Предстояло, как я и решил, нанести визиты всем членам ПБ ЦК НДПА, начиная с Бабрака и доложить им, как идет реализация плана, выработанного несколько дней назад по срыву массового террора и диверсий. Этим должны были заняться мы вчетвером - Рафи, Черемных, Самойленко и я. Скорее стабилизировать обстановку в стране, чтобы по крайней мере создать нормальные условия для весеннего сева - вот одна из основных забот.
Не забывали мы и о главном - оставалось несколько недель до открытия XXVI съезда КПСС. А ведь там, в Москве, будет даваться оценка афганских событий перед всем мировым общественным мнением… Да и Бабраку Кармалю надо будет выступить на съезде с победной речью.
Вероятно, это обстоятельство также учитывали пешаварские вожди, переходя к массовому террору и диверсиям в Афганистане.
Все, кроме Анахиты Ротебзак, дали согласие на встречу. Анахита пожелала, чтобы я принял ее и Голь Ака у себя в кабинете. Я дал согласие, предположив, что разговор будет непростым.
Беседы с членами руководства ДРА выглядели так: о боевых действиях докладывал Черемных, а о порядке установления народно-демократической власти в аулах - Самойленко. Рафи слушал, со всем соглашался и все одобрял. В заключение, для поднятия настроения членов руководства ДРА и их боевого духа я излагал суть моих последних разговоров с Устиновым и Андроповым и сообщал о задуманных нами и Москвой мерах по прикрытию гос-границы ДРА.
Все встречи прошли, приподнято, как обычно, с улыбками и поцелуями. Наиболее уверенным и оптимистичным выглядел, конечно, Бабрак Кармаль! "Щюкрен, шурави!.. Спасыбо…".
До сих пор для меня остается загадкой эта личность! Вне всякой логики, какой-то необъяснимый феномен! Страна в огне, гибнут сотни и тысячи его соотечественников, разрушается экономика государства, - а он спокоен, весел… Меня это поражало и настораживало, но до поры до времени я должен был это учитывать и… терпеть! Черемных, конечно же, повторял свое:
- Конька пора менять!
Закончив серию встреч с руководством, мы с опергруппой отправились - на трех БТР и трех БМП на учебный центр под Кабулом. Нужно было проверить как идет подготовка к запланированному там мероприятию.
Но прежде Черемных напомнил:
- Послезавтра в одиннадцать у вас будут Анахита и Голь Ака. Мороженое?
- Пяти сортов…
- Нам с Самойленко присутствовать?
- Нет! А тебе - особенно нет!..
- Почему?
- Из твоих глаз выскакивают желтые чертенята… Когда ты ее осматриваешь… Греха потом не оберешься…
- Ха-ха… Ха-ха… Уловили, поймали… Ха-ха… Ха-ха…
Короткий зимний день мы провели на учебном центре и вернулись в Кабул.
Ровно в одиннадцать часов, без стука открыв дверь моего кабинета и пропустив впереди себя Анахиту Ротебзак и генерала Голь Ака, вошли два моих боевых друга, два генерал-лейтенанта в форме, Черемных Владимир Петрович и Самойленко Виктор Георгиевич.
Анахита Ротебзак - в черном, английского покроя, костюме. Красный круглый шнурок у ее лебединой шеи небрежно стягивал белую блузку. Серебро волос высокой прически оттеняло красоту ее точеного моложавого лица…
Традиционно трижды - щека к щеке - поприветствовали друг друга, и с Голь Ака - тоже.
- Как приятно видеть вас, Анахита, среди этих суровых воинов… Надеюсь, в добром здравии и прекрасном настроении?..
Голь Ака перевел, и я заметил как по лицу гостьи промелькнула тень то ли тревоги, то ли недовольства.
- В моей стране проливается много крови… крови женщин и детей, - переводил Голь Ака, - и я по важному делу…
Я отбросил свой наигранно-любезный тон и еще подумал про себя: "старый охломон".
