ГЛАВА ПЯТАЯ
Готовясь к выполнению боевых задач, военные люди исходят из классического понимания противостояния двух вооруженных сил. Цель каждой - нанести максимальное поражение противнику в открытом бою и добиться успеха на том или ином оперативном направлении, либо тактическом пункте. Афганистан же не оставлял от такого классического подхода в борьбе двух сторон камня на камне.
При нашей организации и оснащенности, при нашем абсолютном превосходстве в воздухе - в любом открытом бою мы были хозяевами положения. И главным для нас являлось - выманить противника для ведения с ним открытого боя. Но все дело в том, что и противник это тоже хорошо понимал. И способ ведения боевых действий часто выбирал он.
Моджахеды растворялись среди населения и от открытого боя постоянно умело уходили. В попытках дотянуться до противника, достать его и уничтожить мы несли большие потери: моджахеды устраивали нам засады, нападали небольшими группами в ущельях, минировали дороги и тропы…
Шла третья декада ноября. Операция "Удар" успешно развивалась. Мы освобождали от душманов уезд за уездом, волость за волостью, оставляя там в аулах небольшие смешанные гарнизоны, численностью от взвода до роты из состава 40-й армии и от роты до батальона из состава афганской армии. В этих местах Кабульское центральное руководство создавало свои органы власти - так называемые ядра из 12–15 человек, преимущественно членов НДПА, которые, как ожидалось, должны были действовать "в союзе с местной общественностью".
В Кабуле провели несколько облав. А что такое облава? Это введение строжайшего комендантского часа на трое-четверо суток. Перекрыв все дороги, ведущие в город, части афганской армии, СГИ, Царандоя, конечно, при поддержке подразделений 40-й армии, устраивали ночные обыски, отлавливали дезертиров, проверяли документы… Посредством таких операций мы, как говорится, убивали несколько зайцев. Во-первых, молодежь от 22 до 30 лет сразу же направлялась в армию. Группы задержанных молодых людей отправлялись самолетами на север и северо-запад, чтобы исключить их немедленное дезертирство. А часть наиболее отъявленных, по мнению СГИ, противников власти арестовывалась. Что с ними делать дальше - решало руководство СГИ уже без нашего участия.
Подобные чистки проводились почти ежемесячно, потому что за три-четыре недели в городах накапливалось изрядное количество душманов и дезертиров. Действуя таким образом, нам удалось стабилизировать положение в Кабуле и в нескольких уездах вокруг него. Власть в столице, как нам тогда казалось, чувствовала себя прочно, в городе началась нормальная жизнь, работали магазины, транспорт. Конечно, я понимал, что такое положение хрупко и временно, и тем не менее оно явно играло нам на руку: можно было сосредоточиться на решении других задач в других районах страны.
Так, в Кандагаре мы столкнулись с особо сложными обстоятельствами. Неоднократная чистка этого города по образцу Кабула давала лишь минимальные результаты. Отловим 200–300 человек, отправим их самолетами в другие провинции, кого-то арестует СГИ и посадит в тюрьму, но толку от всего этого было мало.
По неоднократно проверенным данным агентуры мы знали, что в Кандагаре и вокруг него в виноградниках сосредоточено до пяти-семи тысяч хорошо обученных, дерзких и жестоких в действиях душманов. Знали, что в эту группировку часто наведывается и живет там по несколько суток сам Гульбеддин Хекматияр. Он считал эту группировку своей ударной силой в случае похода на Кабул.
Ну, а что касается самого Кандагара, то городскую власть там возглавлял ставленник Бабрака, губернатор-парчамист Норол Фак. Это, так сказать, де-юре. А вот дефакто - конечно, властвовал Гульбеддин. Такое своеобразное сосуществование!
Это состояние неопределенности нам надо было преодолеть, то есть уничтожить ударную группировку моджахедов. Задача - не из простых.
