– Листьев ли шелест иль ветра порывы
Жадной душою я нежно ловлю.
– А это куда мы идём, там, наверно, поют! – радуется Костян.
На лице у Миши тревога и волнени. Он даже остановился.
– Очи бездонны, уста молчаливы…
Милая, друг мой, люблю!
– Миша, какой номер квартиры, – спрашивает Лена. – Ты что встал?
Но там открыта дверь, сомневаться не приходится. Голос доносится из квартиры.
– Миша, сюда, здесь открыто, – кричит Лена. Миша стоит возле стены. – Что с тобой?
Откуда он знает, что с ним. Не идут ноги, и всё.
– Снился мне сад…
Лена, оставив Дашу Косте, сбегает к Мише. – Что за дела?
– В этом саду мы с тобою вдвоём…
– Миша, раз-два-три, ёлочка, гори, включайся, эй, очнись…
Миша преодолел наваждение, встряхнулся.
– Что-то меня повело от этого пения. Давно живого голоса не слышал.
В новой, двухуровневой квартире Ирина Леонидовна, фасонистая пожилая женщина с прямой спиной, принимала гостей. Гости только что перестали аплодировать певице. Она стоит возле рояля, поправляет рыжие волосы, улыбается довольно.
Да, вот "от таких и погибали люди". Крупная, женственная, стройная, в синем платье с живой розой, приколотой булавкой на груди, – Маша Горенко.
– Машенька, спасибо, детка, – говорит Ирина Леонидовна и, продолжая прерванный разговор, обращается к гостям. – Вот он сейчас придёт, звонил уже снизу. Это не воспитатель, это золото. Сильный, умный, спокойный. И красавец.
Возле Маши крутится неказистый, чернявый, слова Ирины Леонидовны его тревожат.
– Это как-то всё слишком для одного человека. Может, он хотя бы гомосексуалист, с таким букетом добродетелей?
– Юра… – укоризненно шепчет хозяйка.
Среди гостей ведь находится и её двенадцатилетний внук Матвей, прелестный, только что-то сердитый мальчик. Гостей немного: Маша с Юрой, две пожилые подруги, пожилой господин артистического вида (он и был за роялем, аккомпанировал Маше) и очень полная женщина средних лет, которая тихо и прилежно ест – молча.
– Миша женат, у него ребёнок, дочка, – говорит Ирина Леонидовна.
– А сколько лет вашему красавцу? – спрашивает Маша.
– Мала дытына. Лет тридцать.
– Что же он, ничего лучше не придумал, как гувернёром служить?
– Напрасно вы так, Маша, – заметил пожилой господин. – Работа хорошая и очень важная. Школа наша погибает от припадочных тёток. Возле мальчика должен быть сильный умный мужчина-воспитатель. Ирина молодец. Всегда знает, что ей нужно, – и всегда находит. Как это важно – точность желаний… Я вот какой-то расплывчатый… Не умею формулировать…
– Всё ты умеешь, не кокетничай, Алик. А что мне было делать, если детки оставили мне, старушке, своего мальчика – на три года? Я понимаю, отказываться от Немецкой оперы нельзя. У них там всё в порядке…
– Судя по квартире, более чем, – заметила одна подруга.
Ту т и появляется Миша.
– Мир вам, и мы к вам! Со всем двором опричь хором!
Объятия, рукопожатия… Мальчик Матвей сразу перестал быть сердитым – видно, крепко полюбил своего гувернёра. Миша, конечно, сразу увидел Машу и старается не смотреть в её сторону.
– Инна Лазаревна, Вера Михайловна, Альберт Сергеевич, Катя, Юра – наши друзья… Маша Горенко – невероятная певица…
Миша преодолел растерянность, поцеловал Маше руку. – Мы шли по лестнице и слышали ваш чудесный голос.
– Очень приятно. Какая у вас очаровательная дочка.
Костян стоит в дверном проёме, как статуя. Огромная гостиная его парализовала.
– А у вас много комнат? – спрашивает Даша.
– Мотя, покажи даме квартиру, – просит Ирина Леонидовна.
Косте тоже хочется посмотреть, но он боится показаться развязным и с тоской смотрит на Мотю и Дашу. Лена с трудом доводит его до круглого стола, усаживает.
