Впрочем, этот пробел вскоре был ликвидирован. В сентябре "ГПД" пригласили на Горьковское ТВ, где готовилась программа о молодежной музыке. "Продленщики" понимали важность этого шага. С одной стороны, телеэфир должен был прибавить группе популярности. С другой - удостоверить, что у властей в лице государственного телевидения нет претензий к их творчеству. В случае каких-либо проблем с администрацией концертных площадок, парни всегда могли извлечь из рукава козырной туз: "Нас даже по телеку показывают!".
(Преимущества "засветки" на голубом экране первыми поняли столичные рокеры. В некоторых "подающих надежды" московско-питерских группах появились даже свои обаятельные ребята, чтобы завоевывать симпатии сотрудниц ТВ, либо "свои девушки" для обольщения сотрудников-мужчин. В провинции нравы были чище и проще: многое удавалось решить без взяток и секс-приманок. В нашем случае - с помощью рок-клубовских связей).
Планировалось, что для "озвучки" телепередачи парни запишут фонограмму 2–3 своих песен. Но те, когда дорвались до настоящей студии, стали лихорадочно фиксировать на пленку "всё, что взбредет на ум, пока не остановят". В итоге за три дня был записан целый магнитоальбом, получивший название "ГПД-100".
Передача на ТВ так и не вышла, но практичные телевизионщики вырезали из фонограммы инструментальные куски и стали "подкладывать" их под свои сюжеты. Например, про потери колхозов при уборке картошки.
- Конечно, мы стебались, - говорит Чиж. - Но внутри-то гордость все равно сидела. Ни фига себе: звучим по телевизору! Небо в алмазах!.. Уже такие радужные перспективы!..
ДЕКАБРЬ 1988: РАСКОЛ
Макаревич: "… считают, что "хэви метал" - это и есть рок, а все остальное - абсолютно никуда не годится!.. Я не понимаю, как можно сознательно ограничивать себя узкими жанровыми рамками. Это все равно, что выбрать из алфавита буквы А, Б и В, а остальное не использовать"
("Найти свою музыку", газета "Аргументы и факты", апрель 1987 г.).
В начале декабря "ГПД" наконец-то удалось выбить у комсомола субсидию в 15 тыс. "безналичных" рублей. Окрыленные, Майк с Быней тут же выехали в Ленинград, где Чиж сдавал очередную сессию, чтобы закупить новую аппаратуру и инструменты. Но эти планы перечеркнуло землетрясение в Армении: всю обещанную сумму горком перевел в фонд помощи пострадавшим. Парни остались в чужом городе без копейки в кармане. Не помереть с голода и купить обратные билеты удалось только благодаря деньгам, которые Чиж назанимал у своих приятелей-заочников.
- Жили мы все у Андрюхи Великосельского, - рассказывает Чиж. - И нас втроем позвали в гости девчонки: одна была моя сокурсница, вторая ее подруга, они вместе снимали квартиру. Просто посидеть вечером и вина попить…
Именно эта подружка, которая регулярно ездила в фольклорные экспедиции, спела тогда частушку:
Хочу чаю, хочу чаю, чаю кипяченого,
Чем женатого любить - так лучше заключенного!
- Только музыка у нее была совершенно другая, - уточняет Чиж. - Привезла откуда-то из северных сел. А коли на дворе стояла перестройка, я тут же перефразировал: "не мажора я люблю, а политзаключенного". "Мажор" было модное слово, Шевчук его ввел в широкий обиход. Я тут же набросал два четверостишия.
Процесс был продолжен на репетиции учебного оркестра, где Чиж играл на ударных.
- Смотрю партитуру: у меня 64 такта паузы (примерно 5 минут). Вот в этом перерыве между ударами по тарелкам и литаврам, я и дописал текст. Мелодия тут же в голову пришла: наши нижегородские частушки, только сыгранные в два раза медленнее. После репетиции говорю: "Ребята, я песню написал!", сел за фортепиано, спел…
Но былинный сказ о рокере-барабанщике, сосланном КГБ на Колыму, восторга у сокурсников не вызвал. В прогрессивном журнале "Огонек" можно было прочитать "страшилки" и покруче.
- Все фыркнули: "Нет, парень, ты лучше не пой - лучше джаз поиграй, нам приятней будет". Ё-мое, что ж за хрень такая, думаю: "Сенсимилья" - говно, "Хочу чаю" - говно…
Когда Чиж вернулся с сессии, "ГПД" сделала попытку сыграть "Хочу чая" с ревущими гитарными примочками. Но здоровый народный корень, который сидел в песне, не поддался обработке чужеземным "металлом": "Минут десять помучились и бросили. Ну нет так нет!".
