Я понимал, что через Рафи перебрасывался мостик на аппарат ГВС и на меня. И я стремился эту идею в самом зародыше разоблачить и загасить. Сделать это было не просто, действуя только через Бабрака и не принижая при этом роли Рафи. Ведь Рафи отнюдь не был статистом при ГВС! Точнее говоря, вначале, быть может, его роль и можно было отчасти сравнить с ролью статиста. Но с течением времени он набирал вес. Этот в недавнем прошлом командир танкового батальона, став министром обороны и вращаясь среди генералов и офицеров аппарата Главного военного советника, общаясь с генералами своего штаба - а там были выпускники нашей Академии Генштаба и других наших академий - прогрессировал в знаниях, набирался опыта. Работать с ним становилось легче, и уже можно было через него оказывать влияние на Генштаб и все ВС ДРА. Но этого было пока недостаточно. Мы нуждались в укреплении позиции Мухамеда Рафи в высшем политическом руководстве, в ПБ и Реввоенсовете страны.
Как-то Рафи очень удивил меня. "Учу русский язык", - сказал он мне без акцента, на чистом русском языке.
Я поинтересовался, каким образом. Он ответил:
- Ежедневно запоминаю несколько слов.
Я похвалил и спросил,
- Из какой области слова-то запоминаешь?
Он ответил, что из бытовой. Слова-то, наверное, все одни и те же, предположил я. Но он возразил:
- Учителей я меняю…
Мы-то прекрасно знали, что этот министр пользуется благосклонностью афганских эмансипированных красавиц. Но то, что он занимается еще дополнительно русским языком, частенько меняя учителей, то есть учительниц - это было для меня неожиданностью. Позже мы, конечно, навели справки и узнали, что среди учительниц было немало наших девчат, милых госпитальных медсестер. Вот так и учил министр обороны ДРА русский язык. Я ему как-то сказал: "Не очень увлекайся сменой учителей".
Знал я его супругу, афганку из буржуазной семьи. Было у него три сына, красивые парнишки, вылитые в отца. Говорил ему:
- Мухамед, береги здоровье. Тебя будут вспоминать потомки, на тебе лежит огромная ответственность, ты ведь историческая личность…
Он же с хитрецой ответил:
- А это помогает здоровью и овладению вашим… русским языком…
И чтобы раззадорить Рафи и вызвать в нем чувство состязательности, я ему сказал:
- Полковник Халиль, однако, быстрее тебя, Рафи, овладевает русским языком… Хоть и не прибегает к помощи сменных учительниц.
- Он из посольской семьи. Мальчиком жил в Москве. Учился в русской школе. Ему проще, - оборонялся Рафи.
Так вот в чем первопричина симпатии Халиля к русским - он жил в детстве в Москве!..
Ну а что до Рафи - пусть, так и быть, овладевает русским языком, как умеет…
И вот мы с Рафи на следующий день после моего выхода из госпиталя решили пойти к Бабраку вдвоем и с переводчиком, чтобы обсуждать дальнейшие наши действия.
Встреча была намечена на одиннадцать часов. Мы с министром в форме. Переводчик Костин в штатском. Нас встретил верзила-адъютант Бабрака Кармаля. Но уже не один, а справа и слева от него стояли по майору. Причем у всех троих на груди были автоматы Калашникова. Я несколько удивился этой воинственности, но не стал задавать вопросы - почему? Далее, при входе во дворец, на каждом углу, на каждом этаже, где обычно стояли один или два охранника, - теперь охрана была удвоена. Адьютант сказал нам на ломаном русском языке, что Генсек ждет нас в кабинете рядом со столовой. Я было предположил: неужели опять пьянствует? Но тут же отмел это предположение. Не может быть!
Когда мы вошли в кабинет, мой взгляд скользнул по портьере. И этот взгляд снова перехватил товарищ О. Портьера была спокойна.
Генсек встал и пошел мне навстречу.
- Шурави-шурави! Спасыбо-спасыбо! - радостно тараторил Бабрак. Поприветствовали друг друга, как принято. Однако под тужуркой спортивного покроя униформы Бабрака я увидел кобуру на правой ягодице, - по нашему российскому образцу (вся остальная афганская армия пистолеты носила по немецкому образцу, - на левой стороне, спереди).
