслуги перед отечеством" (1997), от Государственных премий СССР (1989) и России (2005) до итальянских премий "Носсиде" и "Брианца" (1994).
Заканчивал автор так: "Что, Ахмадулина каждый год выдает по гениальной книге? Или нет других писателей, достойных высоких наград?" И шел еще один перечень: Леонид Бородин, Юнна Мориц, Анатолий Ким, Валерий Попов, Михаил Кураев…
Если перед нами "неземной гость", то, может быть, эти премии и награды или хотя бы часть их только числятся за ней, а она ничего и не получала или отдала на памятник собаке? В самом деле, в 2001 году корреспонденту той же "ЛР" писательница доверительно сообщила: "Я абсолютно нищий человек… Я выжила молитвами людей" (10.8.01. № 32). И тут же присовокупила, что она на 200-летнем юбилее Пушкина плакала от любви к гению. И предсказала: "А то, что над моим именем будут плакать - это я знаю". Видимо, имелся в виду тоже 200-летний юбилей, т. е. 2137 год. Действительно, за Ахмадулину молятся. Я сам слыхал, как тут у нас около метро "Сокол" во Всехсвятской церкви молилась старушка в пенсне: "Боже милостивый, спаси, сохрани и помилуй Беллу-троеручицу!.." Когда она кончила молитву, я поинтересовался: почему троеручица? "Да как же, - говорит, - в одной руке у нее, бедняжки, советский орден, в другой у страдалицы - антисоветский, а третья рука внезапно выросла для итальянских премий". Мне возразить было нечего.
Должно быть, эти газетные признания и пророчества Ахмадулиной так проняли членов Комитета по премиям во главе с президентом (кстати, сама Белла Ахатовна - член этого Комитета), что вскоре они отвалили ей премию небывалого у нас размера. Римма Казакова недавно заметила по этому поводу: "Дали Ахмадулиной премию в 5 миллионов рублей. Я рада за Беллу, но давать такую большую премию в одни руки - это безобразие!" (ЛР № 17 07). Похоже на то, что Римма Федоровна не одна так думает. Тем более, как она тут же сказала, "Белла и ее муж Борис Мессерер просили помочь им уехать в Америку". И она как секретарь Правления Союза писателей СССР обещала им помочь при одном условии: "что они не станут за рубежом поливать грязью советскую власть". Судя по всему, такое условие супруги принять не могли. Остались. И уж не для того ли, чтобы надежно удержать Ахмадулину в России и сберечь сей бриллиант для родной культуры, отвалили ей такую премию?
Вручение происходило в огромном кремлевском зале, и думаю, что никто из множества присутствующих, начиная с президента, не знали ни единого стишка лауреатки. Видимо, она догадывалась об этом и, желая восполнить пробел в эстетическом воспитании трудящихся Кремля, закатила с трибуны что-то вроде поэмы, о которой можно сказать словами классика: "утомительно и длинно, как Доронин".
Мне тоже, между прочим, не так давно вручили премию в размере 25 тысяч целковых. От радости и я не удержался, позволил себе прочитать стишок "Мое время". Но всего-то в двадцать строчек:
Я жил во времена Советов,
Я видел все и убежден:
Для тружеников, для поэтов
Достойней не было времен.Я жил в стране социализма,
Я взвесил все ее дела
И понял: никогда Отчизна
Сильней и краше не была.Я жил во времена Союза
В семье несметных языков,
Где братства дух и дружбы узы
Не знали стен и берегов.Я жил в эпоху Пятилеток
И был голодным иногда,
Но видел я - мой глаз был меток -
Нам светит горняя звезда.Да, ошибались мы во многом,
Но первыми прорвали мрак.
И в Судный День, представ пред Богом,
Мы развернем наш Красный Флаг.
Что тут непонятно? Думаю, двадцать-то строк простительно. Тем более, что премию у меня конфисковали домушники. А Анатолий Салуцкий, оценивающий поэзию в рублях, ядовито и торжествующе заметил о процедуре в Кремле: "Премия показала, кто есть кто на самом деле". Вдохновенный питомец муз, а какой отменный образец верноподданности: нет ничего выше оценки президента!.. И то сказать: 5 000 000: 25 000 = 200. Кто-то талантливей кого-то в 200 раз!
Никакого ответа на мои недоумения я в юбилейных статьях и телепередачах не нашел. Более того, участники аксеновской посиделки, нарисовав эфирный образ поэтессы, стали рассказывать еще и о ее бесстрашии, несгибаемости в борьбе за правду, в защите угнетенных, что тоже было большой новостью даже и для А.Салуцкого, который, будучи другом-соседом, уверен, что "на порожистом перекате русской истории в начале девяностых Ахмадулина, пожалуй, единственная из "громких имен" шестидесятых годов не "отметилась" шумными политическими криками". Нет, услышали мы теперь, "отмечалась", да еще какими "криками" и громче всего - именно в начале 90-х, а именно - в 1993-м.