Кандагарские виноградники, занимавшие площадь, наверное, в двести-триста квадратных километров, являлись для противника, конечно, идеальным местом дислокации и маскировки. Здесь на лесовых почвах, при летней температуре в 65–70 градусов созревали удивительно сладкие гроздья винограда "дамские пальчики". Действовала хорошо отлаженная еще западными немцами ирригационная система с водокачками. В плантациях утопали саманные постройки, окруженные двухметровой высоты дувалами. Лисьи норы и другие подземные сооружения, приспособленные как для укрытия людей, так и для хранения оружия, были объединены в единую и хорошо продуманную инженерную систему.
В летнее время бойцы Хекматияра помогали дехканам, а в зимнее время перебирались в Кандагар.
В ту осень нам очень хотелось, очистив Кандагар, вытеснить полки Хекматияра в виноградники и там сильным ударом покончить с ними. Технические детали замысла я хранил в секрете. Посвящены в него были только Черемных, Самойленко, Бруниниекс и (по этапам операции) Шкидченко. К чистке Кандагара подключались и афганское партийное руководство, и подразделения второго армейского корпуса, точнее его 15-й пехотной дивизии. А для полного разгрома душманов вне Кандагара дополнительно выделялась из состава первого армейского корпуса седьмая пехотная дивизия и полк спецназа - воздушно-десантный полк афганской армии.
В начале двадцатых чисел ноября, после неоднократной чистки Кандагара, я пришел к выводу, что все активные боевые роты и полки Хекматияра ушли из Кандагара и сосредоточились в виноградниках.
Наступил момент начала операции.
Утром 23 ноября сразу в десяти пунктах было высажено три воздушно-десантных батальона и два мотострелковых батальона - в каждом пункте по две роты с личной артиллерией и минометами - с задачей перекрыть все входы-выходы в виноградной плантации.
Первые сутки, в течение которых мы наращивали усилия группировки десантов, прошли спокойно. В руководство боевыми действиями уже вступил Петр Иванович Шкидченко.
События должны были развиваться по плану. Я был уверен в успехе операции и оставался в Кабуле, занимаясь текущими делами.
И вот 24 ноября в первой половине дня Владимир Петрович Черемных, очень взволнованный, доложил мне, что в районе Кандагара произошло большое ЧП и мне нужно срочно вылетать туда.
Надо - значит лечу. Взял с собой полковника Бруниниекса, генерала Петрохалко (которого за внешнюю схожесть с министром Барклаем-де-Толли мы между собой называли Михаилом Богдановичем), переводчика Костина. Полетел со мной и мой начальник охраны полковник Алексей Никитович Карпов. Интуиция мне подсказывала, что не надо брать министра обороны Рафи. Когда обстановка критическая - лучше быть свободным от афганской стороны в принятии решений.
Сделав круг, наши два вертолета приземлились у КП. На лицах встречавших я увидел отпечаток нервозного и мрачного настроения. На КП находились командир Первого армейского корпуса или, как говорят афганцы, Центрального корпуса сорокалетний, в полном расцвете сил, полковник Халиль Ула, командир Второго армейского корпуса, сухопарый, с сильной сединой генерал-лейтенант Мир Тохмас, несколько генералов и офицеров Генштаба ВС ДРА, один из заместителей командарма-40 и, конечно, мой заместитель по ведению боевых действий генерал-лейтенант Шкидченко. С ним - еще два генерала: старший советник при командующем ВВС и ПВО Афганской армии и второй - старший советник при командующем артиллерией Афганской армии.
Среди этих начальников высокого ранга не самой заметной фигурой был полковник Шатин - командир 70-й отдельной мотострелковой бригады, которая воевала здесь в районе Кандагара во взаимодействии с 7-й и 15-й пехотными дивизиями. Шатин был ранен, его рука висела на груди на черной повязке.