Товарищ О., по-моему, безоружен. Бабрак, обратив внимание на мое прихрамывание, произнес:
- Фронт! Фронт!
Его, конечно, не столько моя хромота интересовала, сколько повод показать мне что, вот, мол, и он в униформе, и готов действовать решительно, даже во дворце, для чего и вооружен пистолетом. Вообще, это было необычным для него в дворцовой обстановке.
Сели. Как обычно, при подобных встречах инициатива разговора должна исходить от главы государства. Откровенно говоря, мне хотелось помочь ему вновь обрести прежнее значение, как главы государства, дав понять, что я забыл недавнюю позорную сцену, происходившую в кабинете рядом с библиотекой.
Свою линию мне следовало провести так, чтобы он воспринял ее как собственную. При этом Мухамед Рафи должен был явно почувствовать поддержку со стороны главы государства.
Обычная для начала разминка в разговорах - интерес о здоровье, о семье. Постепенно перешли к оценке обстановки. У меня была вот эта карта - карта боевых действий на январь-февраль 1981 года. Реальная, не второй экземпляр. Я хотел показать им истинный размах предстоящих действий. Нужно было добиться их решения об активизации политической деятельности всего руководства, чтобы военные успехи не пропали даром.
- Спасыбо. Щюкрен. - Затем сдвинув брови, глядя мне в глаза, Бабрак сказал:
- Да, мы должны в ближайшие три-четыре месяца установить народно-демократическую власть во всех аулах, волостях, уездах.
Его слова бальзамом легли мне на сердце, словно я чашку кофе со сливками выпил. Но вождь продолжал:
- Надо дольше оставлять подразделения шурави и афганских ВС в населенных пунктах, - чтобы укрепить власть.
Не дав ему развить мысль в этом направлении, я сказал:
- Мы, действительно, оставляем на три пятницы (то есть на две недели) свои подразделения в населенных пунктах, особенно в центрах волостей и уездов.
- Спасыбо. Щюкрен. Но надо на дольше оставлять, - твердо заметил Бабрак. И, наконец, проговорился, чего я, собственно, и очень ждал:
- На заседаниях ПБ и Реввоенсовета посол Табеев выражает согласие с нами.
- Это блестящая и глубоко продуманная позиция, - говорю ему в тон.
- Спасыбо, спасыбо. Щюкрен, - радостно бубнит Генсек.
- Жаль только, что Табеев не полководец и не воюет с моджахедами.
- Ха-ха… Ха-ха… - дружно загоготали Кармаль и Рафи. У товарища О. в нитку вытянулись посиневшие губы.
Разговор шел принципиальный. Его предметом была тактика и стратегия войны в Афганистане. Как повести мне разговор дальше? Прямолинейно отказать? Глупо! Он не только не поймет, но и обидится, и я проиграю. Нужно иначе. Я говорю:
- Да, ваша мысль верна, очень верна! Давайте, товарищ Генеральный секретарь, сделаем определенный расчет, как это практически осуществить?
- Спасыбо-спасыбо!
В Афганистане на сегодня 35 350 аулов, из них, примерно 1100–1200 средних и больших аулов, где необходимо оставлять большие гарнизоны. В стране 286 волостей и уездов, 29 провинций. В их центре тоже надо иметь небольшие подразделения 40-й армии, либо афганской армии. В общей сложности 1200–1300 населенных пунктов, где этой зимой надо установить народно-демократическую власть.
- Спасыбо-спасыбо. Щюкрен. - Я ясно вижу, что Генсек пока не понимает, к чему и куда я его клоню.
- Для этого необходимо 1200–1300 рот, - продолжал я.
Бабрак все слушает, да соглашается. А я и дальше, стараясь быть сладкоголосым, доходчиво продолжаю:
- Это составит до 400–500 батальонов. То есть примерно 130–140 мотострелковых, либо пехотных полков.
Бабрак слушает очень внимательно. Но до него еще не доходит смысл.
