– Да то – пропал ваш Миша. И правильно. Давай, Маша, сделай их всех, отомсти за нас!
– А, вот вы о чём, – улыбнулась Ирина Леонидовна. – Конечно, я заметила, что Маша произвела на Мишу – а правда, смешно, Миша и Маша? – сильное впечатление. Но вы ошибаетесь. Маша не может раздавить, нет. Если бы она была холодной стервой – да, но у таких женщин нет такого голоса. Понимаете, тут природа, солнце, тут старые боги ворожат. У неё у самой горячее сердечко. Я помню, как в консерватории, ещё на первом курсе, она влюбилась неудачно, несчастливо – и девочки говорили, чуть не отравилась… А Миша, что Миша? Обыкновенный мужчина, психика у него здоровая, дай Бог каждому, женщины в его жизни занимают строго отведённый угол, так что – поматросит и бросит. Нет, если что у них случится, это не Миша пропал, это Маша пропала.
– Значит, они оба пропали, – заключает Катя.
Ирина всё-таки была хоть и пожилой, но настоящей женщиной и мигом сбросила тон и вид всезнающей гранд-дамы.
– А вам, Катя, что – завидно? – спрашивает она понимающе.
Катя отвернулась, не отвечает. В её глазах стоят злые слёзы.
Мише ночью не спалось, пришёл на кухню воды попить. Костя лежит на раскладушке, тоже что-то ворочается.
– Миш…
– Что тебе, дракон моей жизни?
– Я вот думаю…
– Прекрати немедленно. Тебе думать вредно. Ты утратишь цельность своего образа.
– Ага, понятно. Так я дурак, и на моём фоне ты умный.
– Ты не дурак, Костя, ты свежий человек, ещё новенький.
– Я спросить хотел… если в такую женщину вот влюбиться, то что делать? В моём положении. Ей ведь нужно что-нибудь особенное.
– Денежные знаки в большом количестве ей нужны, и она их скоро найдёт.
– Она не такая.
– Не такие в монастырь уходят.
– Вот гад какой, – расстроился Костя. – Сам на неё запал и сам себе зубы заговариваешь. Что вот это не для меня и всё равно ей только деньги нужны. А ты откуда знаешь, что ей нужно?
– А у вас в Ярославле, значит, ещё мечтают о Прекрасной Даме?
Костя ответил твёрдо и серьёзно:
– Да, мечтают о Прекрасной Даме. А что хорошего, когда одни бляди кругом?
– Ну теперь слушай сюда, Костян. Ты проявляешь железную волю. Становишься олигархом, футболистом и артистом одновременно. Покоряешь свою Даму. А она оказывается блядью. Твои действия?
Нокаут. Костян молчит. Потом находит решение.
– Так я пока мечтал про Даму, я работал, у меня была цель, я шёл вперёд! Я верил! Я любил! А что хорошего всю жизнь жить с такой, как твоя Лена? Удавиться от скуки. Всё уже известно вперёд: кафель белый, тоска зелёная.
Миша свирепо хватает Костю за грудки.
– Ещё раз вякнешь про мою жену, вылетишь как пробка из Москвы. Понял?
Маша перед зеркалом, расчёсывает волосы на ночь. Напевает тихо для собственного удовольствия.
Лена в парикмахерской. Смотрит на себя в зеркало.
– Только не очень коротко, – говорит она мастерице. – И потом я хотела бы окраску. Что-нибудь такое золотистое.
Мастерица приносит альбом.
– Вот, выбирайте, пожалуйста.
Лена листает альбом, и ей всё мерещится, что на картинках Маша, с разными прическами, смотрит насмешливо.
Миша сидит у входа в кафе – бистро средней руки, но довольно популярное. Кто не знает этих сильных мужчин в камуфляже, спокойно скучающих, сидя или стоя, в мирной жизни. Молодая, приятная, худенькая женщина с усталым лицом возит шваброй по полу.
– Полинка! – весело говорит Миша. – Когда на рыбалку поедем? Дед звонил?
– Ой, Миш, дед совсем стал плохой. В июне отпуск возьму, поеду… Не говори, каждый день снится, что я по своей тропинке на речку бегу. Да ты всё шутишь, второй год говоришь – поеду…
– Москва держит, – объясняет Миша, – она в кого вцепится, так это намертво. Я, значит, ей нужен.