Тихо!.. Внимайте: "Эта женщина совершила множество мужественных поступков. Она снова и снова демонстрировала смелость на грани безумия". И тут же примеры: "Она не боялась говорить о Троцком, когда того уже выгнали из страны". Это не на грани, а уже за гранью безумия, но не Ахмадулиной, а оратора. Судя по всему, он или думает, что Ахмадулиной сто лет, или не знает, что Троцкого выставили из страны почти за десять лет до рождения Беллочки. И "говорили", читали тогда о Троцком миллионы, хотя бы уж только те, кто штудировал "Краткий курс истории партии", сочинения Ленина и Сталина.
Дальше: "Она открыто демонстрировала свою связь с академиком Сахаровым". Это я оставляю без комментариев, пусть лучше Елена Боннэр.
А кого же именно из угнетенных защищала Ахмадулина? Нам говорят: Солженицына! Может быть, но вот странно. В мае 1967 года 80 писателей (в том числе автор этих строк) обратились в президиум своего IV Съезда с предложением выслушать на Съезде Солженицына (Слово пробивает себе дорогу. М. 1998. С. 217). Ахмадулина широко печатается, была уже пять лет членом Союза, но подписи ее под этим дымившимся тогда письмецом нет. Как же она его защищала? Загадка! Впрочем, там нет подписи и Андрея Битова, ныне члена Общества Достоевского.
А еще кого защищала бесстрашная Белла? Нам говорят: Аксенова! Да от кого же надо было защищать милого Васю? Он печатался напропалую огромными тиражами, жил весьма не бедно и не очень скучно, ушел от молодой прекрасной Киры, примкнул к немолодой, но влекущей Майе, вдове Героя Труда и четырехкратного Сталинского лауреата знаменитого Романа Кармена, у которого, говорят, в США лежали большие деньги за 20-серийную киноэпопею "Неизвестная война" ("Великая Отечественная"), созданную под его руководством по заказу компании "Эр тайм интернэшнл". А в 1980 году, заявив, что ему все обрыдло, он выходит из Союза писателей и с новой перспективной женой укатил в Америку работать профессором. Его там и приняли за профессора, как у нас всех французов, в конце XVIII века бежавших от революции в Россию, принимали за Вольтеров. Но, как пишет живущий в США Александр Межиров,
Решить проблему пуза
Америка смогла, -
Но отвернулась Муза
И от нее ушла.
Куда? Да к нам же. Вернее, не ушла, а вернулась в образе Коротича, Евтушенко и Аксенова. Где еще эти люди для решения своих проблем найдут место более злачное и надежное?
Сейчас на вопрос, почему он покинул США, которые четверть века так обожал, Аксенов отвечает: "По той же причине, по которой уехал из СССР. В США перестали меня издавать. Они вычистили всех авторов, которые приносят им мало доходов" (Российская газета. 13 апреля). Разумеется, так. Кому вы теперь там нужны? Содержать антисоветчиков за свой счет американцам теперь нет никакого резона, их бывшие любимцы получили полную свободу деятельности в самой России. Но как характерно! Где издают, где гонорар, там и родина.
Между прочим, именно в те годы я тоже целых восемь лет, с 1979-го по 1987-й, не мог напечатать ни единой новой статьи. И что ж это тогда не втемяшилось мне бежать в Америку или Гваделупу работать профессором?
Но не о защите ли Ахмадулиной своих друзей пишет, однако, все тот же неисчерпаемый Салуцкий: она "не без вызова тогдашним порядкам дала своему пуделю кличку Вося - в честь Вовы Войновича и Васи Аксенова"? Да, видимо, это и есть "смелость на грани безумия". Представьте, услышал бы случайно кто-то из КГБ, как Ахмадулина кличет своего пуделька: "Вося! Вося!.." - сразу все понял бы и загремела бы безумная вольтерьянка Бог знает куда…
А какие еще доблести числятся за ней? Как же! "Ахмадулина не боялась дружить с Параджановым!" Ну и что? 85-летняя Лиля Брик тоже не боялась, дружила. Да еще как, говорят!
И такая безумная храбрость сопровождалась, оказывается, еще и приступами отчаянного самозабвения: "Сама непечатаемая (именно так и сказано! - В.Б.), Белла пыталась помочь Высоцкому опубликовать стихи". Господи, да она с восемнадцати лет печатаемая, - раньше, чем Аксенов и все остальные участники передачи. В 1955 году ее впервые напечатал Федор Панферов в "Октябре".