- Спасыбо-спасыбо! - Его глаза заблестели, вот-вот он решит одну из главнейших его задач - гарнизоны, гарнизоны, гарнизоны… Но я продолжаю:
- Таким образом, в общей сложности, для укрепления власти и ее прочного удержания надо всего 33–35 дивизий.
- Спасыбо-спасыбо, - соглашается со мной Бабрак.
- Следовательно, надо увеличить войска 40-й армии в два раза, то есть с шести до 12 дивизий… - я выдержал паузу, чтобы в голове моего собеседника запечатлелось сказанное.
- Но и этого мало! Надо еще увеличить и афганскую армию с 11–12 дивизий до 22–24 дивизий.
Бабрак откинулся на спинку стула. До него, наконец-то, дошло! Но я продолжаю твердо вести свою линию.
- Выдержит ли Афганистан такое количество войск?
Я поглядел на товарища О. Он позеленел. Видимо размышлял, какой разговор предстоит ему с Бабраком после этих доводов Главного военного советника.
- 34–36 дивизий рассредоточить по аулам поротно! Это же военный лагерь по всей стране!!! А кто будет воевать с душманами? Кто прикроет границу? Наконец, кто будет кормить эту огромную военную организацию? А?
Бабрак Кармаль, тяжело вздохнув, глубоко-глубоко задумался… Кстати сказать, это ему иногда удавалось. Во всяком случае - для оказания впечатления на окружающих…
- Товарищ Бабрак Кармаль, - попытался я смягчить улыбкой создавшееся напряжение. - Наполеон Бонапарт сказал однажды, что штыками можно завоевать власть, но усидеть на штыках трудно.
Бабрак еще раз задумался. Попросил меня повторить слова Наполеона. И затем приказал Рафи напомнить ему эту фразу на очередном заседании Реввоенсовета, чтобы довести ее до сведения соратников по руководству страной.
Бабрак, действительно, вскоре напомнил на заседании Реввоенсовета эти слова Наполеона. Таким образом, косвенно подыграв мне впику линии Табеева. Посол, конечно, мне это запомнил.
- Теперь надо решительно перейти на усиление роли ЦК НДПА, правительства ДРА, губернаторов и их администрации в установлении власти на местах. А бои, - продолжал я наступать на Генсека, - как отражено на этой карте, в январе-феврале и особенно с наступлением весны будем вести самым решительным образом…
- Спасыбо-спасыбо! Щюкрен!
Мы определили политические мероприятия по активизации совместных действий. Во-первых, ЦК и правительству надо провести совещание с разъяснением итогов 1980 года и задач установления власти. Поручить это дело - Кештманду, Нуру и Зераю. А от нас - Самойленко, как моему заместителю по политчасти при участии начальника Главпура Голь Ака. Во-вторых, надо будет провести разъяснительную работу среди интеллигенции. Мы, в свою очередь, проведем работу в советской колонии - со всеми секретарями парткомов, советниками при министерствах, при отделах ЦК… Вместе с тем необходимо подготовить и провести во второй половине января на учебном центре ВС ДРА под Кабулом на базе 1АК показательные занятия, продемонстрировать организационные возможности, боевую силу Афганской армии, ее преданность Афганскому руководству, показать массу трофейного оружия - и китайского, и американского, и израильского, и итальянского, только, чур, не советского, хотя у моджахедов было много и нашего оружия. Все это дать по телевидению, поручить Султану Али Кештманду выступить по телевидению и радио по итогам года, рассказав о славных победах под руководством ЦК НДПА и ее Генерального секретаря товарища Бабрака Кармаля. Таким способом мы полагали нанести моральный удар по пешаварскому руководству и боевому духу полевых командиров душманов.
Бабрак возбужденно, даже как-то неестественно, одобрил все предложения.
В заключение нашей беседы я попросил его о встрече с его отцом - в прошлом командиром армейского корпуса, генерал-полковником в отставке Мухамедом Хусейном.
Бабрак, немного размякнув, показав на Рафи, сказал:
- Да, хорошие были времена… У него ведь тоже отец был командиром армейского корпуса, генерал-лейтенантом. Так вот наши отцы - ревностные служаки, старались перехитрить друг друга перед королем, а позже и перед Даудом. И мы - тоже ревниво относились друг к другу…
Они до сих пор испытывали взаимную ревность, особенно в силу различного их положения в иерархии руководства ДРА.
