- И от склероза.
- Мы вам пропишем микстурку.
- Порошочки.
- Таблеточки.
- Капельки.
- Инъекции.
- Ванны.
- А что касается некоторой вашей сутулости, - сказал седьмой доктор, - то вам сделают первоклассный корсет, он вашу сутулость как рукой снимет.
И доктор ободряюще похлопал мастера по согбенной спине.
- Это возвратит мне силы? - спросил мастер. - Это вернет мне молодое, благодатное восприятие жизни?
- А как же! - хором воскликнули семеро в черных костюмах. - Само собой! Что за вопрос!
- Особенно, - сказал седьмой, - если к этому присовокупить освежающую поездочку в Целебную Местность, где вам будут обеспечены положительные эмоции.
- Пальмы! - подхватили другие, от первого до шестого. - Водопады! Рестораны! Пароход, похожий на роскошную гостиницу! Гостиница, похожая на дворец! Дамы в купальных костюмах!
- И мало ли еще какие положительные эмоции, - сказал седьмой, и они опять потерли руки, но теперь игриво.
Молодой молчал.
- А что скажете вы, молодой человек? - спросил мастер, обращаясь к нему с надеждой во взоре. - Ведь околесицу несут, бесстыжую околесицу! Какие дамы? Зачем пальмы?.. Взываю к вашей молодости, к ее серьезности и отваге.
- Подумайте! - сказали черные доктора. - Эта развалина нам не верит! После наших ученых указаний она обращается к этому малому в клетчатой ковбойке!
Малый подошел к мастеру и взял его руку, и черным докторам пришлось отступить.
- Говорят, вы одаренный врач, - сказал мастер, отчаянно глядя в неумолимые глаза молодости. - Говорят, вы спасли уже многих, которые считались неизлечимыми.
Молодой доктор молча слушал пульс.
- Ведь должны же найтись какие-то средства! Если их нет - изобретите! Придумайте! На то вы и молодой, на то вы и одаренный! Вы будете первым человеком в мире, если придумаете!
Молодой молчал.
- Спасите меня! - прошептал мастер.
Молодой выпустил его руку, и она упала, коричневая, с черно-фиолетовыми жилами.
- Принимайте их порошки, - сказал молодой. - Принимайте их микстуру. Поезжайте в Целебную Местность.
- Но это же не поможет! - закричал мастер. - Я думал, помогут покой и холя, а от них еще хуже! И Целебная Местность не поможет!
- Пальма, она свой смысл имеет, - сказал молодой задумчиво. Погружаясь в Лету, приятней, должно быть, смотреть на пальму, чем на веник. А больше что ж тут придумаешь?
- Советуете погружаться безропотно? Не барахтаться?
- Выгнать эти мысли из головы и делать что можно. Останется то, что успеем сделать. Причем останется только хорошее. Лихое наследство люди стремятся уничтожить. Здоровый инстинкт человечества. Но вот что. Пока еще есть у вас время - сделайте, чтобы часы пошли вперед. Что, на самом деле, поваляли дурака - и хватит.
Так сурово и непреложно сказал это молодой доктор, мастер даже отшатнулся.
- Как! - сказал он голосом, дрожащим от горя и бешенства. - Вас позвали помочь, а вы предъявляете требования? Будьте осторожней, молодой человек, вы можете при всех ваших дарованиях угодить за решетку.
- Она давно плачет по этому наглецу! - воскликнули черные доктора. По этому, этому, этому… За решетку его!
Молодой доктор свистнул - уже действительно свистнул открытым, разбойным свистом - и сказал:
- Испугали. Боялся я. За решетку! Да мы все живем за решеткой с тех пор, как время идет назад. Нет? А что это?
Он протянул руку и показал на окно, забранное решеткой с железными розами. И вышел, не спросив гонорара.
Отныне в городе нет часовщиков
Город оклеен плакатами, красными и желтыми.
В желтых напечатано, что такого-то…ля Гун устраивает вечер в городском парке. В программе парад, танцы и фейерверк. Будут груды мороженого и фонтаны воды с сиропом. Мороженое за деньги, вода с сиропом бесплатно. Явка обязательна для всех, кроме умирающих. Детям до четырнадцати лет вход воспрещен.
