– Я тебя лю.
Мише снится сон. Будто идёт он по берегу моря и видит издалека Машу. Маша поёт. Он спешит к ней, выбивается из сил, но когда подходит, Маша оборачивается – а лицо у неё страшное, морщинистое. Лицо старой ведьмы.
А Маше снится, что она стоит на крыльце маленького дома и ждёт приближающегося всадника. Слышен цокот копыт. Всадник лихо осаживает коня. Это бравый Миша. Он спешивается, обнимает Машу, и тут его лицо меняется. Оно становится злым, мерзким. Миша сдавливает Маше горло, душит её…
Нечего и говорить, что оба среди ночи просыпаются с криками.
Миша в вестибюле гимназии. Выбегает, как и все ребята, Мотя. Они же спокойно ходить по школе не умеют. Матвей схватил в гардеробе свою курточку, подскочил к Мише.
– Михаил Иванович, боец Матвей Порошин по вашему приказанию явился!
– Вольно, – командует Миша. – Одеваться.
Миша и Мотя выходят из школы, садятся в Мишину машину.
– Рапортуйте, боец, о своих делах.
– По русскому четвёрка, и по истории.
– Принято. Хотя, друг мой, скажу тебе, как говорил не раз: есть две безусловные оценки, два и пять. И две условные: три и четыре. Я люблю, когда ты получаешь безусловные оценки. Тогда понятно направление работы… Так. Значит, сегодня займёмся русским. Прямо скажем, это мой любимый язык.
– Михаил Иванович, а в эрудит сыграем?
– Сыграем.
– Ура! – радуется Мотя. – А как ваша дочка поживает?
– Хорошо. Она у меня, знаешь, раннего развития. Читает, даже пишет. На танцы ходит в кружок.
– А возьмите её как-нибудь с собой, ладно?
– Ладно. Она теперь с твоим медведем в обнимку спит. Не жалко было эдакого зверя отдавать?
– Ничего не жалко. У меня куча всякого пушного зверья. Мама как приедет – везёт мешок, как будто я маленький. Не понимает, что уже всё.
– А что – уже всё? – юмористически пугается Миша.
– Сами знаете, Михаил Иванович, двенадцать лет – переходный возраст.
– Знаю, боец Порошин. Но разве только маленькие дети любят игрушки? Все любят, только зачем-то стесняются своей любви. А вот в хороших кукольных театрах работают умные люди, которые не стесняются. Давай сегодня устроим маленький театр, и я тебе покажу, что мамины игрушки – отличная вещь.
– Давайте! – соглашается Мотя.
– Итак, наши действия: обед – уроки – вольные упражнения – эрудит – бокс – театр.
– Принято, – говорит довольный Мотя.
Маша на репетиции в "Свободной опере", спорит с Герцелем.
– Лев Давидович, как хотите – это пошлость.
– Почему пошлость? Это жизнь! Девушка пишет любовное письмо. Она полна огня, мечты, она возбуждена. Я хочу, чтобы зритель почувствовал, как она возбуждена, что такое – волшебный яд желаний!
– Это не девушка из ларька. Это Татьяна Ларина. Это идеал великого поэта и великого композитора.
– На сцене не может быть идеалов. На сцене живые люди. И Татьяна Ларина, и девушка из ларька подвержены одним и тем же законам природы. Надо сбить этот сладкий умильный пафос, уничтожить карамель. Ночь, любовные мечтания, начало страсти – и она предвкушает счастье, ласкает себя, да! Это не надо делать пошло, вот и не будет пошлости.
– Может, мне ещё руку сюда сунуть? – Маша зло показывает, куда.
– Не утрируйте, Маша! Я этого не просил! – сердится Герцель.
– Да? А что такого? У нас свободная опера! Одной рукой Татьяна пишет письмо, а другой… Маша показывает, как это будет происходить, и поёт: Везде! Везде! Передо мной! Образ желанный, дорогой, везде везде! Он предо мною! – Всё, девушка кончила. И письмо написала.
Артисты приглушённо веселятся.
– Репетиция закончена, – медным голосом говорит Герцель. – Все свободны.
Миша и Мотя играют в эрудит.
– Так, – говорит Миша. – А вот я к твоей марке добавляю ноту "ре" и получается отличное слово – "ремарка".