Битов сказал: "Она всегда умела поставить себя против власти". Но Аксенов его опроверг: "Эту власть она просто не замечала". Действительно, если не замечала, не видела, то как же могла ставить себя против невидимого? Однако факты опровергают и того мэтра и другого: у себя дома Ахмадулина, возможно, и не замечала власть, но как могла не замечать, когда надо было идти получить премию или орденок, бесплатную квартирку, по выражению "ЛР", в "элитном доме" или бесплатную дачу в Переделкино? Я склонен думать, что тогда божественная женщина прекрасно замечала эту ненавистную власть. Может, очень даже замечала! Не исключаю, что назубок знала все нужные имена, адресочки и телефончики. С годами ее известная нам прозорливость юных лет не могла не возрасти.
Много и проникновенно говорили с экрана о мужестве и несгибаемости, явленных Ахмадулиной и ее друзьями в истории с антисоветским альманахом "Метрополь". Среди всего, что там было, сказал Аксенов, самым антисоветским надо признать рассказ Беллы "Многие собаки и собака", но антисоветское шило она своими изящными пальчиками так тщательно упрятала в мешке, что его никто не заметил. Тут на помощь самозабвенному бесстрашию пришло уникальное мастерство. Словом, залепила оплеуху, которую никто не ощутил. Нечто вроде пуделя, названного в честь Васи и Вовы с целью сокрушить советскую власть.
Но главное в другом. 23 участника альманаха поклялись на крови, что если хоть один из них будет как-то наказан, то все остальные гордо и гневно покинут Союз писателей, как некогда Короленко и Чехов вышли из Академии Наук в знак протеста и товарищества с Горьким, избрание которого в академию великомученик Николай не утвердил.
И вот Виктора Ерофеева, зачинщика альманаха, и Евгения Попова исключили из Союза. И что ж воспоследовало? "Никто не писал покаянку!" - гордо заявил Попов. Ну, правильно, только исключенные, как признается сам закоперщик, недолго мешкая, обратились в Союз писателей с письменной просьбой вернуть им драгоценное членство. Надо полагать, в их заявлениях были какие-то слова о своей ошибке, какое-то сожаление, печаль, - иначе на что рассчитывать? Увы, ни того, ни другого вольнодумца тогда не восстановили. Ерофеев уверяет: только потому, что накануне начальник Генерального штаба позвонил Феликсу Кузнецову и доложил: "Завтра наши войска вступят в Афганистан". "Ах, так! - подумал Феликс, - чего ж теперь стесняться с этой литературной шпаной!" И не восстановили.
И что же остальные 21? Хлопнули они дубовой дверью Союза? Ерофеев рассказывает об этом: "Помня, как в разгар драки (ну уж - драка! - В.Б.) Андрей Вознесенский (тоже участник альманаха) растворился в экспедиции на Северный полюс, мы с Поповым, на всякий случай, призвали их в дружеском письме, написанном мной с очень легкой дозой иронии, оставаться в Союзе. Битов, Искандер и Ахмадулина осмотрительно послушались". Писать второе письмо или уговаривать еще и устно не потребовалось. Послушались и все остальные, кроме Семена Липкина и его жены Инны Лиснянской. Правда, пишет Ерофеев, "Аксенов тоже вышел… Вскоре он получил приглашение от американского университета и красиво улетел первым классом "Эр Франс" сначала в Париж". Больше Чеховых и Короленок среди "метропольцев" не обнаружилось…
В октябре 1987 года восстановили в Союзе С.Липкина, но почему-то тянули дело с И.Лиснянской. Мы были тогда соседями по даче, я все знал и направил прочувствованное письмо секретарю Правления Юрию Верченко, настаивая и на ее скорейшем восстановлении. Я напомнил эпизод Парижской коммуны, описанный Гюго. Версальцы схватили юного коммунара, мальчишку, и приговорили к расстрелу. Он попросил отпустить его проститься с матерью. Его отпустили и не ждали больше, а он в назначенный час вернулся. Я писал, что вот так сдержала свое слово и Лиснянская… Не знаю, сыграло ли это роль, но в 1988 году восстановили и ее. Может быть, хлопотали и Ахмадулина с Битовым, и Вознесенский с Искандером? Не слышал.
