– Да… – отвечает Миша.
– Что, опять? – смеётся Маша. – Сколько можно!
– Я всё время хочу. Кошмар какой-то. Как будто мне пятнадцать лет, ей-богу…
– Ага, чистый мальчик связался с развратной тёткой. Я тебя совратила…
– Солнышко моё… – шепчет Миша. – Лучшая моя девчонка…
Утро. Маша в Мишиной майке спускается вниз – водички попить. Галя возится в кухне.
– Галуша, я водички… – шепчет Маша.
– Ясно, – отвечает Галя. – Чего ж, дело молодое. Такие красавцы оба, приятно смотреть. А что, он вроде как застенчивый такой у тебя?
– Ночью не скажешь, а на людях чего-то да, куксится.
– Ревнивый, наверно.
– Так и я ревнивая. Нашла коса на камень!
– Машура, ты знаешь что? Ты береги счастье-то. Никому не показывай, ничего не рассказывай… Не дразни людей…
– А говоришь – приятно смотреть.
– Я родная, мне приятно. А сколько злых глаз! Ты посмотри, разве много таких, которые по любви живут? Живут кое-как, абы с кем.
– Любовь проходит… – говорит Маша.
– Не проходит она. Не может она пройти. Это мы портимся… И с ребёнком не тяни. Голос голосом, а пару детишек на зиму запасти надо. Не вечно твоя весна-то цвести будет…
Маша обнимает Галю.
– Эх, Галуша, как я тебя люблю… Маму так не люблю, как тебя…
– Мать не осуждай, – строго замечает Галя. – Мать – несчастная женщина.
– Что-то у нас в роду негусто женского счастья, – отвечает Маша.
– А ты молчи, – говорит Галя, – живи тише, не пугай его.
День. Миша и Маша гуляют по берегу моря. Молчат и как-то странно поглядывают друг на друга – с опаской.
– Я когда на берегу пою, иногда дельфины приплывают, – говорит Маша.
– К тебе и крокодилы могут приплыть, – улыбается Миша.
– Завтра репетицию прогуляю… Еле отпросилась.
– Да я тоже.
– Я… я Юре всё сказала, он к моему приезду заберёт свои вещи.
– Это правильно, – отвечает Миша.
– Миша, ты не думай… Я ничего такого… Мы взрослые люди…
– Что ты там бормочешь?
– Ты свободен и ничего мне не должен, – твёрдо отвечает Маша.
– Свободен, – хмыкает Миша, прикусывая губу, – свободен… что бы это значило, а?
– То, что приедем в Москву и пойдём себе: ты в одну сторону, я в другую.
– Зачем тогда гнать из квартиры полезного человека? Бедный Юра.
– Это уж моё дело. Я в твои дела не вмешиваюсь.
– Маша, я ничего не знаю, как мы будем жить дальше.
– А давай не будем жить дальше? Давай вот так встанем, посмотрим на солнце… и растворимся…
Они берутся за руки, смотрят на солнце.
– Не вышло, – смеётся Миша. – Не растворились. Очень мы плотные с тобой. Не бери в голову, Машка, всё будет хорошо.
– Лучше, чем сейчас, уже не будет, – отвечает Маша.
Миша и Маша в самолёте. В этот раз дремлет Миша, а Маша пьёт пиво из стаканчика, читает журнал, искоса посматривая на Мишу.
Миша и Маша у метро "Речной вокзал".
– Я машину возьму, – говорит Маша. – Не хочу в метро.
– Маш, у меня деньги кончились. Двадцать рубчиков осталось.
– У меня есть.
– Будем осуществлять поцелуй? – спрашивает Миша.
– Будем.
Целуются.
– Спасибо тебе за эти три дня. Ты всё замечательно придумала. Я… тебя обожаю.
Маша кивает.
– Что ты молчишь? Я вот дела раскидаю и позвоню. Маша…
– Что тебе?
– Я своих скоро в деревню отправлю, к Лениной маме…
Маша снова кивает.
– Ну что ты мрачная такая? Жизнь прекрасна и удивительна!
Маша ничего не говорит.
Маша едет в машине, на заднем сиденье. Шофёр с удивлением и сочувствием смотрит, как красивая молодая женщина отчаянно ревёт.
Миша сидит на своём месте в кафе.