Из всей этой большой группы военачальников надо было побеседовать лишь с несколькими, наиболее, на мой взгляд, рассудительными и опытными. А это не так просто сделать, как может показаться. Ведь тут собраны союзники высокого ранга, руководство корпусов афганской армии и много советских и афганских высоких армейских чинов. Извинившись перед остальными военачальниками, чтобы выиграть время и освоитья с обстановкой, я отозвал в сторону раненого комбрига полковника Шатина, и мы зашли вдвоем с ним в штабной автобус.
Шатин бодрился, но я видел, что он в нервном шоке и попросил его успокоиться.
- Можешь терпеть?
- Так точно.
Тогда я позвал Петра Ивановича Шкидченко, обоих командиров афганских корпусов, заместителя командарма-40 и переводчика.
И вот что я узнал.
После того, как 23 ноября были высажены в десяти местах десанты, то есть перед началом следующего дня операции по уничтожению группировки противника в виноградниках, П. И. Шкидченко, во избежание большой крови, приказал с наступлением рассвета разбросать над виноградниками с трех вертолетов листовки с призывом к душманам: "Сдавайтесь! Вы окружены! Ваша жизнь будет сохранена!".
Десанты к этому времени прочно заняли жесткую круговую оборону, обручем опоясав зону. Им было строжайше приказано никого из зоны не выпускать, не позволять ни отдельным душманам, ни группам приближаться к себе на дальность автоматного выстрела.
Два часа прошло. Нет ответа. Тогда Шкидченко с командирами корпусов решил прочесать местность. Я внимательно слушаю Шкидченко и наблюдаю за реакцией на его доклад командиров армейских корпусов афганской армии. Мир Тохмас спокоен и невозмутим, как истинный мусульманин, а вот Халиль то и дело бледнеет.
- Территорию виноградников я разделил условно на две части, - продолжает доклад Шкидченко. - Северо-восточную поручил командиру 7-й пехотной дивизии, а северо-западную и западную часть - командиру 15-й пехотной дивизии. В случае оказания противником сопротивления приказал вступить с ним в бой и уничтожить его или пленить. Завершить выполнение этой задачи должен был их выход на соединение с вертолетными десантами, после чего дивизиям надо было оставаться в готовности к новым боевым действиям.
Костин синхронно тихо переводит командирам корпусов доклад Шкидченко. Я наблюдаю за ними, слушая доклад. Мир Тохмас по-прежнему невозмутим, Халиль явно нервничает. У него в руке сигарета.
- Курыть? - вопросительно умоляет Халиль.
- Нет, - отвечаю. Я хочу понять меру соучастия "наших" афганцев в этом деле.
- Я предполагал, - продолжал Шкидченко, - что успех 7-й и 15-й дивизий закрепит 70-я отдельная мотострелковая бригада 40-й армии. Командиры 7-й и 15-й дивизий решили действовать в пешем порядке - чтобы не разрушать плантацию виноградников. И вот через два часа после того, как на призывы сдаться ответа от душманов так и не поступило, начали действовать два полка 7-й пехотной дивизии и два полка 15-й пехотной дивизии.
Оба командира корпуса встали, подтянулись, готовые, очевидно, к любой неожиданности. Странно! Я попросил их присесть и слушать далее доклад Шкидченко.
- Развернувшись в предбоевой и боевой порядки, полки пошли в пешем строю в заданных направлениях, разумеется, с разведкой и органами охранения, - говорил Шкидченко. - Через час-полтора, как я уже доложил, вслед за этими афганскими полками должна была начать движение 70-я бригада. Впереди - центральный батальон в предбоевых порядках взводными колоннами; затем справа и слева уступом должны были пойти еще два батальона, тоже в предбоевых порядках, но в ротных колоннах. В резерве комбрига оставался танковый батальон. Сам комбриг на БМП был в центре бригады.
- Так точно! - вскочив с места, хрипло подтвердил Шатин.