Но пение псалмов продолжается. Нам говорят: и вот это небесное создание всю жизнь с юных лет подвергалось гонениям, преследованиям, экзекуциям. Как так? За что? Кто посмел? "В 1959 году за защиту Пастернака ее выгнали из института". Странно. Ведь история с Пастернаком была раньше. "Выгнали под предлогом неуспеваемости по главному предмету - истории марксизма-ленинизма". Ну, это еще удивительней. Во-первых, такого предмета - "истории марксизма-ленинизма" - не было. Во-вторых, марксизм-ленинизм изучали на первом курсе, а в 1959 году Одинокая Флейта была уже на четвертом, и никакого марксизма там не было.
А если ее и исключали из института, то очень быстро вернули обратно: она окончила его в 1960 году, когда ей было, как и полагается, 23 года и даже получила "красный диплом". О чем же звон? Да и мало ли кого исключали на Руси! Можно выстроить длинный ряд больших людей от Белинского до Ленина, но никто из них, кроме Бенедикта Сарнова, не изображал себя жертвой истории марксизма и не канючил по этому поводу, тем более - спустя полвека по телевидению. Однако точно ли, что при таком конфликте с "главным предметом" ей выдали именно красный диплом? Сомнительно…
Но слушайте еще: "И она вошла в нерекомендованные черные списки!.. В издательствах рассыпали ее уже набранные книги!" Хорош был где-то закон, по которому лжецам отрезали язык. Ну назови, трепло, хоть одно издательство, хоть одну рассыпанную книгу, хоть один выброшенный стишок в газете.
Аксенов говорит: "Вот в одном стихотворении у нее цензура выбросила строфу из-за того, что там упоминался царь Соломон". Ну, это ты расскажи Восе. А мы с царем Соломоном знаем, что поэты частенько и сами выбрасывают и строфы и целые главы, а то и книги сжигают. На месте автора я из сострадания к потомству в свое время сжег бы все три тома телемахиды "Московская сага", написанной в Гваделупе. А вот хотя бы знаменитое стихотворение Ахматовой "Мне голос был…". Первоначально оно начиналось строками:
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,
Мне голос был…
И какой же цензор выбросил первые четыре строки? Ахматова.
А Войнович гневно воскликнул: "Однажды в Иваново на вокзале Ахмадулина была арестована!" Да за что же - "Архипелаг ГУЛАГ" вслух читала на платформе? Или шумела "Верните в Союз писателей Лиснянскую!" Нет, оказывается, была в нетрезвом виде. Ах, Войнович, как рискованно об этом вспоминать! Ведь кое-кто еще помнит, какова была порой Белла Ахатовна, оказавшись в помянутом выше экстремальном виде. И не арест это называется, а всего лишь задержание, к тому же весьма кратковременное. Различие между этими словами и понятиями следует знать писателю, тем паче такому, которого КГБ запугивало папиросами "Беломорканал" и тщетно травило в "Метрополе" зеленым чаем крепкой заварки и который многие годы ожидал задержания, потом - ареста, но, так и не дождавшись, разочарованно покинул любимую родину.
Но что там цензура! Даже "для упоминания имени Ахмадулиной требовалось мужество". И на это мог отважиться только такой бесстрашный леопард, как Эльдар Рязанов в фильме "С легким паром". Мало того, оказывается, "Союз писателей предложил исключить Ахмадулину не только из своего Союза, но и из Советского". Это кто ж так зверствовал - уж не Михалков ли, не Бондарев ли? К ответу их немедленно, пока не улизнули!
Александр Бобров пишет в "Советской России": "Юбилей умудрились представить по всем телеканалам как итог невыносимой жизни, сплошных преследований и козней властей… Когда я пришел работать в "Литературную Россию", то сразу попросил у Беллы Ахатовны подборку, и ее спокойно напечатали. Когда стал заведовать редакцией поэзии в "Советском писателе", то немедленно попросил у нее книгу новых стихов, и сборник был напечатан вне очереди". Вот как даже - сразу! немедленно! вне очереди! Да она и сама в этот день сказала: "Доброта сопутствовала мне всю жизнь".
Услышали мы с экрана и такое: "Она выстраивала свою судьбу с ахматовской самоотверженностью". Как раз сопоставление этих двух судеб и обнажает истину до дня. Оно-то и побудило меня, выражаясь по-старинному, взяться за перо.
Ахматову не печатали долгие годы, стихи - почти двадцать лет, с 1922 до 1940-го. А был ли у Ахмадулиной хоть один такой годик? Ахматова за всю жизнь не получила на родине ни единой награды, и только уже под восемьдесят, незадолго до смерти, в Италии почтили ее премией "Этна-Таормина" да в Англии присвоили ученую степень почетного доктора Оксфорда. Вот и предстала бы "Мэрилин Монро" перед ее скорбной тенью во всем блеске своих медалей, премий, званий и должностей вплоть до зурабовской медали Петра Великого и члена Комитета по Государственным премиям при президенте.