- Леди просит вашего фирменного чаю. А мне, кхе-кхе, как всегда, - рюмку коньяка, - гортанно произнес Голь Ака.
Черемных и Самойленко, откланявшись, вышли. И тут же в дверь вошли две наши русские официантки с подносами… Фрукты, сладости, чай и мороженое - опять пяти сортов! Я видел, что Анахиту это слегка встревожило, но не как в прошлый раз. Особенно - появление этих наших девушек: они были молоды и к тому же - красивы… А, как известно, женские красота и ум терпят поражение в конкуренции с молодостью. Анахита Ротебзак это чувствовала - она ведь была прежде всего женщиной, а уж потом - политическим деятелем. К тому же на этот раз, видимо, мы с Владимиром Петровичем перестарались - красавицы и мороженое не вписывались в возможную цель делового посещения Анахиты Ротебзак к Главному военному советнику. Век живи и век учись… Особенно дипломатическим тонкостям.
Анахита, что-то сказала Голь Ака.
- Леди информирует вас… В ближайшее время в Кабуле будут сформированы три женских батальона… Каждый по 200 девушек, - говорил Голь Ака, а Анахита, слегка кивая головой, в упор глядела на меня, изучая мою реакцию. - Один батальон медсестер, другой - радисток-телеграфисток, третий - регулировщиц на дорогах…
- Прекрасно! - не найдя ничего умнее, с ходу ответил я, - это чудесно: женщины-патриотки участвуют в укреплении революционных завоеваний в Афганистане…
Мне вдруг стало стыдно за эти показные слова, сказанные не вовремя и не к месту. Но - воробей вылетел…
- Леди разрешила мне, кхе-кхе, вторую, - и он залпом опрокинул рюмку коньяка.
Анахита медленно ела мороженое с орехами, запивая крепким-крепким чаем. Неужели только за этим, чтобы сообщить мне о сформировании трех женских батальонов пришла она ко мне? Вряд ли…
- Леди глубоко переживает, - гортанил Голь Ака, - что у нас на родине и за ее пределами все меньше и меньше стало истинных хранителей заповедей Корана… - Анахита в упор глядит на меня, - Коран запрещает убивать женщин и детей… Даже на войне… - Анахита нахмурилась, - О, Аллах Акбар! Сколько женщин, детей Афганистана убито, подвергнуто издевательствам, мытарствам…
- Выпью, кхе-кхе, еще…
Я налил Голь Ака рюмку, он лихо ее опрокинул.
- Вот и недавно, - продолжал он, - напали боевики-моджахеды на вашу виллу… Анна Васильевна… кхе-кхе, - он уже сам налил себе - была на краю гибели… Кхе-кхе…
Анахита Ротебзак, молча, стремительно встав и подняв сложенные ладони перед лицом, повернулась на восток, нервно и быстро зашептала молитву.
Я встал. Голь Ака уже стоял, склонив голову… О, Бог мой… Я всю жизнь буду помнить эту молящуюся в экстазе женщину, и слезы на глазах рябого генерала Голь Ака!.. Казалось, вечность проходит и превращается в миг… Да, эта женщина по-настоящему и глубоко страдала за несчастную судьбу своей Родины… Страдала… И боролась то ли за нее, то ли против… В ту минуту душа моя едва не исторгла: - Да пропади все пропадом! Людям хочется жить. Им нужен мир! А мы… тут… занимаемся убийством - ради чьих-то властных амбиций…
Я, действительно, испытал минуту потрясения - столь неподдельно искренней была Анахита.
- Леди просит выпить с вами…
Я налил две рюмки.
- Она говорит, что Аллах не допустит больше… чтобы Анна Васильевна подвергалась смертельной опасности… Леди очень просила об этом Аллаха…
- Большое спасибо!
Анахита и я, глядя друг другу в глаза, думая каждый о своем, молча пьем небольшими глотками из маленьких рюмок… Голь Ака опрокидывает одну за одной.