– А что это?
– Мотя, дружище, ты что же, никогда пьес не читал?
– Не-а.
– Ремарка – примечание драматурга. Например, он пишет: входит высокий мужчина средних лет. Откашливается. Становится на голову. Говорит: хорошее настроение у меня сегодня. Вот всё, что до слов "хорошее настроение…" – это ремарка…
Звонит Мишин телефон.
– Да, Ленчик, – отвечает Миша. – Через час буду. Обещал – значит, буду. Всё, не бурли попусту.
– Домой надо? – грустно спрашивает Мотя.
– Да видишь, братец ты мой, мы с тобой закопались с уроками, а я обещал семью сводить поужинать.
– Так идите, Михаил Иванович. Пускай тогда театр в другой раз… А то вы со мной, а у вас своя дочка есть…
– Принято, боец Порошин.
– Михаил Иванович, я забыл спросить, а вы ходили в оперу к тёте Маше?
– Ходил.
– А мы тоже ходили. Бабушке не понравилось, а мне понравилось. Все певицы так выходят на сцену важно, показывают – сейчас я буду петь, а тётя Маша ничего не показывает…
– Просто поёт.
– Она совсем ни на кого не похожа и никогда не притворяется, – говорит Мотя. – Как вы.
– Так не бывает… – бормочет Миша, – никогда не притворяется…
– Она вам разве не понравилась? – удивляется Мотя.
– Нет, почему не понравилась… – сконфузился Миша, – понравилась… Ну, Мотя, до свидания, братец мой. Помни: нам нужны безусловные оценки.
Маша и Юра входят в тот же пивной ресторанчик, где вчера Маша ужинала с Мишей.
– И что ты меня сюда потащила? – недоумевает Юра. – Кабак себе и кабак.
– Да тут кормят хорошо, – отвечает Маша.
В глубине зала сидит Миша с семейством. Миша и Маша заметили друг друга, разозлились и развеселились одновременно.
Маша помахала рукой Мише, подходить не стала. Уселась с Юрой подальше, но в пределах видимости.
– Смотри, певица пришла, которая у Ирины выступала, – напряглась Лена.
– Мам, я хочу пива, – заныла Даша. – Почему вы пьёте, а мне нельзя? Оно вкусное?
Миша двигает к Даше свою кружку.
– На.
– Миша, ни в коем случае… – протестует Лена.
– Пусть попробует и убедится, что это – невкусно.
Лена отнимает кружку.
– Нет. Моя дочь пиво пить в пять лет не будет.
– Папа разрешил… – ноет Даша.
– Папа разрешил, а я запрещаю.
– А папа главнее, – наносит удар Даша. – Папа деньги платит. А ты только кричишь.
– Вот ты и довоспитывался, воспитатель, – прошипела Лена.
– Даша, – строго говорит Миша. – Ты неправа. Я зарабатываю деньги, чтобы мама спокойно занималась тобой. Это разделение труда называется. Спорные вопросы мы решаем вместе. Мы оба главные. Если мама возражает против того, чтобы ты пробовала пиво, я соглашаюсь. Значит, решение принято.
– Оба главные, – вздыхает Даша. – И оба против меня. Сдаюсь!
Миша улыбается.
– Я сейчас приду, – говорит он семейству и встаёт.
Миша в туалете набирает сообщение.
Маша и Юра за столом. Приходит сообщение.
– О, – говорит Маша. – Лев Давидович извиняется. Мы сегодня поцапались на репетиции.
– Ты выбрала?
– А? Да, я буду свиные рёбрышки. Закажи мне, я сейчас приду.
Миша ждёт Машу у туалетных кабинок. Появляется Маша.
– Слушай, – говорит Маша, – какого чёрта ты сюда опять притащился?
Миша обнимает её, целует. Из кабинки выходит здоровенный лысый мужик, весело смотрит на парочку. Те смущены.
– Нормально, ребята, – говорит он. – Бывает, что так припрёт, хоть в клозет беги. Спокойно! Это жизнь. Желаю удачи… – Уходит.
– Сегодня не мог… – бормочет Миша, – завтра, хорошо?
– Отстань, медведь, – отвечает Маша. – Кругом враги. Завтра только после восьми.
Скрывается в кабинке. Миша возвращается в семью.