– Ну что, Миша, – спрашивает его уборщица Полинка, – навестил тёщу?
– Угу, – отвечает Миша.
– Поссорились, что ли?
– Нет, с чего ты взяла?
– Да ты сидишь как сыч, невесёлый. Ты опять в оперу сходи, может, повеселеешь.
– Санкта симплицитас, – усмехается Миша.
– По-латыни отвечаешь, значит. Когда сжигали на костре Яна Гуса, старая крестьянка подбросила вязанку хвороста в огонь. Тогда Гус и воскликнул знаменитое: О, санкта симплицитас! – О, святая простота!
– Слушай, Полинка, ты меня каждый день удивляешь.
– Я же в универ готовлюсь, второй год.
Подъезжает машина, из неё выходит Маша. Она входит в кафе, смотрит на Мишу и направляется вглубь, к буфету. Миша остолбенел, наблюдает за ней. Маша берёт салат, сок, платит и садится за столик.
Миша решается, подходит к ней.
– Как ты меня нашла?
– Ты говорил.
– Не помню…
– Охотно верю. Ты вообще, видимо, страдаешь провалами в памяти.
– Не мог я, Маш. Я машину чинил, потом опять брат Костя на голову свалился. Я тебе сообщение послал.
– Даже не позвонил. Даже на это смелости не хватило.
– Зачем звонить, если нет возможности встретиться? Я собирался на днях всё уладить и прийти.
– Зачем звонить? Например, узнать, жива ли я, здорова ли, что со мной.
– Ты здорова?
– Нет. А куда ты собирался прийти?
– К тебе. Ты же говорила вроде – Юра в отставке…
– С какой стати? Чего ради мне ломать свою жизнь?
– А, вот как…
– Вот так, да.
– Тогда извини. Я на работе.
Миша возвращается на место. Маша допивает сок и выходит. Миша, поколебавшись, выскакивает на улицу.
– Маша, ну ладно тебе, Маша… я там не мог разговаривать – кругом люди…
– Пять дней прошло! Ни слова!
– Маша, ну что такое пять дней? Ерунда какая. Не сердись. Хорошо выглядишь, кстати…
– Конечно, хорошо – третью ночь не сплю.
– Мы это уладим… Миша обнимает Машу. – Сегодня же. У меня смена до одиннадцати. Мир?
– Больше так не делай. Иначе я не знаю, что со мной будет. Я умру. Я умру, ты понимаешь или нет?
Миша улыбается.
– Понимаю… Больше так не буду. Так что там у нас с Юрой?
– Да какой там Юра…
Маша одна в квартире. Она накрыла изящный стол – красное вино в стеклянном кувшине, овощи, зелень и фрукты целиком, на блюде. Не может сидеть от волнения, ходит по комнатам. Прилегла на кровать и снова вскочила. Звонит телефон.
– Маша? Это я, Миша.
– Я тебя пока узнаю.
– Маш, сегодня никак. Я завтра приду, после восьми, хорошо? Маша, ты меня слышишь?
Маша выключает телефон, совсем. Наливает себе вино из кувшина и пьёт. Сразу наливает другой бокал. Чокается с пустым бокалом: Ну, выпьем, дружочек, за солнышко! Господи, какая же я дура!
Маша дремлет на постели. Звонки в дверь. Маша с трудом встаёт, открывает: там Миша, встрёпанный, взволнованный.
– Ты что не открываешь??
– Я сплю.
– Маша, давай вот без фокусов, без русского экстрима, хорошо? Я ей-богу делаю всё, что могу. И больше того…
Маша подходит к столу, грустно смотрит на выпитый кувшин. Зелень увяла, фрукты надкусаны.
– Красиво было… – говорит Маша. – Пропало всё. Сначала всегда красиво, а потом – дрянь, помойка. Вот и у нас с тобой так будет. Господи, три часа ночи. Мне вставать в восемь… Зачем ты пришёл?
– Я… испугался за тебя. Я подумал, что ты одна, плачешь…
– Я не плакала.
– Красивый был ужин. Давай всё-таки смолотим, что осталось? У меня коньячок есть.
Маша молча приносит из кухни две рюмки.
– Солнышко моё, не сердись на меня. Мы с тобой, Маша, взяли слишком высокую ноту… Теперь придётся пониже, попроще.