- Мы, пожалуй, пойдем, кхе-кхе…
Они уходили от меня - Голь Ака нетвердыми шагами, а Анахита Ротебзак как-то вмиг постарев, но гордо и величественно…
Я был вывернут наизнанку… И тут вспомнились мне слова Халиля, сказанные накануне, во время нашей встречи на учебном центре:
- Я вчера побывал у муллы в Центральной мечети Кабула и просил его, и молил Аллаха, чтобы ваша вилла…
В ту минуту ко мне подошли Черемных и Бруниниекс, и Халиль замолк.
Вернувшись домой, я обо всем рассказал Анне Васильевне. Она поделилась своей догадкой:
- Саня, мусульманки традиционно почитают верную дружбу. Вот Анзхита и отблагодарила тебя, нас за то, что в свое время ты исполнил ее просьбу - помог ее земному богу покончить с пьянкой.
С тех пор и до конца моего пребывания в ДРА на виллу, где я жил, ни разу (ни разу!) больше не совершались нападения. Уж, действительно, не белый ли платок бросила Анахита между моджахедами-боевиками и моим кабульским жилищем?
Молитва Анахиты, Голь Ака, опрокидывающий рюмку за рюмкой, недосказанные слова Халиля… какая-то незримая связь между этими, живущими в памяти образами до сих пор то и дело волнуют меня, оживляет всю цепь предшествующих и последующих воспоминаний об афганской войне, о ее тайнах, о ее правде…
У каждого участника этой треклятой войны, видимо, своя правда, свои образы, своя цепь воспоминаний - вероятно, столь же глубоко охватывающая сознание, и возвращающая каждого к невозвратимому…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Мы провели рекогносцировку на учебном центре первого армейского корпуса и затемно возвращались в Кабул.
Город был пустынен. Но чем ближе к центру, тем чаще встречались смешанные патрули. На перекрестках, у мостов, у государственных учреждений - танки, БМП или БТР. Во всем чувствовалось тревожное напряжение. Террором и диверсиями пешаварское руководство явно стремилось доказать, что никакой стабилизации обстановки, никаких побед, одержанных советской и афганской армиями в конце 1980 года, на самом деле нет, как не существует в республике и никакой твердой власти.
У нас были основания опасаться перехода власти в руки пешаварских руководителей и полевых командиров - даже в провинциальных центрах или губернаторствах. Вслед за этим наши противники, естественно, обрели бы еще большую политическую твердость, а, значит, наши позиции были бы ослаблены. Да что там говорить, реальная угроза нависла бы и над самим кабульским режимом и, следовательно, над нашим влиянием в регионе.
С 20 часов в Кабуле действовал жесткий режим военного времени. Поэтому наше позднее возвращение было чревато неприятностями. Воинские патрули ревностно выполняли свою задачу. Но каждый патруль - это живые люди, с разной реакцией на происходящее. Иногда при отказе остановиться и предъявить документы им могла изменить выдержка, и тогда ночную тишь города разрывала автоматная очередь и в сторону машин, тенькая по броне, впиваясь в скаты колес, летели пули. Если же кто-то, по злому умыслу, лихости или недомыслию пытался проскочить на большой скорости, то непременно получал несколько очередей вслед.
Приехав к себе в офис, мы отряхнули, как говорится, дорожную пыль и собрались вместе - Бруниниекс, Черемных, вновь назначенный его заместитель Николай Иванович Степанский и Самойленко.
Мы размышляли о том, что же нас ждет в ближайшие недели, и какова тенденция развития событий. Я выслушал каждого.
Диверсии и террор идут по всей стране. Даже сегодня днем, когда мы находились на учебном центре, в обеденное время, когда солдатские ложки стучали по котелкам, - началась атака на электростанцию в Сураби. Она была сильнее, чем первая, ночная. Гарнизон сумел оказать достойное сопротивление моджахедам. Противнику удалось взорвать лишь несколько опор линии электропередачи. Часа полтора-два длился этот бой. Наши батальоны десантников и мотострелковый батальон, батальон пехоты афганской армии и зенитно-артиллерийский полк 85-миллиметровых пушек (24 автоматических 85-мм пушки - страшная сила огня!) успешно отразили и эту атаку.