– Да кому мы тут, Миша, нужны? Если, как у меня, близких нет, так хуже, чем в лесу. Да что я, в лесу, в лесу хорошо, там всё живое, а тут…
– А тут всё суперживое! Смотри, сколько жизни! На каждом шагу – кафе, рестораны, столовки, закусочные, и всюду живые – едят. Днём едят, ночью едят…
– Едят – это ещё не значит, что живые, – резонно замечает Полинка, продолжая свой вечный труд.
Вбегает молодой парень крепкого телосложения.
– Миш, ты что – телефон отключил?
– Дома забыл. Что, Паш, случилось что?
– Христа ради выручай. Завтра подежурь за меня – ну, позарез как надо!
– Не могу. Честно – никак.
– Миш, я клянусь, это форс-мажор.
– И как зовут наш форс-мажор? Анжела или Снежана?
– Это не то, что ты думаешь. Миша, прошу как друг! Вопреки звериному оскалу капитализма – поддержи товарища!
– У меня, Паша, тоже – форс-мажор.
– У тебя?? – изумляется Паша. – Всё, убил. Если у тебя, то я пас. Пойду Сашку искать… А твой форс-мажор как зовут? Да понятно, что под пытками не скажешь. Всё, привет!
Полина слышала разговор, полюбопытствовала:
– Миша, это он на что намекал? У тебя завтра свиданка? Отдыхаем от семейной жизни? Правильно, гуляй пока молодой. А то уж очень ты долго примерного мужа изображаешь.
– Я, Полина Викторовна, ничего не изображаю, а какой есть, такой есть. И свиданки никакой у меня нет. Я… в оперу иду, билет купил. "Кармен" называется.
– Кармен? – улыбнулась Полина. – "Когда я полюблю, не знаю я сама… Быть может, никогда – иль завтра…"
– Слушай, ты образованная женщина, оказывается.
Полина хмыкнула, опять взялась за швабру.
– Лямур, лямур… – пропела она. – В лесу волки сдохли, Миша в оперу пошёл.
"Свободная опера", авангардное детище неутомимого Льва Герцеля, помещалось в задней части большого торгового центра. Труппа и оркестр "Свободной оперы" были до неприличия молоды. Перед каждым спектаклем Герцель метался за кулисами, заражая артистов избыточным нервным оживлением.
– Маша! – влетел Герцель в тесную гримёрку. – Мы вчера не доспорили. Ты не права. Должна быть злость. Это, понимаешь, первобытный мир. Здесь всё впервые, здесь цельные люди – люди из дерева, из камня, из огня. Кармен ненавидит слабость, всё это жалкое, мелкое, водянистое ей противно.
– Разве огонь кого-нибудь ненавидит, Лев Давидович? – спрашивает полуодетая Маша.
– Я думаю, да, – отвечает Герцель.
– Не знаю, – немного сердится Маша. – Вам бы только женщину обидеть. Кармен – хорошая девчонка, всех любила. А её взяли и зарезали. Зарезали и говорят: сама виновата. Вообще не грузите певицу концептом. Я человек простой, мне главное – в ноты попасть.
Девчонки, гримирующиеся с Машей, хихикают.
– Тогда прошу тебя как друга, – говорит Герцель, – не ломай мне творческий мир. Дай немного злости. Ну просто как красочку.
– Красочку дам, – заверяет Маша.
Мише понравился и маленький оркестр, и скромные декорации из холстинки, и внимательная и притом непринуждённая публика. Маша, конечно, надула режиссёра, и "красочки" злости в ней никакой не было. Чудная, вольная стихия разливалась по маленькой сцене – там смеялось и пело лёгкое, счастливое дитя другого мира. Откуда она могла знать, когда и кого она полюбит? Её любовь была даром, счастьем, милостью Божьей. А дети земли любили мрачно и зло. "Моя Кармен!" – "Нет, моя!" А она была – ничья, Божья. Миша боялся, что Маша вдруг сделает что-нибудь не так, пошло, безвкусно, неправильно, – но она всё делала "так", легко и правильно.
Публика Машу оценила, видно, уже были специальные, "на Машу" пришедшие зрители.
Миша принёс с собой букет роз и всё не знал, куда его девать – то на коленях подержит, то на пол положит.