- Все развивалось, казалось, благополучно и по плану. Проходит час, проходит полтора, два - никаких выстрелов, никаких признаков боя. Комбриг по моему сигналу, - продолжил доклад Шкидченко, - начал движение центрального батальона. Афганские полки к этому времени уже углубились на три-четыре километра в заросли виноградника. Они уже не просматривались с моего командного пункта. Но и признаков боя впереди тоже не наблюдалось и не слышалось. Выходит, что никто никакого сопротивления афганским полкам не оказывал. У меня возникло недоумение: неужели и на сей раз душманы нас перехитрили? Ушли из-под носа, из плотного кольца окружения?! И неужели наша агентурная разведка - наша надежная разведка! - не сумела вскрыть хитрость противника и не выявила, что моджахедов уже нет в виноградниках?
Командиры корпусов опять встали, а Халиль:
- Курыть?
- Нет!
Предусмотрительный Петр Иванович, выдвинув центральный батальон бригады в гущу плантаций, предпринял наряду с разведывательными мерами, и меры усиленного охранения - хотя батальон и выдвигался в предбоевом порядке во взводных колоннах, то есть впереди батальона действовали четыре полка 7-й и 15-й пехотных дивизий, и боя впереди батальона слышно не было. Но, когда и центральный батальон бригады втянулся на глубину три-четыре километра, на него обрушился шквал огня. Разразился жестокий бой. Погиб командир батальона, погибли два командира рот, четыре командира взводов. Ранен и комбриг-70. Его БМП сожжена. Позднее стало ясно, что в том бою мы потеряли 19 человек убитыми и около 40 ранеными.
Оказалось, что моджахеды пропустили афганские войска, не открывая огня и не обнаруживая себя. Вместе с тем, я не думаю, чтобы четыре афганских полка ДРА, продвигаясь по местности, не обнаружили моджахедов в виноградниках. Вероятно, здесь могло быть молчаливое согласие обеих сторон. И вот, когда появился батальон советских войск, моджахеды открыли шквальный огонь.
Становилось понятным, почему нервничают командиры афганских армейских корпусов - Халиль и Мир Тохмас. Я смотрю на них, они - на меня. Как хотел бы я верить в их честность. Как хотел бы!
Мотострелковый батальон бригады залег. Другие два батальона справа и слева тоже залегли. А полки афганской армии, как ни в чем не бывало, продолжали движение на соединение с вертолетными десантами. Даже, на удивление советников в полках, ускорили темп движения: дескать, быстрее надо выполнить задачи - десанты ждут не дождутся подмоги союзников-афганцев.
Вот такую картину нарисовал мне Петр Иванович Шкидченко. Наступила могильная тишина. Даже полковник Халиль не просит больше разрешения "курыть".
Будь то условия открытого классического противостояния, я принял бы меры по усилению огня, подавлению противника вертолетами, авиацией, ввел бы резервы и к чертовой матери все смешал бы с землей. Превосходство явно было на нашей стороне. Но что-то меня сдерживало. Интуиция подсказывала, что поддаться простому решению - значило бы поступить безрассудно, возможно, даже опрометчиво и безнравственно. Употребить всю силу и уничтожить огромное количество мусульман, не все продумав и не все предприняв для избежания большой крови? - побойся Бога, Александр Михайлович, говорил я сам себе. И в то же время я видел глаза раненого комбрига, глаза советских генералов и офицеров. Смотрел я и на командиров афганских армейских корпусов и чувствовал: они прекрасно понимают, что мы здесь, под Кандагаром, в винограднике, столкнулись с жестоким коварством, если не с предательством.
Мне нужно было время все хорошо обдумать. Я переживал тяжесть потерь, понимал, что придется вести неприятный разговор с Бабраком Кармалем, тем более неприятный для меня разговор с министром обороны Устиновым. Это неминуемо выйдет и на уровень нашего Политбюро, не исключено и на уровень Генсека. Обязательно вмешается в это дело посольство и Ю. В. со своим аппаратом.