Часа два продолжалась наша беседа. Все подобные встречи во многом похожи одна на другую. Оба мы в какой-то степени хитрили, каждый пытался провести свою линию. Иногда это удавалось Бабраку, но чаще - мне. Как-никак за мной была Москва… (Кстати сказать, стенограммы всех этих бесед у меня имеются.)
В конце беседы Бабрак предложил пообедать. Я опять было заподозрил неладное. Но когда мы вошли в столовую, а стол уже был накрыт, но фужерам я понял, что пить будем, вероятно, только сок. Ну и хорошо. Слава Аллаху!
Начали обедать. Закуски, салаты, крабы, которые Бабрак очень любил. На первое он предпочитал суп из лапши с куриными потрохами, а на второе - плов. Закончили обед манговым соком.
За трапезой Бабрак, как бы между прочим, сказал, что если кто-то не будет выполнять его указаний, того отправит в тюрьму Поли-Чорхи или на гильотину.
Я напомнил Генсеку, что Максимилиан Робеспьер многих отправил в тюрьму-подземелье, либо на гильотину, а в конце концов и сам…
- Знаю-знаю! - и Бабрак продолжил: - Мы Восток… мусульмане… У нас все иначе… - Но, будто спохватившись, добавил: - Мы ленинцы. - Глаза его сверкнули и уже тише, почти заговорщически, он продолжил: - Леонид Ильич, Юрий Владимирович, Дмитрий Федорович (при этом имени он поглядел на меня как-то по-особенному, мне показалось с некоторым лукавством), Андрей Андреевич учат меня как надо укреплять и развивать завоевания великой Апрельской революции.
В тот момент ему явно не хватало фужера для тоста.
Я ушел от Бабрака с уверенностью, что мне удалось убедить его в возможности установления власти на всей территории страны уже в этом году, причем без выставления стационарных гарнизонов от 40-й армии и ВС ДРА (что с легкостью обещал ему Табеев). В то же время от меня не ускользнула какая-то необычная возбужденность Бабрака, да и по-прежнему непонятным казался его вид: в униформе при оружии. Да еще эта усиленная охрана повсюду в коридорах и у дверей в дворцовые комнаты.
Поздно вечером - а это была суббота - я находился на вилле. Мой адъютант майор Бурденюк Валерий Евгеньевич и водитель "мерседеса" сержант Леня Артамонов отдыхали от службы на втором этаже виллы в своих комнатах. Анна Васильевна работала в моем кабинете (она в то время писала книгу "Логико-эмоциональный анализ художественного произведения"). Подъехал Бруниниекс с очередным донесением. Я читал его сидя в холле, редактировал - как вдруг погас свет. Завыли сирены и обрушился шквал огня.
Такое бывало и раньше. В сентябре после наших успешных боев в ущелье Пандшер, затем после разгрома моджахедов в кандагарских виноградниках… Те атаки с большими для душманов потерями были отбиты - охрана виллы прочна, надежна и хорошо вооружена.
Однако этот обстрел отличался особенной силой.
Бурденюк и Артамонов опрометью спрыгнули вниз и выбежали из виллы, на случай если понадобится усилить оборону. Анна Васильевна тоже сбежала со второго этажа в холл. Я схватил трубку телефона - не работает. Тогда - к "булаве". Связался с Черемных, который находился еще в офисе. Он отчеканил:
- Посылаю батальон на подкрепление…
- Саня! Мне страшно, - и Анна Васильевна заплакала навзрыд.
Что я мог сделать в тот момент?!
- Спокойно! Спокойно, мать, охрана выстоит… - И молнией мелькнуло-в мозгу: у меня даже нет при себе оружия на всякий случай - не в плен же сдавать себя и жену этим бандитам!
- Саня! - продолжала плакать жена. Ее голос прервал разрыв снаряда.