Маша Мишу на поклонах узнала, подмигнула и сделала жест рукой – мол, заходи.
Миша стучится в гримёрку.
– Уно моменто, синьоре! – кричат девичьи голоса, – заходите.
Маша уже переоделась, стирает грим.
– Вот молодец! – ободряет она Мишу. – Обещал – и пришёл. Уважаю я таких людей!
Миша протягивает букет.
– Сто лет не был в опере и ещё сто лет не пойду, чтобы не стирать впечатление.
– Был кайф?
– От вас – каждую секунду.
Девочки жужжат, хихикают, разглядывают Мишу.
– Мужчина, что вы делаете сегодня вечером? – спрашивает одна весёлым басом.
– Цыц, развратницы, – говорит Маша. – Это не спонсор.
Вбегает Герцель:
– Надула, зарезала! – и он целует Маше руку. – Победила. Будем спорить! Завтра в одиннадцать, – и убегает. Мише он не понравился, посмотрел волком.
– Это режиссёр, Лев Герцель, – объясняет Маша. – Как вам постановка?
– Много фокусов. Я бы сделал проще, раз есть такое чудо, как вы, – зачем выдумывать фокусы?
– Вы попробуйте, скажите это режиссёрам. Вы старомодный учитель.
– Да, я консерватор.
Заглядывают ещё лица, хотят видеть Машу.
– Позвольте пригласить вас на ужин, – говорит Миша.
– На ужин? Вы на машине?
– Да.
– Тогда едем. Только с людьми раскланяюсь, хорошо?
Маша кидает цветы на заднее сиденье, усаживается рядом с Мишей.
– Куда едем?
– На Ленинградке одно местечко мне как-то приглянулось.
– А вы рядом живёте?
– Наоборот, в другом конце.
– А, правильно, подальше от семьи. О, кстати о семье. Чуть не забыла.
Маша включает мобильный, набирает номер.
– Привет, зайчик. Да только включила. Сейчас заеду в одно местечко и часа через два буду дома. Прошло? Что прошло? Карменка? Как всегда. Будешь приставать – вообще приду утром. Или совсем не приду. А нечего связываться с нами, с Карменами. Живи с Иолантами. Пока.
– Коротко и ясно, – фыркнул Миша.
– Это у меня, знаете, мужчина переходного периода.
– Муж? Тот Юра, что был у Ирины Леонидовны?
– Ну да. Только он не муж, а как теперь говорят – как бы муж.
– Типа муж.
– Ага, – смеётся Маша. – Моими делами занимается.
– Типа директор.
– Мне нужен покой, – говорит Маша, – покой и воля. Мне любить нельзя.
– Мне тоже, – спокойно отвечает Миша.
– Но мы ведь ничего такого и не собираемся, правда?
Миша резко тормозит машину у обочины и целует Машу. Она отстраняет его – далеко не сразу.
– Это что такое? Это теперь так принято у педагогов? Схватил, слова не сказал. Ещё я понимаю после ужина. Но до ужина – это я не понимаю. Приставать к усталой, голодной певице! Как не стыдно! Чему ты научишь Мотю?
Миша молча смотрит ей в глаза.
Миша и Маша в просторном пивном ресторане.
– А, пропадать – так с музыкой, – говорит Маша, – давай ещё по кружечке. Мне совсем пива нельзя. Сразу вес набираю.
– Говорят, голос надо кормить и поить. Помнишь, раньше певицы были какие… убедительные.
– Да это вообще вопрос денег. Я имею в виду внешность… А у меня пока с деньгами напряжёнка, так если позволю себе что вечером – приходится назавтра, как в старину, пост-молитва… Ну, так давай дальше рассказывай. Вернулся ты из армии в Саратов…
– Вернулся из армии, добил университет и завёл, знаешь, такой кружок не кружок, клуб не клуб – для умных ребят. У меня своя методика. Стали мои ребятки высоко забирать – выделяться стали, понимаешь. Тут приехал понтовый парень из Москвы, сманил меня в столицу. Организуем, говорит, колледж, лучший в мире, ты директор, нет – подумал, говорит, директора я тебе дам, крепкого хозяйственника, а ты будешь заместитель по всем учебным и творческим делам…
– Кинул?
Миша машет рукой.