– Костя – мой двоюродный брат из Ярославля, – объясняет Миша, – удивительно играет на гармошке. Но только дома. Талант, не выносящий экспорта.
– Печальный факт для русского человека, – говорит Юра. – Нашего музыканта теперь только заграница и спасает.
– Я для себя играю, – набычился Костя.
– Так все играют для себя. Но надо ведь это себя пищей кормить, правда? Вот Маша – гений, уникум, пять октав в диапазоне, и кому она тут нужна, в стране победившей фанеры? Мы с Машей удавились бы от счастья, если бы получили такой контракт, как Ольга.
– Ольга – дочь моя, третий сезон поёт в Берлине, в Немецкой опере, – пояснила Ирина Леонидовна Лене и Даше.
Миша с трудом проглотил Юрино "Мы с Машей", но уж известие, что Маша с удовольствием уедет, стало в горле комом. Кстати, полная молодая дама Катя заметила – между Машей и Мишей что-то происходит. Смещаются воздушные и энергетические потоки. Она внимательно смотрит то на одного, то на другую.
Мотя и Даша осматривают квартиру – просторную ванную, Мотину комнату с компьютером и спортивными снарядами.
– Много комнат, – грустно говорит Даша. – А у нас всего одна. Ты богатый, а я бедная. Тебе надо на мне жениться.
– Я подумаю, – серьёзно отвечает Мотя. – Ты красивая и умная. Если вырастешь и будешь доброй, я женюсь, точно.
– Такого не бывает, – говорит Даша. – Это только папа умеет. Я вырасту и буду злая.
Мотя смеётся. – Давай побьём грушу? Это настоящая боксёрская. Я тебе перчатки дам.
За столом разливают шампанское. – С новосельем, Ирина Леонидовна! Поздравляем! Дети вернутся – а на Родине всё в порядке, тыл обеспечен!
Дети бьют грушу.
– Вот ты говоришь, много комнат. А зато у меня родители за границей, считай, что их нет. А у тебя и папа, и мама, и дядя. Комната одна, зато родителей много. Значит, если мы умножаем комнаты на родителей и делим на возраст, то ты не хуже меня. Двое родителей на одну комнату – два, делить на… сколько тебе? – на пять. Получается ноль целых, четыре десятых. А у меня пять комнат умножить на одну бабушку и делить на двенадцать. Тоже ноль четыре примерно.
Даша смотрит на Мотю с восторгом и печалью.
– Ты тоже умный. Нельзя нам жениться. Умные вместе не живут.
Внизу Ирина Леонидовна просит Машу спеть. Маша соглашается легко, хотя её Юра и бурчит: "Надо бы голос поберечь".
– Будет у тебя свой голос – вот и береги его.
Шепчутся с Альбертом Сергеевичем, и Маша поёт "На Муромской дорожке".
Костя закоченел от восхищения. Ближе к концу песни Миша встаёт и выходит. Запирается в уборной, пускает воду и смотрит на своё лицо. "Ну, вот и всё, – думает Миша. – Когда-нибудь это должно было случиться. Пришла беда – отворяй ворота".
Лена вышла посмотреть, что там Миша, стучится.
– Миша, всё хорошо?
– Да. – Отвечает Миша, преодолевая рвотные спазмы.
Миша прошёл не в гостиную, а в столовую, где нет людей. Сел на подоконник. К нему явился засланный Леной Костян.
– А, ты тут. А там она пела, – сказал Костян.
Она быстрыми, лёгкими шагами вошла в столовую с двумя бокалами шампанского.
– Вам совсем не понравилось, как я пою?
– Понравилось до того, что бедное моё тело взбунтовалось от восторга и потянуло меня вниз, заземлиться.
Костян от греха подальше сразу сел на пол.
– Хотите шампанского?
– Спасибо, я за рулём. А, ладно, глоточек можно.
Маша тоже присела на подоконник. Посмотрели друг на друга, засмеялись.
– Миша, а что вы делаете с Мотей? Как вы его это самое… воспитываете?
– А вот так, как идеальный папа-мама. Встречаю из школы, уроки делаем, разговариваем, я даю всякие задания. Гуляем по городу. На бокс вожу. У меня вообще-то педагогическое образование.