Красные плакаты возвещают, что надзор за временем в связи с уходом мастера Григсгагена на пенсию берет на себя Гун.
Сопровождаемый рыжими пиджаками, Гун подошел к ратуше. С заднего ее фасада, из тихого каменного переулочка, была малозаметная дверца: вход в башню.
Прямо за порожком начинались ступеньки узкой витой лестницы.
- Вперед! - скомандовал Гун.
Компания гуськом двинулась наверх, он - впереди.
Лестница петляла, сдавленная стенами. Подошвы оскользались на стертых ступенях.
Сумеречно было, только сверху брезжил свет.
От торжественности все громко сопели. Сопенье и шарканье заполнили обитель времени.
Без конца петляла лестница. Уже от головокружения шатало идущих. Гун сказал, хватаясь за стенку:
- В экую высь забрались лукавые часовщики.
Но вот хлынул дневной свет.
Гун стоял на вершине башни. Перед ним был заповедный механизм, сработанный Себастианом. Над головой - стеклянная крыша, запачканная голубями.
Было пыльно: давно сюда никто не заходил. Пауки развесили свои кисейные полотнища - непонятно, кого они рассчитывали в них поймать, не было в обители времени ни комара, ни мухи. Изредка голубь проходил по стеклянной крыше, постукивая ножками.
Колес зубчатых была сила, разных размеров: самое маленькое - с полтинник, самое большое - с круглый обеденный стол, поставленный на ребро. Тихо-тихо, еле заметно для глаза вращались они на своих осях, нежно соприкасаясь зубцами. А оси были, как положено, на рубинах, красных рубинах, у маленьких колес рубины мелкие, у крупных крупные, а обеденный стол вращался на дивно граненных громадных камнях, не иначе как найденных в пещере Аладдина, - и скопища этих камней тлели сквозь пыль кровавыми огнями. А зубья больших колес были как кинжалы.
- Итак, это здесь происходит! - сказал Гун. - Здесь совершается то священное, что сделало вас тем, что вы есть. Преклонитесь!
Пиджаки преклонились.
- Теперь оставьте меня одного, я буду за ними смотреть.
Пиджаки попятились обратно на лестницу.
- Вот я смотрю! - сказал Гун.
Он вытаращил глаза и подождал, что будет.
Ничего не произошло. Колеса так же продолжали вращаться, рубины тлеть, только пауки спрятались на всякий случай.
- Я смахиваю пыль! - сказал Гун и махнул платком. - Что я еще сделаю? Смазываю. А что смазывать? Тут их, наверно, до тысячи, колесищ и колесиков, и все перепутаны между собой. Что-нибудь не то смажешь - и пойдет куда не надо. Лучше не трогать.
Предательский, злокозненный народ - часовщики. Видеть их не могу. Нарочно все сцепили и запутали. Это надо додуматься - так сцепить. Большую забрали волю. Мы, говорят, гангмахеры, мы штейнфассеры, мы знаем то, и другое, и пятое, и десятое.
Нельзя иметь за спиной людей, которые знают пятое и десятое. Которые могут сюда прокрасться и того… переиграть игру.
Такую игру переиграть, шутите, - вселенская катастрофа.
Я, я, я не допущу катастрофы.
Отныне в городе нет часовщиков. Ни гангмахеров, ни штейнфассеров, ни этих, как их, - никого, кто что-нибудь в этих колесах понимает.
Оставлю старика, он все равно вот-вот окочурится.
Эй, ведерко мне с маслом! И кисть!
Пиджаки подскочили с ведерком и кистью.
- Я тут кое-что должен смазать, - сказал Гун.
Окунул кисть и дотронулся до какой-то стальной коробки в глубине механизма. Отступил, как художник, и полюбовался своей работой.
- А теперь зовите каменщиков. Пусть принесут кирпичи и цемент. Приказываю замуровать дверь, чтоб никто сюда не проник. Я, я, я все сделал на веки веков, больше тут делать нечего, эники-беники.
- Ели вареники! - рявкнули пиджаки. - Гун все сделал на веки веков, кто вознамерится что-нибудь делать после него, а подать сюда того, кто вознамерится!