– Ты мне для жизни не нужен абсолютно, – говорит Маша, кусая грушу. – Мне нужен при мне человек, надёжный, верный, который бы мной занимался каждый день. Мне нужно платить за квартиру, покупать хорошую еду, хорошую косметику, карьеру делать… А постель, что постель? Проснулся и забыл.
– Ты думаешь, ты мне нужна для жизни? У меня всё есть, полный боекомплект. Мне сейчас нужно рывок сделать, а то всё, погрязну в болоте. Сложу крылья…
– Давай тогда попрощаемся. Спасибо, было очень приятно познакомиться…
– Да, я думаю, это самое лучшее. Ты молодец, Маша. Трезво и разумно смотришь на жизнь. Очень практична.
– А нам, провинциалам, сантименты – лишняя роскошь.
– Золотые слова. Я сам провинциал.
Маша чокается с Мишей, смеётся.
– Тогда прощай, мой бедный учитель.
– Может, хватит?
– Что – хватит?
– Дурака валять.
– Я говорила серьёзно.
– А теперь ты у меня помолчишь…
Миша хватает Машу, впивается в губы. Маша сопротивляется, но безуспешно.
Миша и Маша в постели. Маша гладит Мишу по груди, натыкается на крест.
– Снимал бы ты свой символ… перед лицом смертного греха. Ты что, на исповеди какому-нибудь бородатому про меня расскажешь?
– Про тебя – не смогу. Про тебя только Богу расскажу.
– Э, Он сам всё знает. Как ты из дома-то сбежал?
– Тихо. Не в этом дело. Лена меня на цепи не держит… Я сейчас чумной, Машка, я никаких решений принять не могу. Я Дашку люблю, она маленькая, денег на жильё пока нет, Лена не работает. Как я их оставлю, скажи, пожалуйста? Какой сволочью надо быть?
– Я понимаю… Только поверь мне, мы с тобой – это ужасно важно, смертельно важно… Если мы это предадим – нам не будет пощады с тобой ни на этом свете, ни на том. И нашим близким хуже будет, а не лучше. Я знаю, знаю, знаю… Что мне делать, чтоб ты мне поверил?
– Я верю, Маша. Я сам знаю. Разрываюсь на части…
– Но мне ведь какая-то часть положена, правда?
– Правда.
– Подавай сюда мою часть… Мм, ничего, часть такая… не маленькая… моя? Честно – моя?
– Твоя, твоя… забирай…
Ранним утром Миша вернулся домой. Костян спит на раскладушке в кухне. Вышла Лена.
– Миша, у Даши температура тридцать девять.
– Вызывай врача.
– Там занято всё время. Надо ногами идти.
– Хорошо, сейчас схожу. А вообще зачем? Бюллетень тебе не нужен, диагноз и так ясен.
– Пусть послушают, вдруг воспаление лёгких?
– Хорошо. Хотя никакого воспаления лёгких у неё нет.
– Очень кашляет…
Костян ворочается.
– Что наш ярославский вепрь?
– Говорит – скоро на работу. Миша, пока Даша не выздоровеет, в деревню ехать нельзя.
– Да, Лена, да.
– Миша… – Лена гладит его по руке. – У нас в школе, рядом, место будет учительницы начальных классов. Я хочу пойти. Как ты думаешь? Семь шестьсот зарплата. Но ещё продлёнка – там полставки…
– Надо подумать. Всё, я пошёл в поликлинику.
– Миша, – говорит Лена тихо. – У нас всё в порядке?
– У нас всё отлично! – натянуто улыбается Миша.
Репетиция в "Свободной опере".
– Маша, – строго замечает Герцель. – Вы сегодня никуда не годитесь. У меня такое впечатление, что вы меня вообще не слышите! Ни слова! У вас завтра – "Прекрасная Елена", вы в состоянии петь? Придут эксперты из "Золотой маски", между прочим.
– Простите, Лев Давидович, – отвечает Маша. – У меня личное… Конечно, я буду петь.
– Репетиция закончена, – объявляет Герцель. – Маша, подойдите ко мне.
Артисты расходятся, Маша подходит к Герцелю.
– Что там у вас такое? – недовольно спрашивает Герцель. – Мужчина?
– Да.
– Серьёзное что-нибудь?
– Да.
– Плохо, – говорит Герцель. – Женатый, что ли?
– Да.
