Параллельно с окончанием гражданских войн в Англии в Европе завершилась Тридцатилетняя война. Европейская война не только ускорила наступление кризиса, частью которого являлась Английская революция середины XVII века. Военные действия на континенте, заняв лучшие умы дипломатов и политиков воюющих государств, способствовали их слабому вмешательству в английские дела. В результате этого процесс борьбы между роялистами и парламентом определялся практически внутренними мотивами. И этому не могли помешать ни осторожная помощь Испании и Голландии, ни сильное дипломатическое вмешательство Франции.
Ясным морозным утром 30 января 1649 года при огромном стечении народа Карлу I Стюарту отрубили голову. Английский король, спустившись с балкона дворца Уайтхолл на помост в тончайшей белой батистовой рубашке прямо на голое тело, показал ярчайший пример мужества перед казнью для всех последующих поколений монархов и политиков. Даже прославлявший Кромвеля поэт Эндрю Марвелл не мог не восхититься:
Но венценосный лицедей
Был тверд в час гибели своей.
Не зря вкруг эшафота
Рукоплескали роты.
На тех мостках он ничего
Не сделал, что могло б его
Унизить, – лишь блистали
Глаза острее стали.
Он в гневе не пенял богам,
Что гибнет без вины, и сам,
Как на постель, без страха,
Возлег главой на плаху.
…И мир увидел наконец,
Что правит меч, а не венец.
Последние слова короля своим подданным были: "Помните!" Очевидно, Карл многое передумал перед смертью и многое понял. Перед казнью в письме своему наследнику Карлу король написал следующие строки: "В целях реставрации власти предпочитай мирный путь…"
На континенте новость о казни английского короля мало кого удивила. Первый министр Франции Мазарини от имени Людовика XIV выразил лишь сожаление по поводу "несчастной судьбы английского монарха". Дипломатических отношений с Англией Джулио пока официально не прерывал и обратно в Париж Бельевра не отзывал. Французский посол должен был держать своего патрона в курсе всех дел Английской республики и ее руководителя – Оливера Кромвеля.
Большего для Англии Джулио Мазарини сделать уже не мог. Он не зря спешил, давил, лавировал… Незадолго до заключения Вестфальского мира в Европе кризис огромной волной докатился до Франции. Там вспыхнул великий, затянувшийся на целых пять лет гражданский мятеж, называемый в истории Фрондой. Его неизбежный приход французский министр остро предчувствовал и страшно этого боялся.
Ненавидимый всеми
Вести войну против своего короля и своего властелина всегда достойно сожаления.
Мадам де Мотвиль
От великого до смешного один шаг.
Наполеон
В ночь на 13 мая 1648 года Мазарини почти не спал. На каждое тринадцатое число он, как правило, ничего не планировал. Не был исключением и предстоящий день. Предчувствия не обманули Джулио. Уже в первой половине этого ясного майского дня члены Парижского парламента приняли "акт единства", в котором призывали все суверенные суды Парижа – парламент, Счетную палату, Палату косвенных сборов и Большой совет – направить делегации для проведения совместных заседаний в палате Людовика Святого во Дворце правосудия. Для спасения королевства предполагалось провести общую государственную реформу.
Так началась Фронда – политическое движение с разнородным социальным составом участников, которое точнее всего назвать широким антиабсолютистским движением разных слоев населения Франции. Название "Фронда" происходит от французского слова "La Fronde", означающего "праща" либо "камень от пращи". Это название было своеобразным символом протеста против властей.
Некоторые отечественные (Б. Ф. Поршнев) и зарубежные (Орест Ранум) историки считают Фронду неудавшейся буржуазной революцией. Многие современники событий тоже так полагали. Но это, конечно, преувеличение. Никаких коренных социальных изменений во французское общество Фронда не внесла. Тем не менее она была всепоглощающим, зачастую стихийным, протестом против войны, налогов, одним словом, кризиса, которого не избежала и Франция – страна-победительница. Кризиса, вызванного войной. И, как многие думали, захватившим власть в государстве итальянцем Джулио Мазарини.
Ведь чтобы скоординировать деятельность военно-административных учреждений, контролировать вопросы набора в армию, фортификаций и обороны, наблюдать на местах за губернаторами провинций, которых война делала слишком независимыми, сначала Ришелье, затем Мазарини усиливает институт интендантов – королевских инспекторов. Понятно, это обходилось очень недешево и вызвало в конце концов сильную реакцию населения Франции.