В Ленинграде, который совсем недавно отметил очередную годовщину Революции, Чиж сочинил еще одну песню - "Демонстрацию". Это были безжалостно точные зарисовки с натуры:
"Менты стоят стеной, ревут оркестры,
С трибуны лает бодренькая речь.
Все по команде строятся в шеренги
И по команде начинают петь…
Ох, мать твою растак!.. Кто сидит в ЦК?
Лигачев-мудак, не ходи на двор.
Каждый пятый - скот, четвертый - сексот,
Вот какой он есть, русский рок-н-ролл!..".
- Вот это как раз был закос под Сашку Чернецкого, - говорит Чиж. - Я тогда ходил с чужим плейером (они еще были редкостью) и не вынимал кассету с его песнями.
Но вопреки явной злобности текста, Чиж не был так ожесточен, как это могло показаться. Его политические взгляды были предельно просты: если хлеб обмазать говном, он все равно останется хлебом. Точно также со страной и народом (под "говном" понимался правящий режим).
Буквально через несколько дней Чиж увидел Чернецкого воочию - ленинградский кинорежиссер Сергей Овчаров пригласил харьковчан для работы в комедии "Оно", снимавшейся по мотивам произведений М.Е.Салтыкова-Щедрина. По ходу сюжета они изображали самодеятельный ансамбль, который, репетируя в заводском ДК, исполняет "Россию".
"Ленфильм" поселил рокеров в общаге на окраине города. Вместе с бэндом приехал Саня Гордеев, который разыскал Чижа, и тот активно подключился к режиму их пьянства. На улицу, где мела поземка, парни выходили только за выпивкой. На электрогитаре, которую вместе с колонкой притащили из соседней комнаты, Чиж играл всё, что просили - от битлов до "Мой адрес - Советский Союз" в дикой панковской манере. Общение с харьковчанами приносило ему массу удовольствия. Их дружба крепла просто и естественно.
- Сейчас музыка стала работой, способом заработка, - говорит Чернецкий. - А тогда она была формой существования: все дела, мысли, споры, интересы крутились вокруг неё. Мы больше ничего не умели по жизни, кроме как играть.
Разгул длился до тех пор, пока компания не пропила киношные гонорары, а вслед за тем и все наличные деньги.
- Нас отправляли в Харьков всем миром - лишь бы отправить! - вспоминает Чернецкий. - Там, в Питере, мы очень подружились с Чижом. Телефона в то время у меня не было, и он периодически звонил Климу: "Как вы там, старики?".
Между тем дела у харьковчан складывались сложно. Еще летом в группе случился раскол: оттуда ушли клавишник, ударник и администратор, чтобы создать собственный арт-роковый бэнд "Тройка. Семерка. Туз" ("3.7.Т"). Оставшиеся - Чернецкий, Михайленко и Клименко - взяли нового барабанщика Алексея Сечкина и старое название "Разные люди", которое однажды уже принесло им удачу.
* * *
По странному совпадению, дзержинская "ГПД" тоже доживала считанные дни. Юбилейный, 50-й, концерт, который был сыгран 23 декабря 1988 года, стал последним в истории группы.
Серьезные разногласия начались после "Рок-периферии", когда "продлёнщиков" встречали в родном городе как национальных героев: "В Москве все-таки прогремели! Снимки в газетах, статьи, - рассказывал Чиж. - Тут у нашего гитариста звезда во лбу - хлоп и загорелась. И началось: я не хочу играть с этим барабанщиком, меня не устраивает басист, а я вообще чуть ли не Стив Вай и Гарри Мур в одном лице…".
Требование Быни убрать "нерастущего" Баринова натолкнулось на твердую позицию Чижа: совершенству нет предела, и вместо одного музыканта всегда можно найти другого, гораздо круче. Если встать на этот путь, составы можно менять до бесконечности.
- И ещё, - говорит Чиж, - можно вспомнить фильм "Место встречи изменить нельзя": "Потому я тебя, Шарапов, не выдал, что мы вместе под пули ходили и одной шинелькой укрывались…". Ещё вот это - нормальная мужская дружба. Коли мы начали всё это вместе, так чего ж теперь?..