– Так ведь можно пойти работать в какую-нибудь гимназию, в колледж…
– Вы знаете, а я вот предпочитаю мучить одного человека.
Маша улыбнулась. – Конечно, это легче и, наверное, платят больше, чем в школе.
– Да, мне деньги нужны. Мы снимаем квартиру, Лена пока не работает. В общем, жизнь пчёл трудовых. Ничего интересного. Днём с Мотей, вечером через день я в охране работаю, в одном кафе. По ночам разве свободен – пишу, знаете, что-то вроде романа.
– Про любовь?
– Про любовь тоже. Такая хорошая может быть штука. Приключенческий роман – вот для таких парней, как Мотя.
– Приключенческий? Про пиратов?
– Почему – про пиратов?
– Вы на пирата похожи.
– Костян, скажи – клевета? Не похож я на пирата.
Косте уже давно не нравится происходящее. Он убирается из столовой чуть ли не на карачках.
– Побежал, доносчик. Сейчас сам полководец явится.
Маша поняла, хохотнула.
– Меня никакие жёны не любят. У них сразу такие лица… "Что, гадюка, пришла за нашими мужчинами? Не отдадим!" Господи, думаешь, да кому ваши куркули нужны? Ой, я это не про вас.
– Конечно, не про меня. Я вам понравился.
Появилась не Лена, а Юра. Он и сам понимает, что текст "А что это вы тут… разговариваете?" идиотский, но что делать.
– Да, Юрочка, мы тут разговариваем. Я вот тут говорю Мише, что наши мужчины боятся сильных женщин и женятся как правило на мышах. Ну такие есть женские мышки, в телескоп не видно. Так и портится русская порода. От мышей что может родиться? Мышата.
– А я возражаю, – поддержал интересный разговор Миша. – Порода портится, когда девчонки без любви, без желания выходят за уродов с кошельком. Или спят с кем попало от нечего делать.
– А ты, Юрочка, как думаешь?
Они сидят на подоконнике рядышком, спокойные, облитые вечерним солнцем.
– Там просят, чтобы ты спела, – нашёлся Юра.
– Ладно, спою, только без слов. Миша, вам нравится, когда без слов?
– Если вы, то всё равно.
Мотя прибежал к гостям – схватить вкусного для себя и Даши.
– Вы что там делаете, Мотя? – спрашивает Ирина Леонидовна.
– Кино смотрим, – отвечает весёлый Мотя.
И тут Лена не выдерживает.
– Можно, я… посмотрю, как Даша?
– Господи, конечно, зачем вы спрашиваете, – говорит Ирина Леонидовна, соображая, как зовут жену Миши, – тщетно.
Лена, прихватив Костяна, который от смущения уже выпил несколько бокалов шампанского подряд, идёт наверх.
Маша поёт сложный вокализ, без аккомпанемента. Это вообще уже что-то космическое. Так, наверное, воют забытые кометы, так беснуется лава, скрытая в недрах земли.
Лена осматривает верх квартиры. Она трогает, щупает, нюхает, вглядывается – как зверёк. Под космический вокализ.
Юра ревниво присматривает за гостями – все ли в восторге, или есть отщепенцы. Отщепенцы есть: полная женщина продолжает есть. Как ни в чём не бывало.
Даша и Мотя смотрят кино, жуя сласти. Голос проникает и сюда.
– Это рыжая тётя поёт? – спрашивает Даша.
– Да, тётя Маша Горенко. Бабушка говорит, это феномен.
– Фено-мен? – удивляется Даша.
– Феномен – это редкое, чудесное явление, то, чего не может быть, но что есть.
– Очень красивая, – задумчиво говорит Даша. – Так нельзя, – и красивая, и поёт.
– А вот Бог тебя не спросил, – объясняет Мотя. – Взял и сделал такую Машу для своего удовольствия.
– Бог? – переспрашивает Даша. – Бог может всё. – И добавляет старательно, явно с чужого голоса, – "яко благ и человеколюбец".
Мотя смеётся.
– Это папа говорит, – объясняет Даша. – А мама сердится – говорит, ни фига себе человеколюбец.
Миша обычно, в минуты сильного раздражения, давит ногтём большого пальца тонкую кожицу у основания ногтей, кутикулу – по-научному. Слушая Машу, он надавил кутикулу до крови. Спохватился, пришлось зализать ранку.