Как поведал потомкам в своих "Мемуарах" маршал д'Эстре, до конца 1647 года "казалось, что дух кардинала де Ришелье, который так властно управлял всеми делами, продолжал жить как в делах военных, так и дворцовых. Но в 1648 году было все иначе; здесь мы можем наблюдать такие большие изменения и революции, что всякий, кто знал, как прошли пять лет регентства королевы, сможет лишь удивляться такому быстрому изменению обстановки, возникновению смуты и беспорядков, которые длились до конца 1652 года". Маршал не случайно упомянул имя Ришелье – он, безусловно, был прав, подчеркивая глубокую преемственность между двумя кардинальскими правлениями, не углубляясь в их не менее существенные различия. Именно эта преемственность во многом объясняет события Фронды. Когда Джулио Мазарини должен был противостоять – в 1643 году на равных, а с 1648 по 1652 год – в самых сложных условиях самым блестящим представителям французской аристократии и, более того, старой и закосневшей бюрократии, не являлся ли он тогда для восставших тем перевоплощенным Ришелье, которому отомстить было легче? Ведь противник с виду выглядел слабее, нежели великий министр Людовика XIII.
Знаете ли вы, какая разница
Существует между Его Преосвященством
И покойным господином кардиналом?
Ответ готов:
Один вел в поводу свое животное,
А другой сидит на нем верхом.
Такой пасквиль на Мазарини распространяло окружение претендента на трон Гастона Орлеанского еще до начала Фронды.
Внешняя война сменилась внутренней, гражданской. Фронда продолжалась целых пять лет и делилась на два этапа. Первый (1648-1649) назывался "парламентской Фрондой", потому что движение возглавлял Парижский парламент, получивший благодаря своим лозунгам популярность у измученных войной и поборами жителей королевства. Политическая позиция парламента выражалась в борьбе с хозяйничаньем финансистов, упразднении интендантов и вообще в наведении порядка в управлении страной.
Парижский парламент не был столь значительным государственным органом, как английский, но являлся одним из важнейших судебных, административных и политических учреждений французской монархии. Как судебное учреждение парламент рассматривал в первой инстанции "королевские дела" (в которых лично был заинтересован король), "привилегированные дела" (дела дворян и высших чиновников), преступления, состоящие в оскорблении Величества, дела принцев крови, герцогов и пэров. Он также судил по различным апелляциям на другие судебные учреждения Франции. Область юрисдикции парламента распространялась примерно на треть территории королевства – центр вокруг Парижа и северо-восток. В остальных провинциях имелись свои парламенты.
Как административное учреждение Парижский парламент распространял свое влияние на все королевство: он контролировал администрацию, университеты, пути сообщения, здравоохранение и т. д. Он имел особые полномочия в делах церкви: наблюдал за дисциплиной клириков, монастырскими реформами, борьбой с ересью, рассматривал злоупотребления церковной юстиции, имел право регистрировать папские буллы. Без этого во Франции постановления папы римского считались недействительными.
Парламент играл значительную роль в жизни столицы, что придавало ему дополнительный политический вес. Парижский муниципалитет находился под его неустанным контролем и являлся подотчетным ему органом. Парламент радел о городском благоустройстве, городских имуществах и финансах, боролся с преступностью, наводнениями, эпидемиями, вникал в проблемы продовольственного снабжения, водоснабжения, канализации, борьбы с нищенством.
Наконец, Парижский парламент обладал важным влиянием в сфере законодательства: издавал собственные указы, давал имеющие силу закона комментарии по спорным вопросам королевского законодательства и обычного права. Особенно важным было его право утверждать королевские эдикты. Ведь в случае их незаконности парламент отказывался их регистрировать, представляя королю письменные протесты – ремонстрации. Парламент считал себя хранителем законов королевства, и столкновения его с правительством, особенно с XV века, были постоянными.
Вне всякого сомнения, король и правительство также имели средства воздействия на парламент. Любое неповиновение было чревато навлечь королевский гнев на лидеров парламентской оппозиции. Иногда королю приходилось лично являться в парламент, и его слово было решающим.
Но поскольку авторитет парламента был очень высок, чиновничество на местах часто саботировало спорные между королем и парламентом указы. Твердое правительство не раз и не без успеха запрещало парламенту письменные протесты или хотя бы ограничивало право ремонстрации. Но каждый раз это рассматривалось лишь как крайняя мера военного времени, и в конечном счете парламент восстанавливался в своих правах. Так было во времена Людовика XIV, прошедшего хорошую выучку у своего опытного наставника – кардинала Мазарини. В будущем король в совершенстве овладел искусством покорять Парижский парламент уступками кастовым интересам магистратов, угрозами, ссылками и прямым подкупом.