- А вдруг они остановятся? - спросил один пиджак, как видно плохо еще обученный. - Будут-будут идти - и остановятся?
- Ну и пусть, - сказал Гун.
- И будут стоять.
- Ну и пусть стоят, еще лучше.
- И мы очутимся без времени.
- Дурак, - сказал Гун.
По переулку уже спешили каменщики, таща кирпичи на носилках.
Вечера мастера Григсгагена. Вечер первый
В дождливый вечер мастер Григсгаген сидел у камина, укутав ноги пледом. Дук лежал на коврике. Комнату освещал огонь, горевший в камине. Потрескивали дрова.
- И никто не придет, - говорил мастер. - Зашел бы кто-нибудь, рассказал что-нибудь. Хоть бы и безделицу - все-таки живой голос послушать.
Дук дремал, поводя ушами.
- А то бы мы с тобой сходили в гости, если б позвали нас. Так не зовут. Не зовут и сами не идут. Никому до нас дела нет. Зачислили нас в тираж.
Как вдруг стук в дверь. Дук открыл глаза.
- Стучат? - спросил мастер.
- Гав? - спросил и Дук.
Застучали громче.
- Кто там?
- Я.
- Кто вы?
- Я - астроном, иностранец.
- А-а, - сказал мастер. - Войдите!
От радостной неожиданности у него задрожала голова. Держась за ручки кресла, он встал навстречу вошедшему, плед соскользнул с его колен.
И Дук привстал, двигаясь тяжело.
- Очень рад вас видеть! - сказал мастер. - Здравствуйте!
- Не хочу! - сказал астроном.
- Чего не хотите?
- Здороваться.
Астроном взял стул и сел без приглашения. Дождевая вода стекала с его плаща и с волос.
Мастер обескураженно пожевал губами.
- Не очень-то вы вежливы.
- Не хочу быть вежливым! - отрезал астроном и через плечо обернул лицо к хозяину. - Мастер, вы обязаны пустить часы вперед!
Мастер со вздохом опустился в кресло.
- Какое разочарование, - сказал он. - В кои веки зашел гость. Я думал - поговорим на интересную тему, о предстоящем затмении например. В увлекательной беседе попили бы чайку, позвякивая ложечками в стаканах…
И спросил сухо:
- Вам-то что до того, куда идет наше время, господин иностранец?
- Так что же, что иностранец! - воскликнул астроном. - Что вы этим хотите сказать? Почему подчеркиваете, что я иностранец? Считаете иностранцу все равно? Что вы натворили! И в таком прекрасном городе!
Он вскочил и зашагал вне себя.
Тряся головой, мастер выслушал эти восклицания. Дук подполз, принюхался к мокрым следам астрономовых ботинок, улегся снова и, простонав, смежил глаза.
- Я вас не приглашал, - сказал мастер. - Этот разговор мне не нравится. Всего хорошего!
Подумал и прикрикнул построже:
- Мальчишка! С кем говоришь! Кого осуждаешь!
Подумал еще и топнул ногой.
- Пошел вон, щенок!
Астроном хоть бы что, продолжал шагать взад-вперед. Потому что мастеру только казалось, будто он кричит и топает. Как там могла топнуть эта немощная нога в войлочной туфле.
- Послушайте, - сказал он примирительно, - зачем нам ссориться? Вы мне приятны с первого знакомства. Между прочим, я полагал, что вы с головой ушли в звезды и вам не до земной юдоли.
- Пока на земле творится такое, я не могу смотреть на звезды.
- Ну почему же вам не смотреть на звезды, - возразил мастер таким тоном, как уговаривают детей, - когда у вас, я читал в газете, такая хорошая обсерватория и такой хороший телескоп - и это так возвышает душу? Большие умы смотрят ввысь и вдаль, а не под ноги…
- Ладно, - перебил астроном, - я не разглагольствовать пришел. Прекратите свинство, которое вы устроили.
- Для поверхностных людей, - пробормотал мастер, - главное - найти виноватого. Они не докапываются до корня вещей. Они ищут виноватого, чтобы наказать. Наказав, успокаиваются.