В этой обстановке надо было сохранить и свое лицо и в то же время взять всю полноту ответственности на себя за тяжелые для нас потери. И разрубить этот узел, довести бой до успешного конца, как-то поднять, подбодрить боевой дух бригады.
А уж причины этой трагедии мы выясним. Но, конечно, позже, не теперь.
Сидевшие в автобусе ждали моего скорого решения. Но я еще не был к нему готов.
- Все свободны, - сказал я.
Медленно, как на казнь, выходили генералы и офицеры из автобуса. Остался лишь полковник Бруниниекс.
Долгое-долгое молчание.
- Прэдатэльство, - со своим латышским акцентом внятно произнес Илмар Янович.
- Очевидно, да.
Но надо было что-то решать, действовать в конце концов. Предательство следовало жестоко покарать.
Я решил вторую половину дня посвятить обеспечению успеха завтрашнего боя. Приказал Черемных вызвать девятку вертолетов, чтобы они, снизившись до предела, не применяя боеприпасов, придавили к земле душманов. Одновременно еще раз разбросать листовки с призывом сдаваться. Закрепить достигнутый бригадой рубеж, вынести с поля боя раненых, провести необходимые мероприятия по поднятию и поддержке морального духа в бригаде.
Отдав необходимые распоряжения на месте, я связался с Черемных, который мне доложил, что случившимся очень огорчен Бабрак Кармаль, он предлагает объявить национальный траур в связи с большими потерями. Бабрак очень сожалеет, что такие большие потери понесли именно советские войска. Я понимал, конечно, искренность этого человека, понимал, что за этим последует очередная просьба к Москве усилить контингент советских войск в ДРА по причине недостаточной боеготовности и обученности афганской армии.
- Когда следующий разговор с Бабраком?
- От 19 до 20 часов.
- Так вот, доложи Генеральному секретарю, что коварство и предательство не может быть оплачено и смыто национальным трауром. Скажи ему об этом тактично. Передай, что Главный военный советник будет искать пути разрешения этого инцидента.
Черемных доложил мне о том, что на него выходил Ахромеев, пытавшийся связаться со мной. Ахромеев передал для меня обеспокоенность и тревогу министра обороны и Председателя КГБ. Они ждут моих решений и обоснованных действий.
- Передай, пожалуйста, Сергею Федоровичу, что Главный военный советник на месте, под Кандагаром, ищет выход из этого критического положения и, очевидно, этот выход найдет.
Я понимал, что действовать нужно решительно, но разумно, взвешенно. При этом ни на миг не давать противнику повод думать, что мы простим ему наши потери. Коварством и предательством нас не возьмешь, мы ответим сильным ударом и его не пощадим.
Примерно в 20 часов на меня снова вышел Черемных и доложил о разговоре с Бабраком Кармалем, о повторном его предложении национального траура, что, естественно, было отвергнуто. В 19.30 ко мне вылетел министр обороны Рафи и председатель СГИ Наджиб. Черемных сообщил так же, что на КП в Генеральном Штабе ДРА прибыли секретари ЦК НДПА, члены ПБ Зерай и Нур-Ахмед Нур. Для оперативного взаимодействия, как они сказали, будут неотлучно находиться при Черемных.
Я принял это к сведению.
Чуть позже, примерно в 21 час, когда уже стемнело и все стихло, когда бойцы, уже накормленные, отдыхали в ожидании нового дня, - на меня вышел через спутниковую связь Сергей Федорович Ахромеев.
- Мы здесь все скорбим. Понимаем, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Хозяин, - он так назвал министра обороны, - обеспокоен, нервничает. У него был разговор с Ю. В. Тот тоже встревожен. Хозяин просил меня передать вам буквально следующее: "Даю товарищу Майорову карт-бланш и индульгенцию, но без права помилования".
Я спросил Ахромеева:
- Что значит без права помилования?
- Разбирайся сам. Я тоже думал, как это понимать…
- Хорошо, разберусь.