– Это не рассказать! Как я влип, ты бы знала. Чуть уголовного дела на меня не завели. Афёра чистая… Крепкий хозяйственник два года получил. Ну, тут я… с Леной познакомился, Даша родилась…
– Старая, старая сказка, – засмеялась Маша.
– Нет, я не собираюсь погрязать в быту.
– На книжку свою надеешься?
– И на книжку надеюсь, и на Бога надеюсь, и сам не плошаю. А тебе надо в театр, в настоящий.
– О, Миша, – говорит Маша. – Ты наших дел не знаешь. Ты думаешь: раз голос, так все прямо в обморок от счастья упали? Да я сколько уже прослушивалась… В одном месте крутом – не скажу где, – я пою, а почти вся комиссия встаёт и выходит! Баб сразу от меня перекашивает на все стороны. А мужики… чего-то прикинут в уме, и тоже думают: э, тут беспокойство намечается… Вот ты ругаешь нашего Герцеля, а он единственный, кто сам в меня вцепился.
– Такие в тебя и будут вцепляться, как ваш Герцель или этот – типа мужа который. Надо, Маша, строже выбирать.
– Мне защита нужна. Ты не понимаешь, как я беззащитна.
– Ты? – удивляется Миша. – С такой силищей?
– У меня нет силы. У меня есть дар.
– Сколько раз я видел и всё удивляюсь, – говорит Миша, – что сам человек ни черта про себя не понимает. У тебя нет силы! Да ты можешь человека расплющить в пыль, и не заметишь.
Маша отрицательно качает головой.
– Никогда этим не занималась. Никогда. Ты нарочно себе это придумал – что я сильная. Чтобы потом совесть свою успокоить: а, она сильная, что с ней будет, ничего не будет, справится.
– Ты, кстати, когда мы познакомились, решила меня уколоть: вот, значит, мужчины боятся умных и сильных женщин, на мышах женятся… Я тогда не сообразил, а потом понял, что тебе ответить. За всех не скажу, но многие мужчины ничего не имеют против женского ума и силы. Они просто интересуются насчёт любви и верности. Потому что, если тебя не любят и тебе не верны, много ли радости знать, что это делает умный и сильный человек?
– Верность, – фыркнула Маша. – Я, по-моему, уже сто лет и слова такого не слышала. Ты верен своей жене?
– Нет, – отвечает Миша. – А что это доказывает? Когда человек ворует, он оправдывает себя своими нуждами, но он же не утверждает, что воровство – это хорошо и прекрасно, и всем так надо делать. Я неверен, грешен, слаб, но разве это уменьшает ценность верности вообще?
– Ты не волнуйся, – говорит Маша, внутренне разозлившись, – со мной у тебя греха не будет. Воровать не придётся.
– Я совсем о другом говорил! Совершенно тебя не имел в виду… Такое общее рассуждение…
– Мы ведь, Миша, говорим сейчас с тобой не о том, о чём говорим, правда? Ты это знаешь, и я это знаю. Давай закругляться, я устала. Мне пора домой.
– Счёт, пожалуйста! – говорит Миша официанту. – Маша, я вижу, ты на что-то обиделась. Прости Бога ради. Я дурак. Я поглупел от счастья, что ты со мной.
Официант приносит счёт. Маша берёт его и всматривается.
– Так, два пива и колбаски… с меня триста пятьдесят…
– Маша, ты не в театре. Перестань, пожалуйста.
– Что такое? – удивляется Маша. – Ты собираешься за меня платить? С какой стати? Надо беречь семейные деньги, Мишенька.
– Я сейчас стол переверну. Или разобью что-нибудь, – тихо и разъярённо говорит Миша.
– Оу, – отвечает Маша, но идёт на попятный. – Всё, проехали. Давай плати, озверевший учитель. Прямо слово ему не скажи.
Миша и Маша едут в машине, молчат.
– На Кутузовском какой дом? – спрашивает Миша.
– В районе сороковых номеров останови.
Подъехали.
– Спасибо за приятный вечер, – говорит Маша. – Надеюсь, он не повторится.
Миша с коротким стоном хватает её и целует.
– Я не знаю, что мне, драться с тобой? – говорит Маша.
– Ударило меня, стукнуло, как я тебя увидел. Пропал я, Маша, как заяц. Только ты моя, ты – моя, понимаешь?