– Совсем плохо. Актёр? Музыкант?
– Нет.
– Хуже некуда, – констатирует Герцель. – Чужак из публики. Маша, вы можете понять, что вы – необыкновенный человек и всё обыкновенное – не для вас? Вот, – Герцель показывает на сцену, – ваше царство. Там, – Герцель показывает на пространство за окнами, – для вас нет ничего. Там горе, унижение, слёзы, распад, сломанная жизнь. Каждый раз, когда вы сунете туда своё красивое лицо – по нему кто-нибудь ударит. Это закон. Талант выдают только тем, кто там – жить не может. Вы мне верите?
– Да, – отвечает Маша. – Лев Давидович, не волнуйтесь так, я спою…
– И упав на колени, мы молим о чуде -
Одари нас своими благами вновь! -
поёт Маша в образе Прекрасной Елены Оффенбаха.
– В мире только любовь нас прощает и судит,
Миром правит любовь, миром правит любовь…
Не очень-то она и верит в то, о чём поёт, эта кокетливая рыжая вертушка, но, глядя на неё, переливающуюся, звонкую, радостную, так хочется жить, любить, петь…
Миша, Лена и Костян грузят машину – отправляются в деревню. Узлы, чемоданы, сумки. Миша взмок, бегая снизу вверх. Наконец, усаживаются. Лена и Даша на заднем сиденье, Даша со своим медведем.
– Внимание! – говорит Миша. – Работают все радиостанции Советского Союза! Сегодня у нас историческое событие – в известном направлении стартует машина "жигули"! Десять, девять, восемь…
– Надо же, какой ты весёлый… – замечает Лена. – Просто удивительно.
– Семь, шесть, пять…
– Первый раз вижу, чтоб с таким удовольствием собирался…
– Четыре, три, два… Один! Старт! – восклицает Миша. – Поехали! Я всегда весёлый, Лена, когда солнце светит. Ну, Костян, береги квартиру.
Костя машет вслед.
– Ты так и не сказал, когда приедешь.
– Ну, разберёмся. Приеду, куда я денусь.
– Денег на месяц в обрез…
– Я знаю. Будут деньги.
– Интересно, откуда?
– Я сказал – будут. В крайнем случае, продам свой скелет.
– Папа, – испуганно говорит Даша. – Не надо скелет… Как ты его вынимать будешь из тела?
– Тогда остаётся ограбить банк.
– Банк? – задумывается Даша. – Банк можно. Только большой…
– Чтоб незаметно было? Умница. Так и поступим.
Квартира Маши. Миша влетает радостный.
– Всё, Машка! Свободен! Вот он я!
– Да, я смотрю, мужички вообще повеселели – жён на дачу отправили, в глазах поиск… Не думала я, что въеду в такую пошлятину.
– Ты опять…
– Есть хочешь?
– А то! Шесть часов за рулём.
– Пошли в кухню.
Маша делает салат как-то сердито, без вдохновения. В её сияющей красоте стало проступать что-то жёсткое, резкое.
– Хорошо в деревне… – говорит Миша. – Звуки такие, знаешь, приятные – животные всякие поют-мычат…
– Через две недели у нас в театре сезон закрывается. Поедем в Крым? Да, нет? Говори сразу.
Миша задумался.
– Если честно, Маш, денег нет. Но я что-нибудь придумаю. Да. Придётся к отцу ехать, у него всегда запасец… Поехали со мной, а? Ты ему понравишься, это точно. У него дом, хозяйство, парники…
– А что ты ему скажешь, интересно, про меня?
– Скажу – любимая женщина.
Маша улыбается.
– Не, он поймёт. Он сам ходок был тот ещё, даже при маме.
Маша перестаёт улыбаться.
– Понятно. Значит, распутство у вас фамильное.
– Вы, Мария Фёдоровна, с каких моральных высот сейчас изволите судить?
– Ты хочешь сказать, что я распутна?
– Когда я это говорил? Я ни слова не сказал!
– И что, твой папочка хозяйственный – он тоже крест на груди носит?
– Нет, что ты. Он коммунист был правоверный. Как мы, значит, свернули с пути, так Иван Петрович мой от государства отделился. Всё, говорит, погибайте без меня в мире голого чистогана. Предали, говорит, вы и отцов, и дедов, и прадедов…
– По крайней мере, по твоему рассказу видно, что это честный человек.