Вот с каким органом пришлось бороться Мазарини на первом этапе Фронды. Кардинал готовился, создавая свой лагерь. Его составляли Верховный совет, интенданты и финансисты. Члены Верховного совета назывались министрами. Сюда входили король, королева (или королева-мать), иногда, в периоды смут, некоторые принцы крови, но главным образом – канцлер, первый министр, сюринтендант финансов и государственные секретари. Сторонники Мазарини были проводниками и приверженцами политики чрезвычайных мер. Но как было поступать иначе в годы войны?
Тогда многие желали прекращения войны и поговаривали о том, что Мазарини ее специально затягивает. Успехи французского оружия приписывались исключительно доблести генералов, поражения объясняли бездарным общим руководством. Джулио Мазарини понимал, что ему надо привлечь в свой лагерь военные силы.
У армии были свои любимцы – например, герцог Энгиенский, ставший после смерти отца в 1646 году именоваться принцем Конде. Первый министр стал ласково относиться к королевским мушкетерам, которых, в отличие от своих гвардейцев, раньше не очень жаловал. Это обстоятельство сразу подметил д'Артаньян: "Я увидел, как его удача шаталась и как он начинал верить, что вскоре ему понадобятся все на свете, он постарался нас подкупить… Этот министр нажил себе бесконечное число врагов гнусной скупостью, что он проявлял в тысяче обстоятельств. Едва освобождалась должность, будь то на войне или где-то еще, не следовало и думать, будто он посчитается со службой либо с достоинствами, чтобы ее отдать. Тот, кто предлагал ему больше, всегда предпочитался остальным… Что же касается народа, то… он был обременен его эдиктами о новых поборах, и было это правдой или нет, заявляли, якобы он отправлял часть денег, собранных благодаря этим эдиктам, в Италию. Ропот начал подниматься с 1645 года, и, может быть, с этого времени был бы способен привести к весьма нежелательным эффектам, если бы месье принц де Конде не помешал этому своим благоразумием…"
Никаких денег в Италию Джулио не отправлял. Финансы шли на войну, необходимые государственные расходы и, конечно, собственное обогащение. Старый Конде действительно поддерживал первого министра. А вот новый после своих блестящих военных успехов не проявлял к кардиналу того же уважения, как отец. Он возомнил себя великим (он на самом деле будет именоваться Великим Конде) и на этом основании хотел больше власти и почестей, чем реально имел. Принц Конде считал себя вправе жаловаться на первого министра и обвинял его в том, что через год после удачной осады Дюнкерка (1646) кардинал отправил его в Каталонию, не дав никакой передышки. Якобы с целью очернить его славу, Мазарини коварно втянул его в осаду Лериды, где заставил его лично и его армию нуждаться во всем необходимом. Кардинал обошел принца должностью генерал-адмирала, освободившейся в результате смерти павшего в бою герцога де Брезе.
Слава Конде в самом деле беспокоила Мазарини, но ссориться с ним в преддверии предстоящей битвы с парламентом он не хотел. Да и Анна Австрийская симпатизировала молодому принцу. Джулио подавал надежды честолюбцу, обещая ему жезл маршала Франции в случае удачного окончания кампании 1648 года. Пока же Конде был полностью поглощен войной с испанцами.
"Мир – наибольшее из благ. Война – худшее на свете зло", – писал известный французский философ того времени Блез Паскаль. Джулио Мазарини не сходил с финишной прямой Тридцатилетней войны. И поплатился за это. Он всегда исходил из того, что идет война и победа в ней зависит не в меньшей степени от финансовых усилий, чем от военных. Первый министр отстаивал полномочия интендантов, понимая, что только они могут обеспечить регулярное поступление налогов. Покровитель финансистов и соучастник их махинаций д'Эмери пользовался особой поддержкой Мазарини.
Парламент придерживался другой точки зрения. Его председатель Барийон уже в 1643 году намекал на то, что финансовое положение можно улучшить, заставив раскошелиться финансистов, по его мнению, незаконно наживших состояния. Барийон лишь немного забежал вперед… Вопрос о том, кто будет платить за войну, на протяжении 1640-х годов приобретал все большую остроту.
Конечно, Джулио мог бы наказать несколько особенно зарвавшихся финансистов, но понимал, что на место старого финансиста придет новый и будет грабить с еще большим рвением, чем прежний. Между тем многие старые финансисты были преданы кардиналу.