Конфликты на личном уровне были усилены творческим кризисом. К концу 1988-го парням надоел не только однообразный "металл", от которого ржавели мозги, но и социальная тематика. Подтрунивая сами над собой, они стали называть свой стиль "метилом" - бесцветной и ядовитой субстанцией.
Но Быня упрямо не хотел сходить с накатанных рельсов. Его амбиции подогревали новые успехи советских "мастеров металлопроката". Тот же "Черный кофе" получил в мае 1988 года приглашение на престижный испанский фестиваль "San Issidro", где выступил в компании таких грандов рока как Фрэнк Заппа, Джо Коккер и Стинг. Другой "металлический" флагман, "Ария", отправился в Берлин на фестиваль "Дни стены", где сыграл на "разогреве" у Майкла Джексона и Pink Floyd и заслужил аплодисменты почти 120 тысяч зрителей. Было ощущение, что ГПД-шники запаздывают, что удача проходит мимо.
Кроме того, Быню категорически не устраивала нищенская жизнь полу-профессионала. К тому времени администрация ДК смекнула, что на "металлическом" буме можно погреть руки и сделала концерты "ГПД" платными. Входные билеты стоили копейки, но Дворец все равно снимал неплохую кассу. Из этой выручки каждому "продлёнщику" платили по 4 рубля за выступление. Быня считал, что это оскорбительно мало - даже на "халтурах" (свадьбах, похоронах) дзержинские музыканты зарабатывали от 30 до 70 рублей. Потребовалось бы сыграть пару тысяч таких концертов, чтобы он смог купить фирменный "Fender", о котором мечтал (такая гитара стоила 2–3 тыс. рублей), и такие же фирменные "примочки" - бустер, флейнджер и квакер.
- Каждый день он приходил в подвал, - рассказывает Баринов, - и с десяти утра до шести вечера пилил на гитаре: что-то "снимал", разучивал. Это был его рабочий день. Никто не знал, на какие деньги он живет. Он и на нас наезжал: уходите с работы, занимайтесь только музыкой. В ответ мы начинали кричать: "Нам надо семьи кормить!..".
Налицо был конфликт интересов, и его первой жертвой стал сам Быня.
- В конце концов он объявил бойкот, - говорит Баринов. - Приходим на репетицию, а Быни нет. Либо является, но без гитары. Когда он пропустил очередную сходку, мы посидели, репу почесали, поднялись на вахту ДК. Чиж набрал номер Стаса Буденного (он уже был у нас директором): "Позвони Быне, поздравь его с Новым годом и скажи, что он у нас больше не работает".
Стресс был сильным. На шкале негативных вибраций развод (а раскол группы можно приравнять именно к разводу) опережает даже смерть близкого человека. Клин вышибался клином: в тот же день, 29-го декабря, Чиж решил записать сольный альбом "Глазами и Душой" - одиннадцать песен под гитару. Своеобразный сборник "The Best".
- Уже не помню, с чего это вдруг я начал писать этот сольник. Наверное, для самоутверждения. Для себя, скорее всего. Помню, что записывался у Вовы Котова на кухне. Мы работали в одном ДК - он, Сашка Титов и я. Все однокурсники по музыкальному училищу. У Котова был магнитофон-бобинник. Мы приехали к нему после работы. Я записался в один заезд: просто сел с гитарой, Вовка поставил микрофон - и поехали. Песни две споешь, перекуришь. "Ну, давай дальше…". Если найти эту пленку, там в одном месте слышно, как Вовкина дочка дверью хлопает, кричит "Папа!", а на нее шикают - "Тихо! Тихо!..".
* * *
От мрачных мыслей отвлек неугомонный Саша Гордеев. В январе 1989-го, накануне Рождества, он пригласил Чижа с Ольгой в Звановку, свою родную деревню в Донецкой области. Туда же подтянулись парни из Харькова.
- Всей гурьбой мы ходили на предсвяточные колядки, - рассказывает Чернецкий. - У Гордея в деревне куча родственников (там, в принципе, все кумовья), и в каждой хате нам накрывали такую "поляну"!.. Мы ужаснулись: водка и самогон не заканчивались.