Глухой тяжелый удар потряс виллу… Очевидно, били из безоткатного орудия… Посыпалась штукатурка, зазвенели стекла, запахло горелым… Снаряд взорвался на втором этаже в спальне… Храни нас, Господи…
- Ложись! - на пределе голосовых связок, как будто передо мной был полк, а не два человека, - крикнул я Анне Васильевне и Бруниниексу.
Снаряды рвались один за другим. Дым, гарь… Казалось, мы - в ловушке. По стенам виллы барабанили осколки.
Беспомощные и охваченные страхом, лежали мы на полу.
И вдруг:
- Ал-ла-аа Акба-а-ар! А-а-а!
Это - атака, развязка близка… Но вот мы все отчетливее слышим нарастающий гул моторов и стрельбу автоматического оружия. Пули бьют по стенам, по крыше, по еще уцелевшим остаткам стекол в окнах и дверях.
Похоже, на выручку идет батальон десантников. Спасены.
- Мать, мы будем жить, - и я обнял дрожащую и плачущую жену.
Минут 40–50 длился тот бой. Мы с Анной Васильевной чувствовали себя опустошенными и обессиленными. Рядом с нами находились Бурденюк и Артамонов с автоматами, Бруниниекс - тоже потрясенные пережитым.
Ветер гулял по холлу. Всюду битое стекло. Двери и оконные рамы сорваны. Пахнет дымом, как после пожара.
Атака была дерзкой. Но и охрана, конечно, оказалась на высоте, да и десантный батальон подоспел вовремя. И все же не обошлось без потерь…
Почерк проведенной атаки, ее внезапность и интенсивность говорили о новых, еще непонятных нам намерениях противника.
Да, чуть не забыл сказать (возможно повторюсь): вилла ГВС находилась в районе иностранных посольств, таким образом, моджахеды своим нападением показывали всем западным представителям, что достигнутая Советами "стабилизация" в Афганистане - не более, чем преувеличение. Уж если в центре Кабула бьют охрану Главного военного советника - то какая же это стабилизация или тем паче "победа"?
Примерно через час после боя, когда мы с Бруниниексом работали в единственной уцелевшей на втором этаже комнате - моем кабинете, - Анна Васильевна отдыхала в кресле рядом с нами, прикрыв глаза, к вилле подъехали на трех БМП министры обороны, СГИ и МВД, с ними - Черемных и переводчик Костин. Владимир Петрович выглядел более чем обычно взъерошенным и агрессивным.
- Вот привез защитников великой Саурской революции, - с ходу выпалил Черемных.
Афганцы дружно в пояс раскланивались, выражали сочувствие Анне Васильевне. Она, извинившись, вышла из комнаты.
- Борцы-храбрецы, - бубнил Черемных.
Афганцы продолжали сочувствовать, сожалеть, просить прощения…
- Ладно, хватит сюсюкать! - И, обращаясь ко всем, но глядя в упор на Наджиба, я спросил:
- Почему не сработала агентура?
Костин переводит. Афганцы молчат. Черемных и Бруниниекс насторожились.
- Кто предупредил охрану дворца о возможном нападении моджахедов?
Костин переводит. Афганцы молчат. Лицо Наджиба багровеет.
- Почему меня не предупредили, Наджиб? А? Почему?
Наджиб заерзал в кресле…
Вошла Анна Васильевна с подносом, на нем бутылка коньяка, рюмки, конфеты. Поставив все это на стол, она стремительно вышла из кабинета.
- А он и его заместители все время либо врут, либо дают устаревшие данные! - взорвался Черемных.
- Мягче, мягче, Володя, - стараюсь я тихо успокоить его.
- Так воевать нельзя!
Афганцы обескуражены и молчат.
- Можно налить? - спрашивает Черемных.
- Наливай… Пейте, - примирительно предлагаю я, - да дело знайте.
Все выпили. (Я как обычно не стал.)
- Сегодняшний бой за виллу - печальный урок для всех нас. И позор. - Снова тишина.
- Я еще налью?
- Налей еще. А потом - еще!
- Понял!
Афганцы залпом опрокинули одну за другой две рюмки, закусив конфетами.
- Трупы до утра свезите к мечетям. Пусть муллы их отпоют, воздадут почести: моджахеды погибли в бою.
Костин перевел.