Лена нашла Дашу, обняла, что-то поправляет на ней – мамочки любят прихорашивать дочушек.
Маша внезапно обрывает пение, пожимает плечами. – Ну, и дальше в том же роде.
Гости аплодируют, полная женщина нежданно открывает рот.
– Это пение несовместимо с жизнью, – говорит она.
– Почему – несовместимо? – злится Юра. – Вы слушали и кушали, и ничего с вами не случилось.
– Со мной вообще ничего не может случиться, – сказала женщина. – Я давно умерла. А вот некоторым, которые ещё живы, надо бежать. Быстро-быстро.
– Мама, я устала, – вдруг говорит Даша капризно. – Хочу домой. Хочу домой.
Хорошенькое личико Даши кривится, краснеет.
– Устала! Даша устала!
– Даша, ты что? – удивляется Мотя. – Всё хорошо было, – объясняет он Лене.
– Конечно, доченька, сейчас поедем, – отвечает Лена. – Это с ней бывает, она ведь маленькая (это Моте). Поедем. Идём, скажи папе, что ты устала. Костя, ты где? Нам пора.
А внизу спорят о пении Маши.
– С таким голосом можно всё! – горячится Юра.
– Всего никогда нельзя, – наставительно замечает одна приятельница Ирины Леонидовны. – Талант – это ответственность.
– Она может петь где угодно – в кабаке, в Королевской опере, на эстраде, на берегу моря…
– Лучше всего – на берегу моря, – говорит Миша.
– Юра, – объясняет Ирина Леонидовна. – Мы знаем Машины возможности. Я, как вы думаете, наверное, что-то знаю об этом, правда? У меня дочь певица. Понимаете, опасность в том, что Маша – за рамками. Есть такие надёжные, хорошие рамки у каждой профессии. А Маша – за ними. Любой хозяин – хозяин ресторана, эстрады, театра – послушает и… у него вот тут, где у них пустое место обычно (Ирина Леонидовна показывает на грудь), – что-то защемит. Тревога, тоска, страх – не знаю.
– Может быть, любовь? – спрашивает Альберт Сергеевич.
– Они называют это "любовью", ну а мы назовём это желанием заграбастать себе диковину. Забрать и на цепь посадить. А Маша разве позволит себя на цепь посадить?
– А я знаю? – смеётся Маша. – Пока никто не сажал. Может, мне понравится.
Спускаются Лена с Дашей, подходят к Мише, шепчутся.
– Странно всё это, – говорит Альберт Сергеевич. – Такой голос – явление Бога. Его не на цепь надо сажать, на него молиться надо.
– А вы разве не замечаете, что сейчас это всё равно – голос, не голос, – отвечает полная женщина. – Кто это понимает? Три с половиной чудака. Остальным по барабану – кто рот откроет, тот и певец. Что талант, что бездарность – всё равно. Наш Бог– успех, мани-мани. Талант больше не нужен.
– Этого не может быть, – отвечает Альберт Сергеевич. – Это значит, Бог не нужен.
– Вот вы и сказали, – хмыкнула Катя.
Миша не стал колебаться.
– Ирина Леонидовна, позвольте вас поблагодарить и откланяться. Дашенька что-то устала.
– Ах, как жаль, – отвечает хозяйка.
– Лена, где Костян? – спрашивает Миша. – Сейчас приведу, – шепчет Лена. – Он там наверху бродит.
Прибегает Мотя, отводит Дашу в сторонку, даёт ей пакет. – Только чур смотреть дома!
Миша раскланивается с гостями, напоследок подходит к Маше.
– Не ожидал такого счастья – встретить вас сегодня.
– А я много слышала про вас от Ирины и давно хотела познакомиться.
– Я вас не разочаровал?
– Пока нет.
Лена нашла сомлевшего Костяна, запершегося в ванной, стучится, ругает его. С трудом вывела.
– Скажите, вы где-нибудь выступаете? Я бы сам пришёл и друзей привёл.
– Я пою в "Свободной опере", послезавтра "Кармен". Хотите – приходите, я оставлю место.
– "Свободная опера"?