Резким контрастом с этой рождественской идиллией было здоровье самого Сашки. Тазобедренный сустав его правой ноги практически перестал разгибаться. Чтобы обуться, он был вынужден лечь на кровать, и кто-то из парней помогал ему зашнуровать башмаки. "Меня это сильно поразило", - говорит Чиж. Чуть позже, во время питерской сессии, эти эмоции передались в песне "Мне не хватает свободы". Зацепкой стал припев из песни "Потом", написанной Чернецким в 88-м году:
Я полную ванну воды наберу
И, пока все на смене,
Я вскрою вены и скоро усну -
Я знаю точно, что никто не успеет…
- Я знал наизусть весь Сашкин репертуар, - говорит Чиж. - И мимо этих строчек пройти было нельзя, они засели в памяти. И моя строчка "Лёжа в теплой воде ванной комнаты, я борюсь с искушением лезвия" - это отсылка к Сашке. Как и другая: "Кто-то поможет надеть мне ботинки и подыграет на старой гитаре". "Мне не хватает свободы" была целиком посвящена Чернецкому и рассчитана на тех пацанов, которые врубались, о чем идет речь.
Эту песню Чиж написал на квартире Великосельского. Первый вариант не понравился, он скомкал листок и выбросил в мусорное ведро.
- У меня каждый раз так происходит. В темноте кажется, всё здорово. Включаешь свет - полное говно. Я знаю за собой эту штуку, поэтому посидел, остыл. Пошел набирать ванну. Пока вода набиралась, все-таки поднял, разгладил - нет, надо оставить. Взял гитару, наиграл какую-то "рыбу", спел - оказалось, не так уж и плохо…
После Звановки Чернецкий пригласил Чижа с Ольгой на свой день рождения. Днем раньше, 9-го января, в Харьковском институте радиоэлектроники (ХИРЭ) должен был состояться концерт в фонд пострадавшим от землетрясения в Армении. По знакомству туда "протолкнули" Чижа.
"Чиграков за кулисами ужасно волновался, - вспоминал Сергей Мясоедов, директор городского рок-клуба, - он не знал, как встретит его переполненный зал, к тому же он должен был выступать один… А когда Чиж начал петь, то просто поднял зал на ноги. Он начал с песни "Хочу Чаю", которая является его хитом, и всем сразу стало ясно, что это за уровень. Уже к третьему-четвертому номеру все повскакивали с мест и двинулись к сцене".
Мясоедов пробился через толпу, чтобы крикнуть: "Играй, сколько можешь!", и Чиж выдал почти часовую программу с поразившей всех "Сенсимильей".
- Тогда уже вопил и бесновался весь зал, - вспоминает Ольга Чигракова, - а какой-то парень кричал: "Лапа! Не уезжай! Мы тебя любим! Оставайся в Харькове!..". Я сидела ужасно гордая.
В конце января украинские рокеры нанесли ответный визит. Дзержинск подействовал на них угнетающе: заводы, трубы, дымы всех цветов, но еще сильнее - ощущение общей депрессивности, разлитой в самом воздухе.
- Страшновато было, - вспоминает Чернецкий. - Мы приехали утром, все было миролюбиво. Но вечером начались странные передвижения: здесь надо идти этой дорогой, здесь - шагать быстро, чтобы никто не пристал. Из дома в дом - чуть ли не перебежками. Как там Чиж выжил, как его талант пробился… Не хочу никого обижать, но Дзержинск - это ужасный советский город.
На вокзале, уезжая, "Разные" предложили Чижу перебраться в Харьков. Собственно, разговор об этом был главной причиной их приезда.
- К тому времени, - говорит Чернецкий, - я уже практически не мог ходить. Жизнь коллектива замерла, поскольку мое будущее было туманно. А Чиж был человеком нашей группы крови. Его песни были написаны в одном ключе с нашими. Плюс прекрасный инструменталист. И, наконец, он мог бы заменить меня как вокалиста.
На это предложение Чиж ответил отказом: после ухода Быни группа еще не потеряла надежду выжить.
ВЕСНА 1989: "RUSSIAN ROCK"
"Имеет ли право выходить на сцену человек с немытой головой, грязными, длинными, как у попа, волосами и небритыми щеками, в грязных сапогах? Имеет ли этот человек право ношения значков "Почетный донор", "Общество спасения на водах", "Общество трезвости" и т. д.? Имеет ли он на каждый из них удостоверение? Имеет ли право Полковник носить погоны? А полковник ли он?.."
("Полковниковедение", отрывки из рецензий в горьковском самиздате).
Вначале обескровленная "ГПД" пыталась сохраниться в прежнем штатном составе. "Продленщики" даже дали объявление в "Ленсмену" о вакансии лид-гитариста. Вскоре в Горьком был найден подходящий кандидат из группы "Ромашка". Но когда пришло время первых совместных репетиций, они узнали, что парень повесился, не оставив даже записки.