Традиционно соображения собственной безопасности вынуждали королевскую администрацию не обременять налогами население Парижа, соблюдать все свободы и привилегии столицы. Но летом 1644 года тяжелейший финансовый кризис вынудил генерального контролера финансов д'Эмери обложить налогом всех владельцев домов в пригородах Парижа. В парламент посыпались жалобы, на улицах стали собираться возмущенные толпы. И затея была оставлена.
В августе того же года д'Эмери предложил обложить налогом наиболее богатых и уважаемых горожан. Парламент дал санкцию лишь на обложение финансистов. В ответ денежные воротилы на аудиенции у королевы дали понять, что если правительство отступится от них, они остановят выплату ренты и прекратят финансовые операции. Одновременно было указано на то, чего так опасался Мазарини в своих инструкциях Бельевру: один из финансистов Ла Ральер призвал задуматься о примере Англии. Выступление было слишком дерзким – Анна Австрийская не на шутку разгневалась. Джулио был осторожен и пошел на попятную: закон пришлось утопить в юридической казуистике.
Зимой 1647/48 года в связи со значительным ухудшением военно-политической ситуации потребовалось вновь увеличить расходы на войну. Это происходило в обстановке, когда Парижский парламент и другие верховные суды блокировали финансовую политику правительства, а финансисты теряли доверие к казне и самому Мазарини: все неохотнее предоставляли займы, все выше поднимали ссудный процент. Многие толстосумы вложили свои капиталы в землю для приобретения статуса дворянина и боялись разориться. Даже преданный ранее кардиналу д'Эмери вызвал к себе недоверие первого министра, устроив без его ведома аудиенцию у королевы для государственных кредиторов.
Джулио по-настоящему испугался, но и сама Анна Австрийская испугалась раньше его. Им обоим предстояло перенести еще очень много трудностей. Последние же нарастали как снежный ком с каждым днем. Внутригосударственные конфликты приводили к усилению корпоративной солидарности магистратов Парижского парламента. Параллельно в Верховном совете, этом преданном короне органе, нарастали трения. Все искали выход из непрерывно усложнявшейся обстановки.
В конце 1647 года истек срок договора на аренду должностей магистратов суверенных судов Парижа, в том числе и парламента. Обычно чиновник, занимающий определенную должность, продолжал занимать ее и дальше, уплатив полетту – сбор, гарантировавший наследственность должностей. Этим воспользовались первый министр и сюринтендант финансов, чтобы сломить сопротивление парламента. Они решили отменить полетту и этим надавить на магистратов. Одновременно Мазарини посчитал необходимым провести королевское заседание и на нем утвердить шесть эдиктов об обеспечении поступления дополнительных средств в казну. Джулио предложил обложить налогом имущества отчужденного королевского домена, продавать новые должности в ведомстве канцлера, ввести повышенный тариф на ввоз продовольствия в Париж, пустить в продажу новые полицейские должности в провинции, создать двенадцать дополнительных должностей докладчиков Государственного совета.
Такова была монаршая воля. Формально магистраты не смели ей противиться. 15 января 1648 года состоялось королевское заседание по вопросам, поднятым первым министром, на котором была высказана резкая критика политики правительства. Присутствующие спорили очень долго, и десятилетний Людовик XIV, желая сходить в туалет, беспомощно ерзал на троне. В это время генеральный адвокат Омер Талон говорил королю: "Мы должны признаться Вашему Величеству, что одержанные в войне победы ничуть не уменьшают нищеты Ваших подданных, что имеются целые провинции, в которых людям нечего есть, кроме хлеба, овса и отрубей… Все провинции обеднели и истощились… ради того, чтобы Париж, а точнее, горстка избранных купалась в роскоши. Обложили налогами все, что можно себе представить. Сир, Вашим подданным остались только их души, но и души, если б они продавались, давно были бы уже пущены с молотка… Подобное деспотическое управление подошло бы варварам, тем народам, у которых и человеческого разве что лица, но только не Франции, которая всегда была самой цивилизованной страной в мире, а ее жители всегда считались свободными людьми". Эти слова, как стрелы, были пущены прямо в Мазарини.
Текст речи Талона стал широко известен, он предвосхитил появление впоследствии так называемых "мазаринад" – памфлетов и песенок, публиковавшихся в больших количествах против кардинала и его сторонников. Речь была издана большим тиражом и стала распространяться по всей Франции "с целью возмущения умов". Так с негодованием сообщил Талону Мазарини, специально вызывавший его по этому поводу.