– Ну? – восклицает он весело. – Ты что, Дашка, так слабо ешь? Давай-ка наперегонки. Спорим, я быстрее тебя всё смету…
Лена подозрительно глядит на Мишу, но доказательств-то нет, нет доказательств…
Маша поправляет причёску, красит губы и благоразумно стирает Мишино сообщение из телефона.
– Ты, наверное, пересеклась с этим… воспитателем? – спрашивает Юра вернувшуюся Машу. – Он тоже выходил.
Маша молчит.
– Грубая работа, – продолжает Юра. – Никакой фантазии.
Маша смеётся.
– Не понимаю, – говорит Юра, – неужели нельзя сделать всё аккуратно, чтоб никто ничего не видел. Нет, ей публика нужна. Зрители! Жена сидит, дочка – её не колышет.
Маша ест, ничего не отвечая.
– Теперь будет молчать, – говорит Юра.
Маша впивается зубами в мясо, как в злейшего врага.
На следующий день Мише пришлось немало времени провести в машине на Кутузовском проспекте. Наконец появилась Маша.
– Привет, – сказал Миша. – Я тебя жду часа три. У тебя что-то с телефоном? Ты не получила моих сообщений?
Маша смотрит насмешливо.
– А зачем ты меня ждёшь?
– Я тебя домогаюсь, – отвечает Миша. – Преследую типа.
– В засаде с ружьём? Проснулись первобытные инстинкты?
– Проснулись, – серьёзно говорит Миша.
– Дёшево купить хочешь, воспитатель.
– А ты дорого стоишь?
– Дорого.
– Сколько?
– Деньгами не беру.
– А чем берёшь?
– Жизнью.
– Это пожалуйста. Это сколько хочешь. – Миша протягивает Маше руки. – На.
Маша заглядывает ему в ладонь.
– Линия жизни у тебя длинная… Ничего ты мне не отдашь, воспитатель.
– Не называй меня так.
Маша смотрит на Мишу, думает.
– У меня тётка живёт под Севастополем. Поехали? Денька на три? Не хочу здесь. Хочу к солнцу.
– Понятно, – отвечает Миша. – Хочешь красиво?
– А ты хочешь в туалете?
– Я думаю, как всё организовать. Это большая работа. Надо везде договориться. Потом есть и финансовый вопрос.
– Ах, я забыла, ты же бедный учитель.
– Маша. Я люблю тебя, но если ты будешь меня унижать, нам придётся расстаться.
– Наглость какая! Мы ещё и не сходились!
– Мы уже попались, – отвечает Миша. – Это неизбежно.
Взлетает самолёт, в нем Маша и Миша. Маша положила голову ему на плечо. Миша, пытаясь преодолеть внутреннюю дрожь, пробует читать журнал, но ничего не понимает. Тихо целует Машины волосы.
На площади перед аэровокзалом Миша договаривается с извозчиком. Вещей у них почитай что и нет – две лёгкие сумки через плечо. Они обращают на себя внимание – красивые люди.
В машине они молчат. Маша смотрит на свои родные места.
Миша взял её за руку.
– Маша… Вот мы с тобой… прилетели…
– Я от нервов заснула, – отвечает Маша. – Ничего не заметила.
– Как ты тихо спишь. Как птичка.
– Не, я вообще брыкаюсь. Ворочаюсь. Люди утверждали – разговариваю во сне на неизвестном языке. Я беспокойный… партнёр.
Миша юмористически пожимает плечами.
– Брыкайся на здоровье. Долго ещё?
– Долго.
– Давай теперь я посплю… – говорит Миша, обнимая Машу.
Они высадились в небольшом посёлке у моря, возле крепкого двухэтажного дома.
– Вот моя деревня, вот мой дом родной, – говорит Маша. – Миша, ты извини, я тебя представлю как мужа. Тётка у меня правильная, в Москву провожала – всё пилила, испортишься, говорит, закрутишься, золото на медяки разменяешь…
– Хорошо, пусть я буду муж. И уж попрошу без фокусов. Чтоб слушалась, ясно?
– А я не слушаюсь?
– А вот мы посмотрим, какая из тебя жена.
Тётка Галя, здоровая пожилая женщина явно крутого нрава, как раз домывала полы.