Диверсии явно отвлекали нас от чего-то более значимого, от какой-то более масштабной операции моджахедов. Какой? Наша и афганская агентуры пока никаких данных не давали. Да откровенно говоря, и той и другой я не очень-то доверял. А Черемных был еще категоричнее:
- Все они шкуры продажные!
И тем не менее иногда - от нашей агентуры! - мы получали ценные, хоть и запоздалые данные (я не исключаю, что в некоторых задержках тоже мог быть скрыт определенный умысел).
Боевые действия, направленные на уничтожение народно-демократической власти, приближались к границам Таджикской Советской Социалистической Республики (Бадахшан и Кундуз) и Узбекской ССР (Мазари-Шариф и западнее). Очевидно, это делалось с расчетом дать понять мусульманскому миру и подполью в СССР, что приходит пора совместных действий. Я делал вывод, что пешаварские вожди пытаются разжечь среди мусульман на территории СССР священную войну с неверными, то есть с Советской Армией в Афганистане и с партийно-государственной властью в среднеазиатских республиках Советского Союза. Такие попытки уже предпринимались неоднократно: потомки басмачей нападали на заставы и в Таджикистане, и в Узбекистане; на этот счет я имел информацию от генерала Вадима Александровича Матросова - начальника пограничных войск Союза. Заставы Среднеазиатского пограничного округа уже теперь перешли на режим повышенной боевой готовности. Страшная и тяжелая для нас весть пришла из Кундуза. Там вырезали всю администрацию власти во главе с генерал-губернатором, представителем Бабрака (как говорили, его личным другом).
Не уменьшались случаи нападения и в районе Кандагара, под Джелалабадом и в некоторых других местах. Настораживало, однако, что в самом Кандагаре было спокойно. И еще спокойнее было в Герате. 17-я пехотная дивизия, которая дислоцировалась в Герате, совместно с полками 5-й мотострелковой дивизии 40-й армии вела боевые действия северо-восточнее и северо-западнее Герата в предгорьях, уничтожая там группировки моджахедов. Практически из 17-й пехотной дивизии в Герате оставались только подразделения охраны, комендантской службы. Они обороняли дворец губернатора, радиостанцию, государственный банк, администрацию уполномоченного зоны Северо-запад… Я приказал командиру 5-й мотострелковой дивизии полковнику Громову усилить охрану резиденции губернатора, уполномоченного зоны, радиостанции, банка и других госучреждений. Приказ, разумеется, был выполнен.
В Герате работали дуканы, дневная жизнь протекала нормально. Вечером же в установленное время комендантского часа соблюдался соответствующий режим, и город продолжал спокойно жить. Это-то нас и настораживало. Но никаких тревожных разведданных не поступало. Это подтверждал и генерал-майор Петрохалко - советник при начальнике Главного разведуправления ВС ДРА (между собой мы его называли Барклаем-де-Толли - за внешнее сходство с героем 1812 года). Он всегда обладал огромной информацией, полученной агентурой нашей и афганской армий и разведданными Главного разведуправления СА. Докладами этого человека можно было заслушаться. В высшей степени педантичный, он уж если называл количество или число, то с точностью до единицы. А если кто-нибудь выражал сомнение, то Петрохалко невозмутимо предлагал:
- Можете проверить сами…
Поди там проверь! И приходилось соглашаться с ним.
Генерал Петрохалко так объяснял установившееся затишье:
- Иран увяз в войне с Ираком и не хочет сейчас обострять с нами отношения. Поэтому и тихо в Герате, да и в Кандагаре тоже…
Однако мы опирались и на имевшиеся у нас факты. А они свидетельствовали о проведении ежедневно примерно сотни диверсий и терактов по всей стране. Несмотря на это, мы старались сохранять хладнокровие. Две трети наших сил, занятые боевой подготовкой, так и продолжали ею заниматься. Одна треть продолжала боевые действия по плану января-февраля, резерв привлекался для решения неожиданных задач - как, например, для отражения атаки на электростанцию в Сураби или отражения нападений на мелкие гарнизоны, на транспортные колонны и т. д.