– А, такой новый, полусамодеятельный театрик, но живенько так, живенько. Ехать неудобно, правда. Вот возьмите визитку, там есть адрес. Придёте?
– Приду.
– Один или… с друзьями? Сколько мест оставлять?
Миша, глядя ей прямо в глаза, не стал лицемерить.
– Одно место, если можно – поближе.
Миша, Костян, Лена и Даша возвращаются домой. Даша не утерпела, вскрыла пакет и держит теперь у груди отличного медвежонка.
– Не знаю, не знаю, – говорит Лена. – Вот я что-то не люблю цветной кафель в ванной. Вот как-то меня утомляет. Я бы положила белый и немножко зеркального, для прикола.
– Нормальные люди, – изрекает Костян. – Не злые, без понтов. И эта тётка – как из сказки.
– Какая тётка? – переспросила Лена.
– Ну, певица.
– Почему из сказки?
– Там, где жар-птица и рыжая лисица, – отвечает Костя. – А потом царь-девица. А она всё сразу – и птица, и лисица, и девица.
Миша улыбается.
– Уж прямо растаял, – сердится Лена. – Конечно, повезло, дал Бог голос. Ну и что, это в личной жизни ничего хорошего. Все артистки несчастные. Я вот читала тут про Марию Каллас, это кошмар!
– Ты права, Леночка, не надо выделяться из пейзажа – и сто лет проживёшь, – говорит Миша. – А эти таланты только воду мутят. Зовут куда-то. А нам никуда не надо. Покушал – спать ложись. Встал – умылся – на работку пошёл.
– Я пять лет в музыкальной школе училась, – злится Лена. – И английский знаю лучше тебя. Я вот устроюсь на хорошую работу и покажу тебе, что я не дура, как ты воображаешь.
– Лена, я никогда не считал тебя дурой.
– Я всё про тебя понимаю. Я вижу, как у тебя мысли в голове двигаются!
– Интересно. Расскажи, какие у меня мысли в голове двигаются.
– А у тебя сейчас только одна мысль. Рыжего цвета. В синем платье, – холодно отвечает Лена.
Юра и Маша возвращаются домой, Маша сидит сзади.
– Май какой холодный, – говорит Юра. – Надоело мёрзнуть.
– Завтра будет тепло, – сообщает Маша.
– Точно?
– Когда я ошибалась?
– До чего же Ирина Леонидовна всё-таки ревнивая, – продолжает Юра, – и ведь она искренне любит тебя, а всё-таки всё время сравнивает тебя с Ольгой и злится, что ты круче её доченьки.
– Зачем сравнивать? Ольга хороша сама по себе. Классическая певица, с большим вкусом и трудяга такая.
– Ирина могла и тебе помочь с немецким контрактом, нет, жаба задушила.
– Против жабы не попрёшь, Юрочка. Родная жаба человеку милей чужой коровы.
– А чего ты так прилипла к этому гувернёру?
– А чтоб тебе нервы потрепать.
– Получилось.
– Так с тобой одно удовольствие работать: дела на копейку, эффект на рубль.
– Я знаю, что ты меня бросишь, – говорит Юра. – Это ясно. Но учти: малой кровью ты не обойдёшься. Я буду драться. Я маленькое злое животное. Гувернёра я вообще съем.
– Он сейчас домой едет, а жена его пилит, – засмеялась Маша. – Завтра эта жена побежит в парикмахерскую, готовиться к бою за своего Мишу.
– Она выиграет.
– Да, в конце концов выиграет. Только она получит на руки инвалида.
У Ирины Леонидовны уже все разошлись, кроме Кати – она помогает хозяйке прибирать.
– Да бросьте вы, Катя, – говорит Ирина Леонидовна. – Завтра Наташа с утра, она мигом всё вымоет.
– Не волнуйтесь, Ирина, у меня это просто рефлекс на любой бардак в доме. Как автомат: увидел – убрал. А потом я больше всех съела, а всякое преступление требует чего? Наказания. И кто будет мыть посуду, не ваша ведь Маша?
– Маша, кстати, простая хорошая девочка из Севастополя. И готовить умеет, и посуду, если надо, моет.
– Эта хорошая девочка раздавит и не заметит. Как она вашего воспитателя сделала!
– Что она сделала? – удивилась Ирина Леонидовна.