- Не будем вас наказывать, провалитесь к дьяволу, отцу вашему! Исправьте часы.
- Докажите мне, что они должны идти вперед, - я исполню ваше желание.
- Нужны доказательства?
- Зачем вперед? Почему не назад? Докажите!..
- Глупости, - сказал астроном. - Чего ради я буду доказывать, что стена белая, а огонь красный? Глупости.
- А я говорю, - подхватил мастер, - а я говорю: стена черная, а огонь желтый, - докажите, что это не так!
И стена перед ним на самом деле была черная, и в камине приплясывал желтый огонь.
Они замолчали, не в силах убедить друг друга. Потом астроном сказал:
- Если бы у меня было состояние!
- Что тогда?
- Я бы отдал вам - и вы бы исправили часы.
Мастер брезгливо сморщился.
- Убого мыслите для человека, призванного жить среди звезд.
- Нет, скажите: если дать вам деньги - большие, очень большие, неимоверные, - вы это сделаете?
- У вас нет денег. О чем же толковать?
- Я достану.
- Вот как.
- Я скажу всем: дай сколько у тебя есть. Нет денег - отдай обручальный перстень, отдай лачугу, где живет твоя семья, отдай котелок, в котором варишь пищу. Охотник, отдай свое ружье, девушка, продай свое тело, - сложим что имеем, будет гора золота… Они дадут.
- И я возьму?
- Не посмеете не взять!
- Нет, - сказал мастер. - Пускай у охотника останется его ружье и у девицы ее невинность. Вы на мне, кажется, поставили крест. Напрасно! У меня уже чешутся десны - несомненно, зубы вот-вот пойдут. Искусство, наука - мобилизовано все. Лекарства производят свое отрадное действие, а как только немножко отпустит ревматизм, думаю съездить в Целебную Местность, семь врачей ручаются за исключительный эффект. Но главное, что меня обнадеживает, это зуд в деснах, почти непрерывный. И что у вас за нездоровый интерес - куда идет время, туда ли, сюда ли? Кому же знать, как не астроному: что это под нами? стоит ли обращать внимание? Ничтожество, угасшее тело, и на нем ничтожные, смертные козявки…
- Люди! - крикнул астроном. - Люди, а не козявки! Для них светит Солнце, для них сияет Млечный Путь! Кометы бегут триллионы световых лет приблизиться к Земле, взглянуть на Человека!.. Тьфу, черт, до каких вы меня довели антинаучных формулировок, будьте вы прокляты!
И, махнув рукой, он бросился к двери.
- Эй, куда? - окликнул мастер. - Господин астроном! Вернитесь!
- Ну? - спросил астроном, остановившись.
- Вопрос.
- Ну?
- Насчет солнечного затмения. Состоится?
- Что состоится?
- Полное солнечное затмение, ради которого вы к нам прибыли.
- Конечно, состоится.
- В положенный срок? Вы убеждены?
- Разумеется.
- Да ведь время-то идет назад! - крикнул мастер и залился шипящим, хлюпающим смехом. - Может, и затмения не будет? Или будет не то, какого вы ждете, а какое-нибудь… давно прошедшее? Раз все идет назад!
- О бездны невежества! - сказал астроном.
Он дернул дверь и шагнул в открывшийся за нею черный четырехугольник под дождевые капли.
- Сильно мы его рассердили, Дук, - сказал мастер, вытирая слезы, выступившие от смеха. - А жаль, что он так скоро ушел. Интеллигентный человек. Очаровательный идеалист, уверенный, что все на свете можно купить. Но нас с тобой не проведешь на мякине. Мы знаем лютую истину, что далеко не все можно купить, далеко не все, далеко…
Праздник
Такого-то…ля - вечером - в городском парке.
Высятся горы мороженого. Бьют фонтаны воды с красным сиропом. Развеваются флаги. Горожане сошлись как один человек.
Больше всего было женщин в трауре. Старых, молодых, ужас до чего молоденьких.
Сцепившись под ручки, они гуляли и разговаривали.
- Смотрите-ка, все без обмана. Воду с сиропом пей даром сколько влезет.
- Мороженого целые горы.