– Ты не сказала – "в отличие от тебя"…
– А ты можешь назвать себя честным человеком? Назови и перекрестись! Перекрестись, православный!
Миша отодвигает тарелку.
– Что-то не пошло… Не могу питаться в атмосфере ненависти. Что ты хочешь, Маша? Чтобы я ушёл, совсем ушёл? Тебе станет хорошо?
– Мне станет хорошо, когда мы уедем.
– Ну вот! Уже что-то. Значит, пойдём по плану. Завтра последний день с Мотей – кстати, он у меня отличник в этом году вышел, – потом смена днём, и что? И можно ехать. Это под Ярославлем, часа три ходу. А у тебя как?
– Завтра "Кармен", потом дней пять перерыв – но репетиции, правда… Я отпрошусь, хорошо. Между прочим, к нам в театр твой брательник повадился. Раза три мелькал. Цветы носит и глаза таращит.
– Костян? Да ты что! Мне не говорил. Вот видишь, как ты ярославских ребят вырубаешь… Ну, солнышко моё… не хмурься… учти, когда ты сердишься – где-то заморозки… иди сюда…
Квартира Ирины Леонидовны. Она угощает Мишу – Мотя закончил школу, маленький праздник. Счастливец уплетает торт.
– Миша, но я на вас рассчитываю – пожалуйста, в конце августа объявитесь.
– Конечно, о чём разговор.
– Я там со скуки умру, в этой Германии! – жалуется Мотя. – Что мне там делать?
– О, какие у молодёжи нынче крутые проблемы – правда, Ирина Леонидовна? Нечего им делать в Германии. А дневник наблюдений писать? Каждый день? Я вернусь – будем читать.
– Дневник? Ха. Вообще можно.
– И не забудь подклеивать туда образцы материальной культуры, знаки времени – ну, билеты, программки. Счета из кафе. Получится важнейший документ!
– Мотя, ты поел? Можешь идти к себе.
Мотя хотел было возразить, но по тону бабушки понял, что не стоит.
– Вы без меня только не уходите, хорошо? – попросил он Мишу.
– О чём речь, боец Порошин. Простимся по форме.
Ирина Леонидовна вздохнула, покрутила бокал с вином в руке.
– Я слышала, вы увлеклись… оперой?
– Был несколько раз. Машу слушал.
– Да, я разговаривала с Машей. Она, на мой взгляд, сильно изменилась. За очень короткое время. Ей следует серьёзно подумать о будущем…
– Как и нам всем.
– У нас, Миша, такого таланта нет. И это надо понимать. Маше следует готовить сольную программу, делать профессиональные записи, встречаться с людьми. Миша, вы извините, но, по-моему, она ни о чём, кроме вас, думать не может. Конечно, в таких ситуациях советы посторонних бесполезны. Я это прекрасно понимаю. Но в то же время со стороны-то видней. Маша потеряет с вами золотое, молодое время – ей двадцать пять лет! – и, простите, Миша, но – ничего не получит взамен. Вы не бросите семью. Машиными делами вы заниматься не будете – у вас своих хватает. Лето, Миша, пройдёт. Наступит осень. Потом зима. Вы станете бегать, метаться, врать, злиться… и своё отчаяние, свою беспомощность вы свалите на Машу. Она же у вас и выйдет во всём виноватая… Я эти фокусы мужской психики знаю назубок. Миша, вы разумный, ответственный человек – не лучше ли вам остановиться сейчас? Вспыхнуло, просияло – и погасло. И разошлись, живые и невредимые. А?
Миша молчит, глаза его опущены. Затем он пристально смотрит на хозяйку.
– Так говорите – лето пройдёт? Это точно?
– Да, Мишенька, – смеётся Ирина.
– Хорошо. Я согласен. Пусть пройдёт. Но пусть оно будет – это лето! Понимаете – пусть оно будет… пусть будет наше лето, наша осень, наша зима… и пусть всё, что нам положено, – будет с нами. Будет – наше. Машино и моё. Не ваша благоразумная пустота, а наша дурацкая, неправильная, но живая, живая, живая жизнь!
Ничего на это ответить не может поражённая Ирина Леонидовна. Бокал выпал из её рук и разбился.
Миша в своей квартире, пытается собрать сумку.