На следующий день, как обычно по четвергам, нам предстояло идти к послу.
Дело прошлое, но до сих пор мне неприятно вспоминать тот разговор с главой нашего дипломатического представительства. (Сложными бывали прежние встречи Соколова и Ахромеева с послом.) Я тогда с ними ходил к Табееву и хорошо помню, что единства взглядов не удавалось достичь ни разу.
Посол всегда начинал кипятиться, краснел, ерзал на стуле, допускал дерзость в выражениях. При всей своей интеллигентности и сдержанности, Сергей Леонидович Соколов замолкал, давал возможность продолжить неприятный разговор Ахромееву. Сергей Федорович наступал и оборонялся. Но все заканчивалось лишь обедом. Потом мы уходили. За воротами посольства Сергей Леонидович в сердцах плевался: "Гори все синим пламенем, - и говорил Ахромееву: - В следующий раз пойдешь один!". Но Сергей Федорович невозмутимо отвечал:
- Только с вами.
Еще тогда, при Соколове и Ахромееве, я думал, что придется все же искать путь сближения с послом. Посол есть посол, и возглавляемое им учреждение объединяет все, что командировано в Афганистан Москвой - от ЦК, от правительства, от других ведомств. Все же флаг государства - в руках посла. И под этим флагом все должны работать.
Афганское руководство чувствовало наличие разногласий между военными и посольством и, вероятно, использовало их при необходимости в своих интересах.
Пребывание Табеева долгие годы в роли вождя компартии Татарии выработало в нем определенный стереотип непререкаемости и безапелляционности, чувство верности только тем решениям, которые исходили от него самого. Но, отбросив в сторону любые предубеждения и неприязнь к этому человеку (возможно обоснованную, а может быть и нет), я исполнился решимости наладить с послом хорошие деловые отношения для выполнения любых - в, частности, и им поставленных задач в Афганистане.
В конце концов, думал я, надо быть выше любых эмоций, искать компромиссы (не уступая, конечно, в принципиальных вопросах) для решения задач в этой проклятой Аллахом войне и в этой чужой для нас стране.
Я верил, что амбиции должны уступить место разуму и согласованной работе. И убеждал в этом своих друзей - Черемных и Самойленко.
- Напрасная затея, - ехидничал Владимир Петрович, - все равно когда-нибудь он вас заложит…
Долго сидели мы и обсуждали линию нашего поведения на предстоявшей встрече с послом. С чего начать, как продолжить, на чем настаивать, а о чем - умолчать? Как провести сближение и в то же время остаться полностью самостоятельными в выработке линии ведения боевых действий (при, разумеется, нашем безусловном подчинении только Москве). Ведь в планы боевых действий был включен и Туркестанский военный округ, в подчинении которого находилась 40-я армия (напомню, что в оперативном отношении эта армия находилась в моем подчинении).
Я попросил Владимира Петровича подтвердить наш приезд втроем к послу на завтра и остался ночевать в офисе. По-прежнему в штабе ГВС действовал казарменный режим. Вилла пока ремонтировалась и для житья не была готова. Анна Васильевна ютилась в кабинете. Я очень переживал за мытарства жены: мне эта война в печенке сидит, а уж ей-то ради каких таких интернациональных интересов все это терпеть?
У посольства нас встретили посол, советник ЦК НДПА от ЦК КПСС Козлов Сергей Васильевич, советник председателя СГИ генерал Спольников Виктор Николаевич и, как ни странно, еще и третий секретарь посольства, долговязый майор КГБ. Я этого кагэбэшника не любил, зная, как во время бесед посла с кем-нибудь из посетителей он умудрялся поправлять даже самого Табеева. Посла, конечно, это коробило, однако далеко не всегда он решался удалять майора из зала. Тем не менее я настаивал именно на этом - и Табеев, кряхтя, соглашался.