– Пока, воспитатель, – говорит Маша, забирая цветы. – Опять не высплюсь, репетиция в одиннадцать. Хорошо, хоть спектакля нет вечером.
– Поехали куда-нибудь?
– Там видно будет.
– Где твой подъезд? – я провожу.
– Бога ради, оставайся здесь. Он любит во двор смотреть – откуда я подъехала да кто со мной.
– А, вот что, – помрачнел Миша. – Тогда счастливо тебе.
Маша машет ему рукой, уходит. Миша смотрит ей вслед.
Миша гонит машину по ночной Москве, смеётся и даже мурлыкает что-то себе под нос. Слуха у него нет никакого.
Маша возвращается домой. Юра стоит на лестничной площадке.
– Маша! Сколько просил – не ходи одна. Трудно было позвонить? Тыщу раз тебе объяснял – мне по барабану твои поклонники, и ревность тут ни при чём. Я к тебе приставлен беречь тебя, ты понимаешь? И телефон отключила!
– Да меня достаёт, что все орут по своим мобилам, как будто они в лесу. Знаешь, у меня аллергия на некоторые звуки, на противные голоса…
Маша и Юра снимают двухкомнатную квартиру, в которой уже есть следы начинающегося достатка: хорошая аппаратура. Но шкафа нет, и Машины платьица весят на кронштейнах.
– Ты ужинала? – спрашивает Юра, возясь с цветами – разобрать, расставить.
– Ну конечно. Ужинала с поклонником. Есть и в нашей горькой актёрской жизни свои маленькие бонусы…
Маша переодевается в шёлковый халатик и приходит на кухню к Юре.
– О, вот эти отдельно поставь, – говорит она, вычленяя Мишин букет из общей массы.
– Давай лучше все розы вместе, – предлагает Юра.
– Все розы вместе, а эти отдельно.
Юра что-то соображает про себя.
– А что за поклонник?
– Ты не знаешь.
– Молодой?
– Средний.
– При деньгах?
– Не знаю.
– А где вы ужинали?
Маша машет рукой.
– Тебе не всё равно? Юра, я спать пойду. Ты забыл? – я Кармен отпахала. И не лезь ко мне сегодня. Я мёртвая.
– Поцеловать-то тебя можно на сон грядущий?
Маша подставляет щёку. Юра её целует.
– Спокойной ночи, моё солнышко.
Маша собирается уходить и вдруг поворачивается к Юре, как будто хочет что-то сказать.
– Юра, а что, если…
Она видит лицо Юры – лицо человека, который с давним ужасом и отчаянием ждёт этих роковых слов.
– Что, Машенька? Случилось что-нибудь?
– Нет, ничего. Я хотела сказать, а что, если нам с тобой завтра поужинать где-нибудь в хорошем месте?
Юра переводит дух.
– Да нет вопросов!
– Ну вот, тогда придумай что-нибудь весёленькое, а я спать, спать…
Миша добрался до дому, осторожно прошёл на кухню – там лежат его тетрадки, черновики, книги. Миша листает, читает. Входит Лена. Она подстрижена и покрашена в золотисто-рыжий цвет.
– Миша, ты давно пришёл?
– Только что. А где Костян?
– Домой поехал, документы какие-то собирать. Он вроде на работу устроился.
– Куда?
– Я не поняла, он что-то темнит. Миша, а ты ничего не замечаешь?
Миша смотрит на неё с недоумением. Лена проводит рукой по голове.
– А! – догадался Миша. – Ты подстриглась.
– И покрасилась.
– Ну что, очень мило, – бормочет Миша. – Выглядишь такой свеженькой. В следующий раз можно попробовать что-нибудь посветлее. Чтоб совсем блондинка была.
– А этот цвет тебе не нравится?
– Очень нравится. Я так, на будущее говорю. Если ты уж решила экспериментировать…
Лена обнимает его, целует.
– Миша. Ну что мы с тобой так приземлились? Давай придумаем что-нибудь, оторвёмся, а?
Миша растроганно гладит её руки.
– Дурочка моя крашеная. Пойдём поужинаем завтра, Дашку возьмём. Я до семи часов с Мотькой, а потом пожалуйста, весь твой… Я посмотрю сейчас свои бумажки и приду, хорошо?
– Ты меня лю?