– Эть! – крякнула она с досадой, завидев Машу и Мишу. – Машура! А что это ты за телеграммку прислала – приеду, когда приеду, чего приеду? Ни дня, ни рейса – ничего…
– Галуша моя… – Маша обняла тётку.
– Да руки грязные, погоди, Машура…
Тётка обтёрла руки об передник, всмотрелась в Машу.
– Хороша, зараза. Ещё краше стала.
– Вот, Галуша, это мой муж. Миша.
– Муж? – удивилась тётка. – Хоть бы слово написала. Честно – муж? Расписались или так?
– Расписались, – ответил Миша. – Только что.
– Снимайте обувку, я вам тапки дам. Пошли наверх, в твою комнату. Я там всё намыла.
Галя проводит Машу и Мишу в светлую, чистую комнату с большим окном на море.
– Так ты поёшь или что? – спрашивает тётка.
– Пою, вовсю пою. Диск тебе привезла.
– Да как я его слушать буду? Мне его совать некуда, твой диск, – ворчит тётка.
Маша крутится по комнате, напевает.
– Как я хотела к тебе, моя комнатка! Зимой в Москве закрою глаза – и вижу…
– Так чего – приезжай, живи. Ну вы погуляйте пока, а через час обедать сядем. Отдыхайте, – машет рукой тётка и уходит по своим хозяйским делам.
– Ты что молчишь? – спрашивает Маша. – Тебе нравится?
– Да неужели нет? – отвечает Миша. – Как сон всё. Нереально. Нет чувства реальности. Потерял.
– Пойдём к морю. Я в море хочу.
– Холодно, Маша.
– Мне не холодно! Мне вообще не бывает холодно!
Спустились к морю. Маша разделась, бегает по берегу, поёт. Миша приближается к ней с опаской, вспоминает свой сон. Маша оборачивается – но лицо у неё молодое, прекрасное, залитое солнцем.
– Ты что такой надутый? – спрашивает она Мишу. Миша обнимает её, она тянет его в море. – Пошли, пошли, в воду, туда, скорей…
Они прыгают в волнах, целуются.
– Ну вот, – смеётся Маша. – А ты хотел – в туалете…
– Пойдём в твою комнату, – говорит Миша. – Я требую исполнения супружеского долга.
– Прямо сейчас? Может, потерпишь до ночи?
Миша категорически мотает головой.
– Знаешь, – говорит Маша, – я боюсь.
– Все боятся, – наставительно отвечает Миша. – Все боятся и все делают. Хорошие девочки должны слушаться… Господи, какие у тебя глаза… Светишься вся…
– Я родом из солнца! – кричит Маша.
Миша и Маша в постели. Друг в друге, не хотят разъединяться.
– Не уходи, – шепчет Маша.
– А всё, я тут навечно, – отвечает Миша.
– Так и будем жить, хорошо?
– Ага, и ходить так будем. Постепенно к нам привыкнут…
Смеются.
– Нет, надо идти обедать, – вспоминает Маша. – Ты забыл, мы люди, а люди всё время едят…
– Я, может, и человек, а ты разве человек?
– А кто я?
– Стихийное бедствие.
– Не выдумывай… Я человек. Не такой, как ты, но человек. Есть хочу! – вскакивает Маша. – Пошли к людям. Наверное, полпосёлка набежит. Я тут что-то вроде героини.
– Ещё бы… – соглашается Миша, одеваясь.
Маша пальчиком упирается в крест на его груди.
– Ты всё время крест носишь? Ты фанатик?
– Почему – фанатик? Обыкновенный, православный. Рядовой.
– Что, сильно веруешь? – как-то скривилась Маша.
– Обыкновенно.
– А он тебе сейчас не мешал? – ехидно интересуется Маша. – Там у вас нет трансляции?
– Какой трансляции?
– Ну как же? Седьмая заповедь. Там должен быть голос: грех, грех, грех…
– Там нет голоса. Это символ веры, и всё. А что касается грехов – то это вопрос личной совести. Притом, заметь себе, Маша, – это вопрос моей личной совести, я его и решать буду.
– Ты сказал это злобно.
– Не злобно, а твёрдо.
– Твёрдо, – повторила Маша, пристально глядя на Мишу. – Раздавишь ты меня… своим крестом.