- Бр-р! Куда мороженое в такой холод!
- Кто сказал - холод? Кому здесь холодно?
- Что вы, что вы, господин рыжий пиджак, никому не холодно. Это она обмолвилась. Это вам послышалось. Всем, наоборот, очень тепло.
- Даже жарко.
- Как в июле.
- Фу, я едва дышу.
- Я обмахиваюсь веером, видите?
- Даже дождя нет. Все дни лил, а сегодня нет. Господь бог пошел навстречу желающим повеселиться.
- Господь бог ни при чем. Это Гун позаботился.
- Спасибо за разъяснение, господа рыжие пиджаки. Прекрасный вечер!
- Прекрасный праздник!
- Все-таки, скажу вам по секрету, здесь страшно сыро. Я прямо продрогла.
- Ах, отстаньте с вашими секретами! Продрогли и продрогли, ваше частное дело. Это влажность от воды с сиропом.
- Я принесла графинчик набрать воды с сиропом для мужа. Я думаю, это ничего, если я возьму домой графинчик воды с сиропом.
- Что за лай? Что за визг?
- Бродячих собак вылавливают. Развелось их тут, в парке.
- Сюда нельзя. На эту аллею вход воспрещен. Господа, господа, кругом обойдите. Здесь похороны.
- Чьи?
- Висельника нашли, зарывают.
- А почему темно?
- Да, почему нет иллюминации?
- Странно - праздник, а иллюминации нет.
- Замолчите вы. С вами попадешь в беду. То им не так, другое странно…
- Гун приехал!
- Гун приехал!
- Гун. Гун. Гун.
Бум! Бум! Бум! - грянул марш.
Рассыпались искры фейерверка. Они были синие.
Вспыхнули цепочки лампочек. И они были синие.
- Почему синие?
- Почему синие?
- Кто волнуется? Впредь все будет синее. Как в праздники, так и в будни. Иначе налетит Последняя Гибель - и наших нет. И ваших тоже.
- Последняя? Разве есть и такая? Не просто гибель, а еще и последняя?
- А вы не знали? Есть Последняя, после которой уже ничего нет.
- Меня лихорадка колотит от этой влажности!
Бум! Бум! Бум!
Под бумканье Гун влезает на возвышение.
- Жители моего города! - говорит он. - Я собрал вас, чтобы обнародовать чрезвычайное сообщение: что такое я.
Пора внести полную ясность в этот вопрос.
Я знаю, что вы обо мне думаете. Сказать? Вы думаете, я - правитель города, ага? Был один правитель, теперь другой, ага? Управляет себе? Нет, жители, нет, не так просто.
Вот сейчас узнаете, что такое я.
Половинчато в мире, жители. Расплывчато. Ни то, ни се, ни два, ни полтора. То ли луковичка, то ли репка. Дроби с разными знаменателями. А вот я их приведу к общему знаменателю! Они у меня попрыгают! По всей неразберихе пройдусь - и будет разбериха. Как смерч пройду - я, я, я! Смету всех, кто не хочет, чтоб время шло назад!
Эх, хорошо вышвыривать парты из окон! Весело! А дома в порошок - еще веселей. В порошок их! А кровь стечет в моря. Розовая пена будет разбиваться о скалы. Рухнут все троны, двое останется владык: он на небе и я на земле.
Я посмотрю на каждого и каждому укажу его срок. Каждая голова принадлежит мне. И ты - и ты - и ты не осмелишься жить, если я скажу: умри!
Бум! Бум! Бум! Бум!
Туп! Туп! Туп! Туп!
- Правой, правой, ать-два!
Показалось войско. Его было сто тысяч или сто миллионов, не сосчитать. Оно маршировало. Туп, туп. Оно состояло из мальчиков. Маленькие бледные личики под железными касками. Сто тысяч или сто миллионов маленьких подбородков, подхваченных ремешками.
- Вы идете умирать, мальчуганы, - сказал Гун. - Эники-беники!
- Ели вареники! - прогремело сто миллионов.
Туп. Туп. Туп. Туп.
- Стой! - сказал Гун крайнему мальчику. - Отвечай - жаждешь умереть?