– Это ты меня сожжёшь… своим солнцем.
– Кто кого, значит? – спрашивает Маша, упершись руками в Мишину грудь. – Ты сильнее меня!
– Я сильнее другой силой, – отвечает Миша. – А твою силу мне-не-о-си-лить!
Оба, смеясь, падают на постель.
Набежало, действительно, полпосёлка: в саду, за столом, под деревьями праздновали Машин приезд человек двадцать. Впрочем, молодых было мало, и Миша с Машей невольно, ничуть не заботясь о том, обдавали людей свежим счастьем, как тёплой волной. Маша с аппетитом набросилась на еду, Миша – нет, в нём всё-таки возникало напряжение от полной загрузки нервов. Тётка Галя, при всей своей наработанной годами чинности, гордилась племянницей открыто.
– Ешь, ешь, моя красавица, – приговаривала она. – Что там в Москве хорошего, в ваших супермаркетах дрянь мороженая…
– В центре вообще продовольственных магазинов нет – офисы, бутики… – ответила Маша.
– А как там у тебя с жилплощадью? – поинтересовалась соседка одного с Галей возраста.
– Снимаю квартиру на Кутузовском.
– Дорого?
– Ой, тётя Люся, вам лучше этих цифирей не знать. Ужасно дорого.
– Когда же тебя по телевизору покажут? – спросил степенный, с обветренным лицом старик. – Такой голос!
– Какой там телевизор, Виктор Николаевич, разве ж туда пробьёшься, в телевизор?
– Чёрт-те что показывают, – сочла нужным сказать другая соседка, помоложе Гали, щекастая, разбитная, с интересом поглядывающая на Мишу.
– Саша, тебе хватит, – успела она заметить своему основательно погрызенному зелёным змием муженьку. – Эту мы пропустим. – Кто теперь поёт! Какие-то девки в нижнем белье, ни голоса, ни фасада, ничего. А Инга-то что? Звонит Инга-то?
– Звонит иногда. В шесть утра почему-то, – ответила Маша.
– Она что ж, и на свадьбу не приехала?
– Так не было свадьбы, тётя Ксюша. Мы так, тихонечко расписались, и всё.
– Вы, значит, тёщеньку свою и не видали? – спросила Ксюша у Миши. – Это да! Это за погляд денежки надо брать!
– Инга – мама моя, она замуж вышла и в Израиль уехала, – шепчет Маша Мише. Миша кивает.
– Да здравствуют доблестные женщины республики Крым! – воскликнул муж Ксюши, чётко знающий генеральную линию. – Выпьем за их трудовые руки!
Женщины за столом развеселились.
– И за ноги! И ещё чего не забудь! Да нас надо на экспорт гнать!
– Как моё винцо? – спросил у Миши старик.
– Сами видите – идёт прекрасно. Кажется, ведро можно выпить.
– Это, молодой человек, заблуждение. Винцо с секретом.
– На третьем литре секрет, – смеётся Маша. – Как на третий литр повернёшь – бабах в голову! И всё. И мёртвое тело.
– Машенька, ты бы нам спела, – просит соседка Люся. – Мы ж её вот такусенькую помним. Она всегда нам пела. Про маму, помнишь про маму? Чего-то там солнышко проснётся…
– Мама улыбнётся, – говорит Маша. – Лучше другое.
– Что-нибудь давай русское, духоподъёмное, – просит Виктор Николаевич.
Маша задумывается.
– Только чур все вместе?
Маша поёт "Варяга":
Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает…
Гости охотно подпевают, только Миша не поёт, стесняется.
Ночь. Миша и Маша в постели.
– Вот у нас с тобой вроде как свадьба была, правда? – говорит Маша.
– Ну такая… односторонняя. Со стороны жениха никого не было.
– А твои родители живы?
– Только отец. Мама умерла. Ох, батя у меня крут – сам по себе живёт. Решил полностью отделиться от государства.
– А у меня как раз папа умер, а мама жива. Тоже – крутая… Мадам сто тысяч вольт! Ты всё молчал за столом, ты что – стеснялся?
– Да такая ситуёвина, знаешь… как-то неловко. Люди радуются, поздравляют…
– Ну и что? И правильно радуются. Видят молодых, красивых, влюблённых людей – это разве не праздник?